Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Аграрная революция в России


Последняя в России крестьянская война с помещиками — сравнительно неплохо изученная страница истории. Сложились прочные традиции исследования этой проблемы, заложенные еще в 20-е годы, квалифицированные кадры научных работников, устойчивые направления исследовательской деятельности, отработана методика анализа некоторых групп источников. Наконец, менее, чем где-либо, выявлено в освещении этой проблемы «белых пятен». Словом, здесь, пожалуй, более чем по какой-либо другой теме накоплены данные, не подверженные политической конъюнктуре. Однако и это направление историографии имеет свою «мифологию».

Возьмем, например, самую распространенную легенду, ставшую общеизвестным положением. Речь идет о количестве земли, полученной крестьянами в результате первых аграрных преобразований Великой Октябрьской социалистической революции. Еще в школе мы узнали, что в результате конфискации помещичьих имений, монастырских, церковных казенных и пр. владений крестьяне получили в пользование 150 млн. десятин земли. На самом деле в результате ликвидации названных категорий землевладения (в основных чертах завершившейся летом 1918 г.) земли у крестьян оказалось значительно меньше. Первый учет, к началу 1919 г., определяет эту величину в 17,2 млн., на конец 1919 — начало 1920 г. имеется цифра 23,3 млн. десятин. Правда, эти сведения касались лишь территории Европейской России, подконтрольной тогда Советской власти. По всей вероятности, каждая из этих цифр с незначительной погрешностью отражает истинное положение дел на соответствующий временной срез.

Что же касается цифры 150 млн. десятин, то она фиксирует количество земли, перешедшее к крестьянам в течение продолжительного времени — с 1917 г. примерно до 1937 года. Заметим, однако, что и на данный рубеж эта цифра пока не обоснована. Ее корректировка началась давно [1]. В 1979 г. В. П. Данилов впервые ввел указанные выше данные в научный оборот [2]. Они были приняты авторами первого тома «Истории советского крестьянства» (М. 1986, с. 92), использованы в других работах [3]. Однако новые сведения не вытеснили пока традиционных [4].

Крестьяне были не пассивными получателями земли, а активными за нее борцами, и начали ее брать не в октябре 1917 г., а раньше, примерно с лета. В этом, собственно, и состояло крестьянское восстание, на гребне которого произошел Октябрьский переворот. Много ли земли успели приобрести крестьяне явочным порядком? По данным опросных листов Наркомзема и Мособлисполкома, в 15% волостей помещичьи земли были взяты на учет крестьянами до октября 1917 года. После октября процесс изъятия земель (его высшая точка приходится на ноябрь — декабрь 1917 г., январь 1918 г.) опережал процесс строительства волостных Советов. А это значит, что крестьяне сами или в лице местных земельных комитетов, но независимо от Советов, брали на учет помещичьи земли. Таким путем до февраля 1918 г. было учтено более 60% помещичьих земель [5]. Если же принять во внимание и те земли, которые уже пошли в раздел (а их количество установить пока сложно), то фактически в руках крестьян оказалась большая часть помещичьей земли, захваченная ими явочным порядком. Ведь к 1917 г. из 44 млн. дес. оставшейся в распоряжении помещиков земли примерно 20 млн. находилось в пользовании крестьян на правах аренды [6], и эту землю они считали практически своей.

Естественно, прочность крестьянских завоеваний, дальнейшее развитие и закрепление успеха всецело зависели от силы сцепления и взаимодействия крестьянского восстания с пролетарской борьбой за социализм [7], от того, в чьих руках окажется власть и как она отнесется к крестьянской революции. Советская власть с первого дня своего существования Декретом о земле закрепила за крестьянами землю, которую они захватывали, и стимулировала дальнейшее и полное овладение ею. Поэтому не случайно, что данные о ликвидации помещичьего землевладения и закреплении земли за крестьянами имеются только по тем районам, где прочно утвердилась Советская власть, то есть в основном по Центральной России. Аграрная революция происходила и в других районах, но ее завоевания были непрочны, поскольку непрочной была и Советская власть; там, где побеждала контрреволюция, крестьяне теряли право на землю.

Итак, аграрная революция явилась составной частью Октябрьской революции, но она начиналась раньше. Когда? И когда заканчивалась? Эти вопросы, в свою очередь, тянут за собой другие: что такое аграрная революция, каково ее содержание, каковы итоги? Все это было предметом научных споров еще в 20-е годы. Обсуждались преимущественно хронологические рамки аграрной революции, но от того или иного решения этого вопроса зависела и оценка ее содержания. В результате выявились по меньшей мере две точки.

Согласно первой, под аграрной революцией понимались земельные преобразования, осуществленные в первый год Советской власти, то есть речь шла, в сущности, о ликвидации помещичьего землевладения. Сторонники второй точки зрения придерживались более расширительного толкования понятия «аграрная революция»: в него входило не только изъятие земли из нетрудового пользования, притом на протяжении всех 20-х годов, но и решение аграрного вопроса в СССР во всем его объеме, включая реконструкцию сельского хозяйства, развернувшуюся в конце 20-х годов. Перевес оказался на стороне первой позиции, но она оставляла без объяснения сущность аграрных преобразований, начавшихся или возобновленных после окончания гражданской войны (Дон, Северный Кавказ, Сибирь и др. регионы).

В дальнейшем содержание понятия «аграрная революция» постепенно насыщалось. Так, П. Н. Першин свой труд «Аграрная революция в России» (М. 1966) наполняет сюжетами, посвященными организации первых коммун, хотя и ограничивает исследование летом 1918 года. Хронологические рамки первого года Советской власти стали тесны для исследователей в связи с активизацией в конце 60 — начале 70-х годов изучения начального периода аграрных преобразований в отдельных республиках и крупных регионах страны (Сибирь, Дальний Восток и др.). Особенно «тесно» стало сибирякам.

Социально-экономические сдвиги в сибирской деревне определялись не столько земельными преобразованиями (поскольку помещиков здесь практически не было, а землеобеспеченность населения была более высокой, чем в Европейской России), сколько другими мероприятиями, осуществлявшимися в 1919—1920 годах. Л. М. Горюшкин в связи с этим писал: «Если понимать под аграрной революцией преобразования не только в области землевладения и землепользования, а и в системе налогов, крестьянского управления, распределения орудий производства и сельхозпродукции между различными группами крестьян, то в Сибири эти последние играли большую, если не главную роль» [8], Еще дальше пошел Ю. В. Журов. Он под аграрной революцией понимает все изменения на селе, происшедшие после установления Советской власти в Сибири, и поэтому полагает, что правильнее ее называть аграрно-крестьянской [9].

