Настоящие заметки были написаны мною, как сводка путевых впечатлений поездки в Якутск на защиту по известному делу «о вооруженном восстании романовцев».
В феврале 1904 г. политические ссыльные Якутской области, благодаря своему неукротимому революционному духу, желавшие продолжать борьбу с царским самодержавием за социализм хотя бы и на этой отдаленной окраине, доведенные до величайшего негодования нелепыми по своей жестокости циркулярами министра внутренних дел Плеве и местной администрации, собрались в Якутске, вооружившись кто чем мог, и заперлись в доме инородца Романова. Отсюда они предъявили местному губернатору Чаплину небывалое в то время по форме заявление следующего содержания:
«Якутский губернатор! Мы никогда не считали ссылки и прочие репрессии правительства против революционеров явлением нормальным, или имеющим что-либо общее с справедливостью. Тем не менее мы не можем допустить попытки отягчения ссылки путем применяемых к нам разных измышлений больших и маленьких властей, не стесняющихся в своей изобретательности даже рамками законов, изданных с репрессивными целями самодержавным русским правительством».
Далее указывались самые ужасные условия жизни ссыльных и говорилось:
«Служить объектом произвола и административных измышлений, откуда бы они ни исходили, мы не желаем и заявляем, что никто из нас не уедет из Якутска и что мы не остановимся перед самыми крайними мерами до /3/ тех пор, пока не будут удовлетворены следующие требования:
1) Гарантия немедленной без всяких проволочек и пререканий отправки всех оканчивающих срок товарищей на казенный счет.
2) Отмена всех изданных за последнее время распоряжений о стеснении и почти полном воспрещении отлучек.
3) Отмена всяких, кроме точно указанных в «Положении о гласном надзоре», репрессий за нарушение этого «Положения».
4) Отмена циркуляра, запрещающего свидания партии с местными политическими ссыльными».
Затем в заявлении указывалось, что политические ссыльные по требованию полиции никуда являться не будут.
Между губернатором, прибывшими в переднюю Романовки, и ссыльными начались переговоры. Губернатор убеждал ссыльных разойтись. Они категорически отказались. Губернатор дал согласие на отправку политическими телеграммы министру внутр. дел, аналогичной приведенному заявлению. Над зданием Романовки впервые для России открыто взвилось красное знамя, которое и развевалось затем в течение всего протеста. А протест, начавшийся 18 февраля, затянулся до 7 марта (20 марта н.ст.), причем течение его приняло чрезвычайно острую форму и сопровождалось рядом драматических моментов. Всего в Романовке засело – с пробравшимися в нее и после начала протеста – 57 человек виднейших и талантливейших революционеров, громадное большинство которых составляло левое крыло соц.-дем. партии, польской п. с.-д., а также бундовцы и социалисты-революционеры. Но среди них были и два крестьянина-грузина, не говорящие ни слова по-русски, неграмотные, удивительные старики, ставшие революционерами только в ссылке.
Четыре раза политические ссыльные подвергались в небольшом деревянном доме из 6-ти комнат жесточайшим обстрелам. Дом был весь изрешетен прострелами на вылет. И в моменты, когда у романовцев уже был убит т. Юрий /4/ Матлахов – первый рабочий, погибший на баррикадах в России, когда были ранены другие (А.А.Костюшко-Валюжанич, – расстрелянный затем Рененкампфом в Чите под фамилией Григоровича, и А.М.Медяник) – политические ссыльные заявляли, что не уйдут из дома. Своею гибелью они хотели закричать на весь мир о безысходном положении русской политической ссылки. Но когда из переговоров с губернатором эти мужественные люди убедились, что во всех сообщениях, докладах их дело совершенно извращено, что им приписывается нелепая пальба по городу в мирных жителей, тогда как они за все время произвели два выстрела в самообороне, коими и были убиты двое солдат, ссыльные вышли из Романовки, чтобы на суде разъяснить всю правду и, быть может, затем погибнуть на виселице, как то было перед тем, в Якутске же, при первом протесте Гасмана, Когана-Беренштейна и других. И действительно, суд над романовцами превратился в суд над администрацией, над системой гнета ссылки, над самим генерал-губернатором гр. Кутайсовым. Никогда ни в одном деле судебный процесс не поднимался на такую высоту значения именно политического общественного процесса. На суд в Якутск специально прибыли – старший председатель Иркутской судебной палаты и прокурор ее. Прибыли в качестве защитников и мы – А.С.Зарудный и я. Подсудимые – Розенталь, Израельсон, Коган, Бройд, Залкинд, Теплов, Никифоров, Тесслер, Закон, Хацкелевич, Виленкин, Рейзман, Костюшко, Боднесский и проч. произнесли замечательные речи. Положение ссылки было широко освещено. И хотя подсудимые (которым грозила бессрочная каторга) были приговорены каждый к 12 годам каторги, а все к – 672 годам каторжных работ, но приговор состоялся лишь двумя голосами. Член суда Л.А.Соколов остался при особом письменном мнении, доказывающем правдивость всех заявлений подсудимых на суде. Двое осуждающих судей писали в приговоре, что не верят почти всем ста (100) свидетелям обвинения, но все же указывали, что романовцы произвели не два, а более выстрелов. И романовцы (в количестве 33 человек) подали апелляционный отзыв, чтобы продолжать /5/ свою борьбу в суде, чтобы дать большую огласку всем тем безобразиям, которые творились с ссыльными.