Стремление обогатить содержание понятия «аграрная революция», вынести на первый план «заземельные» вопросы (иногда при почти полном отсутствии вопроса о земле) дает, в сущности, новое историческое явление, которое и квалифицировать нужно иначе, например, как демократические преобразования Советской власти в деревне. «Перегрузки» понятия происходят, вероятно, потому, что мы просто не знаем, что такое аграрная революция. Моя попытка дать ей определение [10] была неудачной и справедливо подверглась критике [11], но и с предложением оппонента вряд ли можно согласиться. По мнению Э. М. Щагина (при этом он ссылается на В. И. Ленина [12]), аграрная революция — это ломка всех крепостнических пережитков в деревне [13]. Однако такое толкование сужает смысл крестьянских устремлений: дает лишь негативную часть программы, то есть то, что нужно устранить, и не вскрывает ее конструктивного содержания. Что же касается Ленина, то в его работах 1917 г. можно найти и более емкие характеристики, из которых выделю здесь одну, метко определяющую суть крестьянской борьбы,— стремление установить «вольный труд на вольной земле» [14].

В 70-е годы некоторые исследователи предлагали вообще отказаться от термина «аграрная революция» под тем предлогом, что Ленин после Октябрьской революции его не употреблял [15]. Логика проста: коль нет у Ленина, значит,— от лукавого. Да и вообще, о какой аграрной революции может идти речь, если в стране произошла одна революция — социалистическая? Такая позиция восходила к концепции «Истории ВКП(б). Краткий курс» о единой социалистической революции. По сравнению с ранее существовавшей концепцией М. Н. Покровского и Л. Н. Крицмана о неоднозначном характере нашей революции: в городе — пролетарская, антибуржуазная, в деревне — крестьянская, антипомещичья, она отличалась простотой и доступностью.

На II Всероссийском съезде пролеткультов 18 ноября 1921 г. Покровский сказал весьма примечательные слова: «В Российской революции никто ничего не поймет, пока твердо не усвоит, что у нас происходят две революции, а не одна: одна революция — мировая, часть мировой пролетарской революции, которая теснейшим образом связана с интернациональным пролетарским движением, от него не может быть отделена, дышит его идеологией... Словом, это та революция, которая ведет свое начало от Маркса». Другую, крестьянскую революцию, утверждая, что она тянется с конца XVIII в., что в течение 150 лет крестьянин боролся за право свободно распоряжаться прибавочным продуктом своего труда, Покровский объявлял «родней не Карла Маркса, а Пугачева» [16]. Концепция Покровского не только определяла суть крестьянской борьбы против помещиков, но и давала ключ к объяснению многочисленных крестьянских восстаний 1918—1921 гг., которые историки традиционно относили к кулацким мятежам. С разгромом так называемой школы Покровского данная концепция была отвергнута.

В конце 50 — начале 60-х годов свое понимание революции в деревне, концепцию о двух этапах Октябрьской революции в деревне выдвинул В. П. Данилов. В сущности это была попытка, не разрушая концепции единой социалистической революции, уложить в ней две составные части, два этапа, на каждом из которых решались свои задачи. Но эта точка зрения с трудом пробивала себе дорогу. В отношении же концепции Покровского — Крицмана Данилов утверждал: «Это было бы верно, если бы революция в деревне ограничилась ликвидацией помещичьего землевладения, если бы на ее первом этапе, когда на передний план выдвинулись особенно наболевшие задачи борьбы за уничтожение остатков крепостничества, не решались также задачи социалистического характера, если бы за этим не последовал новый этап, когда со всей остротой разгорелась классовая борьба внутри самого крестьянства, когда начался великий поход деревенской бедноты во главе с городскими рабочими против кулачества, против сельской буржуазии» [17].

Однако задачи социалистического характера по своему объему и значению оказались столь велики, что о серьезных последствиях их решения говорить не приходится. О чем идет речь? Когда пишут о развертывании (по сталинской концепции — «углублении») социалистической революции в деревне летом — осенью 1918 г., то имеют в виду следующее: классовое размежевание деревни, якобы успешную деятельность комитетов бедноты, подрыв ими экономических и политических позиций кулачества, усилившуюся активность в строительстве коллективных хозяйств и совхозов. Здесь имеет место значительное преувеличение значения этих факторов.

Раскол деревни в сильнейшей степени был искусственным, внесенным городом, продотрядами. Деятельность комбедов имела сумбурный характер. Направленная против кулаков, она охватила в целом состоятельных крестьян, старательных середняков и даже бедняков. Сиюминутный успех комбедов — изъятие хлеба (это было главным результатом их деятельности) — не мог компенсировать потерь, выразившихся в дальнейшем разрушении производительных сил деревни. И это в условиях разрухи и голода! Неудивительно, что действия комбедов (что же социалистического было в них, какие предпосылки для социализма они закладывали?) вызвали сильнейшее недовольство крестьян, вплоть до восстаний. Поэтому Советское правительство поспешило распустить скомпрометировавшие себя органы уже в конце 1918 года. Дальнейшее обнищание деревни — это результат не только продолжавшейся войны и разрухи, но и деятельности комбедов, которые усугубили разруху и хаос и оскудение деревни (статистика это неумолимо фиксирует).

В чем же тогда заключалась «историческая миссия» комбедов, которую они якобы «выполнили» (как следует из нашей историографии)? Думается, что назрела настоятельная потребность в критическом и углубленном исследовании их деятельности [18]. С точки зрения политической, даже сравнительные успехи, добытые в результате перевыборов сельских Советов после роспуска комбедов, не были закреплены. Состав этих Советов нуждается в более глубоком изучении. Пока же можно предполагать, что они по-прежнему оставались общедемократическими органами, то есть органами всего крестьянства. Кулак был подорван, но не настолько, чтобы исчезнуть. Кстати, еще раз о «мифах». Общеизвестно, что в результате деятельности комбедов у кулаков было изъято 50 млн. дес. земли. Впервые эта цифра была введена в оборот В. М. Молотовым на XV съезде ВКП (б). Естественно, не он ее исчислил. Данные ему были предоставлены тогдашним наркомом земледелия РСФСР А. П. Смирновым. Цифра касалась лишь территории РСФСР без автономных республик [19], но во все справочники, книги, учебники вошла как величина, относящаяся ко всей территории СССР. Цифра же никогда не получала научного обоснования.

Была ли необходимость изъятия земли у кулаков и именно в то время, когда крестьяне «переваривали» землю помещиков? Эта мера могла оказаться полезной лишь для той части середняков, которая была в силах освоить полученную землю. Большей же части бедноты получение кулацкой земли без дополнительного оснащения их хозяйств инвентарем, рабочим скотом, семенами, хозяйственными постройками, рабочей силой и пр. практически ничего не давало. Предоставив землю маломощным и беднейшим крестьянам, государство должно было позаботиться об их устройстве, обеспечении, ибо одной землей сыт не будешь. На организацию хозяйств требовались миллиарды рублей. По подсчетам А. В. Чаянова, только для обустройства 2 млн. безземельных и 5 млн. малоземельных хозяйств Европейской России требовалось 4 млрд. золотых рублей [20]. Но государство не имело ни таких денег, ни возможности обеспечить крестьян на такую сумму инвентарем, скотом, строительными материалами... Конфискованные у помещиков и кулаков скот, инвентарь, семена и пр. ни в коей мере не могли покрыть дефицита [21].

Ситуация была сложная. Это понимал Ленин. Он говорил: «Землю есть нельзя, а чтобы хозяйничать, нужно иметь орудия, скот, приспособления, деньги» [22]. Выход из положения он видел в общественной обработке земли, однако для всей массы крестьян этот вариант был неприемлем. Помочь же материально каждому отдельному хозяину государство не имело возможности. Разумеется, все, что оно могло сделать, оно делало, но эта помощь была недостаточной. Крестьянство не могло преодолеть затруднения ни самостоятельно (хотя бы с помощью сдачи земли в аренду, ибо это запрещалось), ни с помощью кооперации, деятельность которой свертывалась, ни с помощью государства, которое почти ничего не имело.

Что же касается социалистического уклада в аграрном секторе экономики (коллективные хозяйства и совхозы), то он оказался чрезвычайно слабым, неустойчивым и социалистическим лишь по названию. И, наконец, сама постановка задач социалистического порядка в условиях, менее всего к этому пригодных, явилась следствием преувеличения степени выполнения задач буржуазно-демократического характера и потому оказалась преждевременной и совершенно невыполнимой. Социализм только в названии тех или иных мер [23] или в лучшем случае в проявлении непреклонной решимости его достичь, не имея к тому ни средств, ни знаний.

Решение задач буржуазно-демократических преобразований деревни Ленин относил, судя по всему, к лету — осени 1918 года. Причем решены они были «походя, мимоходом». 14 октября 1921 г. он писал: «Мы решали вопросы буржуазно-демократической революции походя, мимоходом, как «побочный продукт» нашей главной и настоящей пролетарски-революционной, социалистической работы» [24]. Решали — еще не означает, что решили (хотя Ленин и утверждал, что «мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца, как никто» [25]). К тому же большинство решений носило скорее декларативный, нежели фактический характер. Наиболее ощутимыми оказались успехи в ликвидации крепостнических пережитков в землевладении, менее всего они коснулись национальных отношений, установления общедемократических порядков и пр.

Положение, что Октябрьская революция выполнила буржуазно-демократические задачи мимоходом, стало в конечном счете рассматриваться в советской историографии как основание для игнорирования целого этапа в развитии революции (историки шли вслед за политиками), что не могло не сказаться на судьбах нашей страны. Особенно сильно отразился скачок через буржуазно-демократическую стадию развития на отсталых районах. Вопрос этот перерастает в большую теоретическую проблему. Здесь не место говорить о принципиальной возможности или невозможности таких скачков (хотя пример Вьетнама, Анголы и некоторых других стран показывает авантюрность подобных акций); отметим лишь, что в России скачок не получился и привел к тяжелым последствиям.

Возвратимся к России 1918 г. и зададим себе вопрос: где, в каких районах, в каких сферах, в каком объеме были решены задачи буржуазно-демократического порядка? Ответа мы не найдем ни в политической, ни в исторической, ни в какой-либо другой литературе. Но и не вдаваясь в ее анализ, мы вправе усомниться в том, что даже самые элементарные демократические преобразования к осени 1918 г. дошли до окраин необъятной России, коснулись ее медвежьих углов. Нам, не знакомым с буржуазной демократией, но приученным к пренебрежительному (если не хуже) отношению к ней, трудно представить себе содержание, а, следовательно, и объем задач буржуазно-демократических преобразований. В 1918 году об этом и вовсе знать не хотели. Интересовались только социализмом и уничтожали все, что было буржуазным или казалось таковым. Даже если ограничиться областью земельных отношений, где преобразования проходили наиболее радикально, то и здесь мы столкнемся с множеством проблем.

Советская историография традиционно делает весьма оптимистичный вывод о решении аграрного вопроса в стране в результате первых аграрных преобразований [26]. Но национализация земли, разрушая феодально-крепостнические пережитки, не решила и не могла решить единым ударом унаследованные от прошлого пороки общинного землепользования. Архаичная общинная система с ее неизбежными переделами земли, чересполосицей, узкополосицей, мелкополосицей, дальноземельем, запольем, неудобством конфигурации наделов (а стихийное перераспределение земли 1917—1918 гг. еще более усугубило эти неудобства), наличие таких пережиточных феодально-крепостнических явлений, как «сложные» и «разнобарщинные» общины, однопланные селения [27] и пр.,— все эти трудности не только не были преодолены, но и создавали нередко парадоксальную ситуацию: земли стало вроде бы и достаточно, но в то же время ее по-прежнему ее хватало (например, из-за невозможности сдать землю в аренду дальние участки забрасывались). Все это, а также мелкое рутинное сельскохозяйственное производство, аграрное перенаселение в совокупности с разрухой, людскими потерями, нехваткой инвентаря, скота, семян оставляло широкие возможности для демократической работы.

Таким образом, в области земельных отношений особенно на национальных окраинах были заложены лишь неплохие предпосылки для решения аграрного вопроса, причем именно в плоскости буржуазно-демократических преобразований. Революция прошла этап разрушительной работы, мало еще что сделав в плане созидательном. Ложный вывод о решении буржуазно-демократических задач неизбежно приводил к следующему ошибочному шагу: преждевременной постановке задач социалистического порядка летом 1918 года [28]. Такой подход был особенно опасен потому, что выполнение этих задач намечалось осуществить довольно скоро. Чего стоит один план коллективизации крестьянских хозяйств за три года, с которым носились некоторые партийные и советские работники! Такие настроения особенно сильно проявлялись осенью 1918 года.

Представления о возможности быстрого перехода к социализму, утопичные сами по себе, вступали в резкое противоречие с готовностью крестьян к такому переходу. А ведь многие большевики считали, что крестьяне уже изживают иллюзии относительно уравнительного землепользования и готовы к социалистическим преобразованиям. Однако крестьяне не собирались отказываться от своего идеала — быть свободным хозяином на вольной земле. Неосторожность и торопливость в этом важнейшем вопросе таили в себе опасность разрыва союза рабочего класса с крестьянством и даже поражения революции. Ведь от поведения крестьян, составлявших большинство населения России, зависели завоевания революции, ход и в конечном счете исход гражданской войны. Там, где не посчитались с реальной оценкой настроения крестьян, дело обернулось в 1919 г. не только серьезными осложнениями (ряд губерний Центральной России), временными успехами контрреволюции (Белоруссия, Украина, Туркестан, Дон) и даже поражением революции (Литва, Латвия, Эстония).