Тем временем романовский процесс пробудил большой интерес за границей, и о нем заговорила иностранная печать. Между прочим, мои статьи «Якутская область и ссылка» были переведены из «Права» в ряде номеров «Берлинер Тагеблатт» – тогда распространенной в Германии буржуазной и «влиятельной» газете. Благодаря именно этому Иркутский генерал-губернатор гр. Кутайсов (как он сам объяснил мне) счел нужным явиться ко мне на квартиру в Петербурге для выяснения своей роли в отношении ссылки и указания, что он действовал по настойчивым требованиям Плеве. Прося сделать дополнения в моих статьях, ген.-губ. гр. Кутайсов дал мне принесенные, засвидетельствованные на его служебных бланках, копии свежих секретных циркуляров, уничтожавших все те распоряжения, отмены которых добивались своим протестом романовцы. Я, конечно, взял секретные циркуляры и заявил, что представляю их в судебную палату, что и сделал.
В момент прихода ко мне гр. Кутайсова у меня сидел только что бежавший из Сибири (с пути в Иркутск) романовец Наум Коган.
Об этой поразительной встрече Коган рассказал мне:
– С облегченным сердцем вошел я к вам и решил юркнуть в кабинет, чтобы не встретиться с кем-нибудь в приемной. Уселся в кресло и почувствовал себя в полной безопасности. Наконец могу отдохнуть после всех мытарств побега.
– Вдруг открывается дверь и в кабинет входит, «блистая» звездами, Иркутский генерал-губернатор. Я его сразу же узнал по тем портретам, которые были развешаны по Сибири. Так как единственное кресло занимал я, то он уселся на табуретке напротив. И между нами начался молчаливо немой разговор.
– Он вперил глаза в меня, а я в него... И я уверен, что он чувствовал, кто я, понимал, что я – революционер... Наконец вошли вы...
На разбор дела в Иркутск снова приехали мы – Зарудный и я. Кроме того по нашей инициативе подсудимыми, /6/ как защитник, был приглашен видный иркутский присяжный поверенный Оркштейн. Конечно, я представил палате новые циркуляры генерал-губернатора. Снова суд над романовцами превратился в суд над системой истязания ссылкой. Снова подсудимые произнесли замечательные речи. Прокурор, в первой речи сомневавшийся, верить ли заявлениям подсудимым о количестве всего двух произведенных «ими» за все время выстрелов, – заявил затем, что защита убедила его в правдивости этих заявлений. Не могла не поверить им также и судебная палата.
Таким образом, все задачи романовского протеста были осуществлены.
Во время слушания дела в Иркутске произошли две демонстрации в зале суда и на улице перед зданием суда. Крики демонстрантов-рабочих – «долой самодержавие» доносились с улицы, несмотря на закрытые окна.
Прокурор предложил палате, утверждая приговор якутского суда о 12 годах каторги, юридически правильный, возбудить по инициативе палаты ходатайство о помиловании подсудимых. Тогда подсудимые вскочили с мест и начали кричать: «долой самодержавие», а рабочий Ржонца от имени всех заявил: – «нам не надо царской милости, нам нужна свобода, а свободу нам даст тот рабочий народ, который сейчас за стенами этого суда кричит – «долой самодержавие». Остальные подсудимые поддержали Ржонцу. Тем не менее палата, утвердив меру наказания якутского окружного суда, постановила, в виду исключительных обстоятельств дела, ходатайствовать в порядке 775-й ст. угол. судопр. перед царем о минимальном наказании ниже которого палата не считала себя в праве идти (двумя годами крепости без ограничения прав).
Подсудимые протестовали криком: «долой самодержавие. Мы не хотим царской милости». И подали письменные заявления о непринятии ими смягчения участи этим путем. – «По своим убеждениям я – социал-демократ, враг существующей политической системы, принимать от нее милости не могу и не желаю, а против подобных /7/ попыток палаты протестую» – писал рабочий, наборщик М.Каммермахер. – «Царской милости я предпочитаю каторжный приговор», – заканчивал свой протест от имени всех подсудимых известный в эмигрантских кругах П.Теплов (вскоре умерший). Палата не дала хода этим заявлениям и не приобщила их к делу, «как оскорбительным по форме». Часть романовцев устроила замечательный побег из Александровской тюрьмы, сделав подкоп длиною 40 сажен и распилив для этого самодельной из ножа пилой под землею толстые пали ограды. Большинство бежавших было арестовано благодаря случайности: крестьяне приняли их за конокрадов и задержали.
Всем романовцам, кроме бежавших (которые отделались пустячным наказанием) был засчитан в наказание год предварительного заключения и все они, в том числе и отказавшиеся от апелляции, были освобождены.
Протест вызвал широкое сочувствие всех политических ссыльных. Из самых разнообразных мест ссылки иркутскому генерал-губернатору посыпались телеграммы, заявления о присоединении к требованиям товарищей. Вспоминается телеграмма из Олекминска покойного М.Урицкого. В Сибири это дело получило чрезвычайно широкую огласку и взволновало все население могучей реки Лены, по берегу которой были расселены ссыльные-политические.
Этим, вероятно, и объясняются некоторые «горячие» встречи по пути.
Владимир Беренштам. /8/