Но земля — это еще не все, что нужно было крестьянину. В чем сильная сторона позиции Покровского? В том, что он весьма точно и конкретно сформулировал конечную цель крестьянской революции — завоевание права быть хозяином на своей земле и права распоряжаться продуктами своего труда. Однако после разгрома «школы Покровского» историки стали опираться не столько на конкретно-исторический материал, сколько на оценки тогдашнего руководства партии. Советская историография свела борьбу крестьян к борьбе за землю и, считая, что таковая завершается к осени 1918 г., объявляла выполненными к этому времени задачи буржуазно-демократического порядка.

Крестьянская борьба за землю к 1917 г., как справедливо отмечал Покровский, насчитывала более 150 лет. И когда мы говорим об аграрной революции 1917 г., то имеем в виду, конечно же, заключительную фазу этой борьбы. Однако, получив землю, крестьяне не получили права свободно распоряжаться излишками продукции своего труда. Продразверстка неизбежно ставила крестьянство в оппозицию к государству. Насильственное отчуждение продукта крестьянского труда вступало в противоречие с крестьянскими представлениями о социальной справедливости. Вековая мечта крестьян — быть хозяином на своей земле и свободно распоряжаться продуктами своего труда — не сбывалась. Именно на этой основе крестьяне продолжали борьбу уже с Советской властью [29].

В нашей историографии эта борьба трактовалась упрощенно — как кулацкие мятежи. Несостоятельность такого подхода оказалась очевидной: в крестьянские восстания, охватившие волости, уезды, губернии, были вовлечены десятки и сотни тысяч крестьян. По данным члена коллегии ВЧК М. И. Лациса, только за 1918 — первую половину 1919 г. произошло около 340 восстаний по 20 губерниям Центральной России [30]. Не прекратились восстания и в 1919 году. В апреле на Украине произошло 93 восстания, в июне — 207 и т. д. Начало 1920 г. ознаменовалось крупным восстанием в Поволжье («вилочное восстание»), в Сибири (Колыванское восстание) и др. К концу 1920 г. география и масштабы крестьянских выступлений расширяются. Кроме Украины и Сибири, они вспыхивают на Юго-Востоке, на Тамбовщине и в других регионах. На рубеже 1920—1921 гг. прокатились в разных частях страны грозные крестьянские восстания. Возникает глубокий политический и экономический кризис. Лишь с отменой продразверстки и переходом к продналогу весной 1921 г. крестьянство добивается своего (правда, ненадолго). Этим, можно сказать, завершается аграрная революция в России.

По определению исследователя 20-х годов М. И. Кубанина, отношение антоновской деревни к объявлению нэпа формулировалось следующим образом: «Теперь воевать не за что, так как большевики перешли на программу трудового крестьянства» [31]. В результате «крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли» [32].

Аграрная революция создала (уже летом 1918 г.) аграрный строй, уникальный по своему содержанию,— строй мелких и мельчайших товаропроизводителей. Такой феномен оказался возможным в условиях экспроприации буржуазии города, резкого снижения численности сельской буржуазии, сосредоточения власти в руках государства диктатуры пролетариата. Такое могло произойти только в крестьянской стране. Предстояла огромная работа по осуществлению демократических преобразований — того, что было сделано «походя, мимоходом». Перескакивание через целый исторический этап — этап буржуазно-демократического развития — могло обернуться большими неприятностями. Но мы быстро об этом забыли. Движение к социализму продолжали неграмотные массы, ведомые полуграмотными руководителями.

Установление диктатуры пролетариата в крестьянской стране, а также экономические трудности и продолжавшаяся война обусловили особую активность государства, а следовательно, и правящей партии, в регулировании социально-экономических процессов в деревне, во введении новых аграрных порядков. Низкий уровень культуры крестьян, прежде всего политической, малочисленность или даже полное отсутствие самостоятельных общественно-политических организаций крестьянства, особенно беднейших его слоев и сельскохозяйственного пролетариата, давали возможность партии и государству укрепить свою главенствующую роль в проведении аграрных преобразований. Тому же способствовали и господствовавшие представления о социализме, путях и методах его построения: сравнительно быстрое достижение цели, замена товарно-денежных отношений прямым продуктообменом между городом и деревней, поиски идеальных форм хозяйствования, установление единой государственной формы собственности.

Наконец, признание принуждения как одного из важнейших методов переустройства общества ставило на практическую основу принцип «железной рукой загоним человечество к счастью». Принуждение распространялось на все общество. Оно имело под собой теоретическое обоснование. Н. И. Бухарин писал: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [33]. Ленин в своих замечаниях на книгу Бухарина рядом с этой фразой пометил: «именно!», а главу «Внеэкономическое принуждение в переходный период» назвал «превосходной» [34]. Все сказанное, разумеется, относилось к крестьянству. Проводники этой теории считали необходимым «тащить середняков к социализму путем коммунистических атак». Они были убеждены, что «среднему крестьянству придется принять социалистические формы хозяйства и мышления, и оно пойдет к социализму, хотя бы ворча и огрызаясь» [35].

Таким образом, в первые революционные годы складывалась и предопределялась на десятилетия активная роль партии большевиков и государства в формировании аграрных отношений, в выборе путей развития сельского хозяйства и методов строительства социализма в целом. Такая функция партии и государства в условиях столкновения революции с объединенными силами внутренней и внешней (интервенция) контрреволюции была во многом оправдана. Во многом, но не во всем. В самом деле, только при концентрации средств и усилий в единых руках оказалось возможным предоставить крестьянству максимальную помощь в обеспечении орудиями производства, семенами, скотом, которыми располагало государство. Оно предоставляло ряд льгот бедняцким хозяйствам и семьям красноармейцев, стремилось снизить налоговое бремя середняку. Лишь централизованным порядком, по единому плану можно было начать крупномасштабные работы по землеустройству, и их впервые брало на себя государство.

Проведение аграрной реформы на освобожденных от белогвардейцев и интервентов территориях осуществлялось именно сверху, а не явочным революционным порядком, как это было в 1917—1918 годах. Особенно (так сказать, в чистом виде) эта функция государства проявилась несколько позднее — в 20-х годах, при проведении земельно-водных реформ в Средней Азии. Активная роль государства сказалась в регулировании крестьянских хозяйств, что выразилось в борьбе с недосевом, контроле за засевом полей и наказании за нарушение этой обязанности, в поощрении тех или иных форм землепользования. Декрет о земле, а затем и Основной закон о социализации земли предоставляли крестьянину свободу выбора форм хозяйствования — от единоличных до коллективных.

В революционные годы крестьянство проявило живейшую заинтересованность в поисках новых форм, в попытках самостоятельно освободиться от пут общинного землепользования. Это стремление выразилось в выходах на хутора и отруба, в образовании выселок, маленьких поселков (так называемых пятидворок), в сведении своих наделов в широкие полосы, в образовании коллективных хозяйств. Центральные и местные власти по-разному относились к инициативе крестьян, но, как закономерность, обнаружилось преобладание запретительных мер в отношении хуторов.

Более всего государственное вмешательство проявилось в установлении обязательного, причем неэквивалентного, внеэкономического отчуждения продукта крестьянского труда (продразверстка), запрещении его продажи (закрытие рынка), в системе трудовых и гужевых повинностей. Эти меры не являлись изобретением большевиков. Еще в годы мировой войны их вводили все воюющие государства, в том числе и Россия, с целью регулирования народнохозяйственных связей. Когда же революционное правительство стало возводить ряд чрезвычайных мер (трудовая повинность, прямой продуктообмен с помощью продразверстки и др.) в методы социалистического строительства, то их утопичность и недемократичность сказались быстро.

Вводились эти меры всерьез и надолго. Заместитель председателя ВСНХ В. П. Милютин в своем интервью сказал: «Не только земля должна считаться национальной собственностью, но и продукт этой земли — хлеб» [36]. Национализация земли и установление беспрепятственного права государства распоряжаться ею создавали широкий простор для его вмешательства в поземельные отношения (особенно с осени 1918 г.). Наиболее рельефно это проявилось в политике «насаждения коммун и совхозов» [37].

Но надежды на превращение совхозов и коммун в «фабрики зерна и мяса» не сбывались. Эти хозяйства оказались слабыми, неустойчивыми. Только в 1919 г. из всех образовавшихся коллективных хозяйств каждое четвертое распалось. Главная причина распада — слабо обоснованные экономические принципы хозяйствования как внутри коллективов, так и в их взаимоотношениях с государством. Внутрихозяйственные отношения коммун всецело определялись, во-первых, выдвижением на передний план распределения, а не производства; во-вторых, выбором такого принципа распределения (по потребностям), который не соответствовал жизненным реалиям. Что касается производства, то труд никак не стимулировался. Лишь тесный союз единомышленников мог выдержать такую организацию труда. Для большинства крестьян устав коммуны оказался непосильным. В результате возникали неурядицы, падала дисциплина и пр. И как итог — низкая производительность труда. В 1919 г. лишь 1/3 источников дохода составляло производство, 2/3 — это пассивные источники, то есть ссуды государства и общественных организаций [38].

В отношениях коллективных хозяйств с государством установилось несоответствие между уровнем производства и характером отчуждения продуктов труда в пользу государства. Во-первых, осуществлялось изъятие по продразверстке всех излишков сверх довольно скудной потребительской нормы (плюс погашение ссуд натурой); во-вторых, отсутствовала какая-либо эквивалентность этого отчуждения, поскольку та финансовая и материально-техническая помощь, которую оказывало государство, не была связана со сдачей излишков и существовала как бы сама по себе, в зависимости от запросов коллективов. Характер такой связи был все время односторонний: либо сдача продуктов, либо получение ссуды без учета объема сданной продукции. Таким образом, несбалансированность между количеством произведенного продукта и его потребностью внутри коллектива, с одной стороны, и отчуждением в пользу государства — с другой, составили тот узел противоречий, который предопределял слабость, неустойчивость коллективов с экономической точки зрения.

Что касается совхозов, то с 1919 г. все более утверждается мысль, что они явятся «хлебными фабриками», то есть средством разрешения продовольственного кризиса, а со временем именно на их основе (они высшая форма социалистического хозяйствования в земледелии) будет создаваться «гражданское здание социализма» [39]. Но обследование совхозов выявило «бесхозяйственность как массовое явление», а также то, что они «находятся в очень тяжелых, прямо невыносимых условиях», «инвентарь для них отбирается у крестьян», широкое распространение получили случаи, когда «обрабатывать землю и засевать ее принуждены крестьяне на основе трудовой повинности» [40].

Немногие, однако, понимали, что объединение крестьян в колхозы, артели, товарищества приемлемо лишь для некоторых хозяйств. Бухарин, например, считал, что для основной массы крестьян путь к социализму лежит через сферу обращения, и поэтому заострял внимание на сельскохозяйственной кооперации. Эта крестьянская организация «сплачивала распыленных производителей именно в процессе обращения» [41], но для этого, по его мнению, кооперативный аппарат должен был быть перестроен. Фактически планы перестройки лишали кооперацию самостоятельности и самодеятельности, подчиняли ее государству. Государственное вмешательство сильнейшим образом сказалось на разрушении крестьянской кооперации. Ее организационная перестройка, уничтожение классических принципов кооперирования (пай, добровольность вступления, прибыль и др.), превращение сельскохозяйственной кооперации в придаток распределительного механизма и пр. привели к ликвидации хорошо налаженной системы, которая особенно интенсивно развивалась в годы первой мировой войны, активно вытесняя частного посредника; заметны были тогда успехи кооперации и на внешнем рынке (особенно льноводческой кооперации и Союза сибирских маслодельных артелей).

Развитие кооперации в первые после Октября годы со всей очевидностью обнаружило, что успех ее работы и даже само существование зависят от характера взаимоотношений кооперации с государством. При этом выявляются две болевые точки: 1) Лишение кооперации ее финансового центра в лице Московского народного банка (декабрь 1918 г.) имело самые печальные последствия. Помимо того что кооперация была стеснена в средствах, она была также лишена маневренности, оперативности в работе. Она не могла мобилизовать капитал населения, приращивать свой, но не получала его и от государства, ибо финансирование оно осуществляло лишь под конкретные договорные операции. 2) В еще большей мере негативное значение имело изменение сложившихся принципов кооперирования, из-за чего разрушалась сама природа кооперативного предприятия как самодеятельной организации трудящихся. Накануне перехода к нэпу материально-техническая база кооперации была очень ослаблена. Все ее капиталы составляли 0,5 млн. золотых рублей, а товарные фонды состояли из недоходных товаров.

Многонациональность России диктовала необходимость решения аграрного вопроса в тесной связи с национальными проблемами. Особая гибкость аграрной политики требовалась в казачьих областях, в многонациональном предгорье Кавказа, где в тугой узел переплелись национальные, социальные, сословные, экономические и прочие проблемы; в республиках Средней Азии и Казахстана, где господствовали докапиталистические общественно-экономические уклады, где предопределяло особую последующую эволюцию этих республик, к которым меньше всего подходили общие мерки. Механическое применение общих принципов аграрной политики без учета местной специфики вызывало серьезные осложнения. Необоснованное увлечение строительством совхозов в Туркестане в 1919 г., так же как и на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, приводило порой к серьезным и даже непоправимым ошибкам.

На Украине, например, аграрная революция, прерванная в начале 1918 г. немецкой оккупацией, была возобновлена в феврале — марте 1919 года. Однако вместо того чтобы приступить к разделу основной части помещичьих земель среди трудового крестьянства, партийные и советские руководители республики решили начать социалистические преобразования в деревне. Этот курс нашел отражение в Инструкции Наркомзема УССР о разделе земель во временное уравнительное пользование от 6 февраля 1919 г., Резолюции III Всеукраинского съезда Советов по земельному вопросу от 9 марта 1919 г., Циркулярном письме Наркомзема УССР об организации коммун от 18 марта 1919 г., Положении БУЦИК о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию от 26 мая 1919 г. и других документах [42].

В принятой III съездом КП(б)У (март 1919 г.) резолюции предлагалось использовать конфискованные земли в первую очередь для организации социалистического земледелия и только часть их передать крестьянам [43]. К июню 1919 г. под совхозы на Украине было отведено около трети пахотных земель бывших помещичьих имений, а вместе с колхозами — около половины [44]. Результаты такой политики сказались быстро. Отчужденность и недоверие крестьянских масс к Советской власти способствовали продвижению деникинских войск на Украину.

Сходные ошибки допустили компартии Латвии, Эстонии, Литвы, которые взяли курс на организацию во всех конфискованных имениях государственных хозяйств и коммун. Игнорирование интересов трудового крестьянства, отказ предоставить ему в собственность хотя бы часть конфискованных земель обусловливались главным образом переоценкой степени развития капитализма в Прибалтике. Считалось, что капитализация сельского хозяйства зашла здесь так далеко, что население деревни уже окончательно распалось на буржуазию и пролетариат. К сельскохозяйственному пролетариату стали относить всех безземельных крестьян: испольщиков, мелких арендаторов, ремесленников. В результате Декрет о земле, принятый Временным революционным рабоче-крестьянским правительством Литвы 14 января 1919 г., не предусматривал передачу земли помещичьих имений крестьянам [45].

В Наказе депутатам Вильнюсского Совета рабочих и красноармейских депутатов, предложенном Коммунистической партией Литвы и Белоруссии 30 января 1919 г., передача земли крестьянам трактовалась как «кулацкий разделизм» [46]. В таком же духе была составлена резолюция по аграрному вопросу, принятая II конференцией Коммунистической партии Литвы и Белоруссии 2 февраля 1919 года. В ней говорилось: «Конференция самым решительным образом высказывается против раздела имений, который может принести стране неописуемые бедствия. Конференция поручает ЦК партии, всем партийным организациям и всем членам партии начать самую решительную борьбу как с разделом имений, так и против лиц, возбуждающих других к разделу» [47]. Подобного рода документы были приняты в Латвии и Эстонии [48].

В 1919 г. в Прибалтике возникло несколько сотен государственных хозяйств. Безземельные и малоземельные крестьяне не получили земли в личное пользование. Недовольство крестьян земельной политикой было использовано контрреволюцией для свержения Советской власти. Природа этих ошибок заключалась в непонимании коммунистами значения демократических задач, решавшихся социалистической революцией, а отсюда — и соотношения между демократическими и социалистическими преобразованиями в сельском хозяйстве.

Летом 1920 г. в Первоначальном наброске тезисов по аграрному вопросу (для второго съезда Коммунистического Интернационала) Ленин объяснил, что «в России, в силу ее экономической отсталости», преобладал раздел конфискованных пролетариатом у крупных землевладельцев земель «в пользование крестьянства и лишь сравнительно редким исключением было сохранение так называемых «советских хозяйств», которые ведет за свой счет пролетарское государство... Для передовых капиталистических стран Коммунистический Интернационал признает правильным преимущественное сохранение крупных сельскохозяйственных предприятий и ведение их по типу «советских хозяйств» в России». В то же время Ленин отмечал, что было бы величайшей ошибкой преувеличивать или шаблонизировать это правило, отказываясь от «даровой передачи части земель экспроприированных экспроприаторов окрестному мелкому, а иногда и среднему крестьянству» [49].

После освобождения Украины от Деникина основы аграрной политики в республике были разработаны Лениным и изложены в резолюции «О Советской власти на Украине», принятой Пленумом ЦК РКП(б) в ноябре 1919 г. и подтвержденной в начале декабря на VIII Всероссийской конференции РКП(б) [50]. В докладе Я. А. Яковлева «О Советской власти на Украине» отмечалось, что лозунг насаждения коммун и советских хозяйств на Украине был выдвинут в период, когда не была еще закончена ликвидация помещичьего землевладения, но для того, чтобы украинское крестьянство поддержало Советскую власть, нужно было ликвидировать помещичьи имения и разделить их. Советская власть на Украине должна восстанавливаться под этим лозунгом.

Д. 3. Мануильский (в 1920 г. он стал секретарем ЦК КП(б)У и наркомом земледелия республики) сказал, что летом 1919 г. в связи с допущенными ошибками в аграрной политике украинский крестьянин повернул против Советской власти. «Мы были разбиты не стратегически, а потому, что этот мужицкий фронт всем своим острием был направлен против нас. Это была объективная причина нашего поражения... Советская власть без привлечения широких трудящихся масс крестьян существовать на Украине не может. Надо больше осторожности проявлять в организации советских хозяйств» [51]. На основании земельного закона крестьянство Украины получило около 15 млн. дес. помещичьих, государственных, церковных и 8 млн. дес. кулацких земель [52].

В Белоруссии также пришлось преодолевать ошибки, связанные с увлечением совхозным строительством, как отмечалось выше. II конференция Компартии Литвы и Белоруссии в феврале 1919 г. ориентировала на борьбу с разделом имений. Большинство имений отдавалось под совхозы и коллективные хозяйства [53]. Это вызывало недовольство малоимущих крестьян. После отступления польских войск из Белоруссии эти ошибки были исправлены. К концу 1920 г. крестьяне 23 восточных ее уездов получили более 8 млн. дес. земли, или 63% фонда распределения, совхозам отошло 2,8%, колхозам — 0,4% [54].

В сложных условиях оторванности от Центральной России, отсталости, наличия феодального уклада и патриархальности, непрекращающихся бандитских вылазок проходили аграрные преобразования на востоке страны. Положение усугублялось серьезными ошибками, допущенными при организации совхозов и коллективных хозяйств. Их создание началось со второй половины 1919 года. В циркулярном письме Наркомзема Туркестанской республики местным земельным отделам о переходе к коллективным формам землепользования от 29 сентября 1919 г. обращалось внимание «на необходимость самого решительного учета и искоренения нетрудового землепользования... в видах скорейшего перехода к организации социалистического землепользования». Опираясь на пункт Положения о социалистическом землеустройстве, в котором говорилось, что «на все виды единоличного землепользования нужно смотреть как на преходящие и отживающие», работники Наркомзема Туркестана шли значительно дальше. В письме говорилось, что «распределению бывшие земли нетрудового типа не подлежат, они должны быть оставлены в ведении земельных отделов для организации советских пли коллективных форм хозяйства». Осуждались те земотделы, которые «раздробляют крупные имения между единоличными пользователями», звучал призыв создавать условия «для полного перехода к коммунистическому земледелию» [55]. В таком же духе были написаны и другие документы по земельным делам [56].

Ошибки, допущенные в начальный период осуществления аграрной политики, исправлялись, но все это сказалось на общих итогах аграрной революции: они могли быть масштабнее и прочнее. Тем не менее могучая крестьянская революция привела к колоссальным социально-экономическим сдвигам в деревне. С исторической арены сошел класс помещиков, что повлекло за собой сокращение численности батраков. Получив землю, они пополнили ряды мелкопосевщиков. Уменьшилась группа беспосевных хозяйств, равно как и группа бескоровных и безлошадных. В Северном и Центральном промышленном районах увеличились группы карликовых и мелких хозяйств при уменьшении числа средних. В Центрально-земледельческом районе и на Юго-Востоке возросло число мелких и средних хозяйств при сильном сокращении количества крупных и почти полном исчезновении самых крупных. Результатом аграрной революции явилось измельчение крестьянских хозяйств при резком сокращении крупнопосевщиков. В целом 1919 г. дает снижение удельного веса крайних групп и всеобщее поравнение.

Однако в 1920 г. статистика фиксирует новые явления, прежде всего некоторое возрастание бедняцких слоев. Об этом свидетельствуют показатели по посевам, наличию коров и лошадей. Поэтому можно согласиться с выводами В. П. Данилова, что если в результате аграрной революции до 1919 г. произошло осереднячивание деревни при резком сокращение полярных групп, то в дальнейшем на почве гражданской войны, голода и разрухи начинается процесс всеобщего обеднения деревни [57]. Однако после 1919 г. эволюция безлошадных, бескоровных и беспосевных хозяйств в производящей и в потребляющей полосах проходила неодинаково: если в производящей полосе вновь началось их увеличение, то в потребляющей продолжалось уменьшение.

Обозначившиеся негативные процессы не изменили итога аграрной революции — осереднячивания деревни, однако известное ленинское положение об этом явлении воспринималось историками упрощенно: как выравнивание по некоему среднему социально-экономическому стандарту. В действительности же в условиях разрухи, общего обеднения деревни, измельчания и понижения производственных типов хозяйств происходило поравнение по нижнему уровню обеспеченности средствами производства и прожиточного минимума. Середняк, хотя и стал центральной фигурой земледелия, скорее походил на довоенного бедняка или приближался к нему, поэтому здесь более подошел бы термин «нивелировка», нежели «осереднячивание».

Наблюдалась в историографии и своеобразная идеализация деревенской бедноты и сельскохозяйственных рабочих — преувеличение их политической зрелости. В действительности в период нарастания крестьянского движения, летом — осенью 1917 г., эти слои обнаружили неспособность к политической консолидации сил деревенского пролетариата и бедноты. Вопреки надеждам Ленина в деревне не возникло ни Советов батрацких и бедняцких депутатов, ни тем более их хозяйственных организаций на базе конфискованных помещичьих имений. Во многом это объяснялось чрезвычайной пестротой состава бедняцко-батрацких слоев, наличием деклассированных элементов, которые не в состоянии были вести самостоятельную хозяйственную деятельность. Неспособными оказывались они и к политической организации, а тем более к политическому руководству деревенскими массами. Больше того, в ряде случаев они представляли собой хорошую почву для анархии, беспорядков и погромов. Эта пена легко всплывала в периоды социальных потрясений. Проникая даже на руководящие должности в партийные и советские органы, эти люди представляли особую опасность для революции, дискредитируя ее идеи, Советскую власть, подрывая авторитет партии. Особенно много подобных случаев наблюдалось в комбедовский период.

Следствием своеобразной фетишизации бедноты явилось принижение роли хозяйственного элемента в деревне: старательный хозяин, добивавшийся успехов, частенько зачислялся в разряд кулаков. Это проявилось уже в первые годы Советской власти, но с особой силой — в период массовой коллективизации. Некоторые считают, что кулак был ликвидирован уже в годы гражданской войны [58], но доказательств у них нет. Резкое уменьшение численности крупнопосевщиков и наемных сроковых рабочих (эти данные статистика имеет) свидетельствует именно о сокращении численности, но не о ликвидации кулачества, ибо происходят тщательное сокрытие аренды земли и найма рабочих и средств производства, что подтверждается хотя и трудноуловимыми, но все же имеющимися данными о возрастании роли поденного труда. Главное же — предпринимательство меняет сферу приложения, перемещаясь в ростовщичество и торговлю, для которых почва, несмотря на все запреты, сохранялась. Свидетельство тому — внушительные масштабы вольного рынка. Уникальный строй мелких товаропроизводителей, возникавший в результате аграрной революции, приближался к идеальному, с точки зрения крестьянина, но все же таковым не стал. Не отвечал он и идеалам большевиков. Прежде всего это не был саморегулирующийся аграрный строй. В дальнейшем функцию регулятора крестьянской экономики взяло на себя государство [59]. Однако аграрная политика большевиков регулировала аграрные отношения не на основе объективных законов развития экономики или учета волеизъявления народа, а руководствуясь исключительно идеологическими принципами. Мнение крестьян игнорировалось. Партия и правительство в практике решения всех задач молчаливо исходили из предположения, что они знают, что нужно крестьянам, лучше, чем сами крестьяне. Активная роль Советского государства в «насаждении» социализма схожа с подобной же ролью государства в ходе капиталистической эволюции России. Тогда ему также были присущи функции активного «насаждения». Это во-первых. Во-вторых, похоже, что активная роль государства в аграрных преобразованиях — закономерность для аграрных стран, становящихся на путь социальной революции или радикальных реформ. Нечто подобное можно наблюдать в аграрных реформах стран третьего мира в новейшее время [60].

Однако специфика аграрной революции в России, ее внутренняя противоречивость, состояла в том, что в ней постоянно сочетались две линии: революционно-демократическое движение крестьян за уравнительное перераспределение земли и внесение элементов социализма (явного или мнимого) в это движение сверху, со стороны государства и правящей партии большевиков. В конечном итоге укрепление авторитарной власти приводит к возобладанию второй линии, и поскольку представительная демократия в этом не участвует, а мнение народа игнорируется, власти беспрепятственно получают возможность строить аграрную систему экономики по любой угодной им модели (например, насильственная коллективизация), не сообразуя ее ни с законами экономического развития, ни со здравым смыслом.

Такого, возможно, могло бы и не быть, имей крестьянство свою политическую партию. Но невыдержанность, авантюризм и «истеричность» левых эсеров, повлекшие за собой сначала разрыв правительственного блока, а затем их фактический уход с исторической арены уже в 1918 г. [61], поставили крестьян в положение класса, лишенного своего политического авангарда (ныне, видимо, уже никто не станет утверждать, что левые эсеры были партией кулачества). Шансы большевиков на участие в решении крестьянских дел резко увеличились.

Большевики старались честно (в меру своего понимания) стать выразителями крестьянских интересов, но все же не учитывали, что при всей общности интересов рабочих и крестьян социально-экономические, политические устремления последних, их житейские и духовные ценности, мораль, образ жизни, весь деревенский уклад были не идентичны пролетарским. Здесь была грань, черта, предел, за которую ступать нужно было чрезвычайно осторожно, если вообще возможно было тогда ступать. И уж, во всяком случае, без малейших признаков форсирования. Но большевики, опять же в силу своих идеологических представлений, вольно или невольно отождествляли интересы обоих классов и ожидали от крестьян марксистского понимания социалистической революции.

Вот чем обернулось крушение левых эсеров (хотя они вряд ли объективно верно отражали интересы крестьянства, впрочем, как и большевики — интересы пролетариата), которое признается благом в советской историографии [62]. Однако межпартийный разрыв не был случайностью. Это более, чем кризис, чем крушение одной из партий. Разрыв блока показал, и довольно скоро, несовместимость двух революций; два революционных потока, соединившись для общей цели, в дальнейшем не смогли идти в одном русле. Сначала крах потерпела партия крестьянства, левые эсеры, в 1918-м, затем — сам этот класс в 1929 году. Это поражение не давало никакого выигрыша революции пролетарской.


«Вопросы истории», 1989, № 11. – C. 28-44.
OCR: Владимир Шурыгин

Комментарий «Скепсиса»:

В статье В.В. Кабанова поднимаются принципиально важные вопросы истории русской революции и места в ней крестьянства: крестьянские самозахваты земли в 1917 году, попытки организации коллективных хозяйств в период Гражданской войны, ошибки большевиков в аграрной политике. Но вместе с этим в ней, к сожалению, присутствуют далекие от науки идеологические веяния времен «перестройки», когда вместе с открытием архивов и снятием цензурных запретов начала насаждаться «критика» советского периода, противоречащая историческим фактам.

Поэтому, с нашей точки зрения, некоторые наиболее спорные моменты статьи В.В. Кабанова нуждаются в комментарии.

1. Использование методов «военного коммунизма», в частности, продразверстки, было единственно возможным способом победы красных в Гражданской войне, о чем автор, увы, умалчивает. Уже в мае 1918 года в Петрограде фактически начинался голод, в ход шли уже кошки, собаки и редко можно было встретить на улицах лошадь. Борьба с голодом в военных условиях автоматически означала принудительные меры в адрес крестьянства, которые, как указывает сам В.В. Кабанов, начало проводить еще царское правительство в виде продразверстки и хлебной монополии.

Поражение красных в Гражданской войне автоматически означало подавление аграрной революции жесточайшими методами, что демонстрирует политика правительств Колчака и Деникина на занятых территориях. Почти сразу после прихода белых там начинались массовые крестьянские восстания и опять увеличивалась популярность красных, а крестьянские силы – т.н. «зеленые» (например, махновцы) – вступали в союз с большевиками: лишь бы только изгнать белых как можно быстрее. Эти факты совершенно необходимо учитывать при анализе крестьянской политики большевиков в 1918 – 1921 гг. (См. об этом: Какурин Н. Стратегический очерк Гражданской войны // Военная история Гражданской войны 1918 – 1920 годов в России. – М., 2004; Какурин Н.Е., Вацетис И.И. Гражданская война 1918 – 1921 гг. – СПб., 2002; Карр Э. История Советской России. Большевистская революция 1917 - 1923. - М., 1990 (Главы «Военный коммунизм» и «От военного коммунизма к НЭПу»)

2. Автор справедливо отмечает, что большевики вынуждены были действовать методом проб и ошибок в период революции и Гражданской войны, что многие большевики не очень хорошо знали крестьянство и подчас приписывали ему характеристики пролетариата. Но у не очень хорошо знакомого с историей 20-х годов читателя может создаться впечатление, что коллективизация, начавшаяся в 1929 году, была продолжением той линии на создание крупных хозяйств, которую большевики пробовали осуществить в 1918-1919 гг. Между тем, столкнувшись с очевидными следствиями своих ошибок, большевики изменили политику еще в ходе Гражданской войны (отмена комбедов), а затем и в ходе НЭПа, который Ленин вскоре назвал «путем к социализму» для Советского государства. Насильственная коллективизация явилась следствием сталинской победы во внутрипартийной борьбе, приведшей к установлению диктатуры. Эта диктатура стала, в свою очередь, результатом процесса классообразования, проходившего в советском государстве в 20-е гг. и сопровождавшегося отстранением от власти большей части т.н. «старой гвардии» большевиков. В.В. Кабанов, к сожалению, совершенно проигнорировал эту принципиальную разницу между вынужденными мерами и ошибками Гражданской войны и преступными методами сталинской коллективизации. (См.: Коэн С. Бухарин. Политическая биография 1888 - 1938. М., 1992. - С. 377-387. )

3. В.В. Кабанов также умалчивает о том, что для развития экономики миллионы «лишних рабочих рук» в деревне и экономическая слабость мелкого крестьянского хозяйства создавали сложнейшую и принципиальнейшую проблему, решать которую надо было в любом случае. В результате сталинской коллективизации она была решена самым худшим способом: и с точки зрения экономики, и с точки зрения политики, не говоря уже о сотнях тысяч жертв «раскулачивания» и голода; но нельзя отрицать факта наличия этой проблемы. (см. Коэн С. Бухарин. Политическая биография 1888 - 1938. М., 1992. - С. 195 - 240.)

4. Автор явно недооценивает степень расслоения русского крестьянства в начале века и крестьнство в статье местами предстает как единая социальная группа, что совершенно неверно и было доказано еще Лениным в его спорах с народниками, в работе "Развитие капитализма в России", а также во множестве исследований экономики предреволюционной России (см. например работы К. Н. Тарновского). Эта недооценка сказывается прежде всего в в вопросе о кулаках. Как известно, кулаками в русской деревне называли тех крестьян, кто регулярно использовал наемный труд и занимался ростовщичеством. Кулаков в деревне не любили подчас не больше, чем помещиков – и называли «мироедами» (от слова «мiр» - община). И агрессия крестьян часто выплескивалась на кулаков и на помещиков одновременно, что происходило еще до Гражданской войны.

Недооценка В.В. Кабановым расслоения крестьян сказывается и там, где он говорит о некой особой «крестьянской партии», которой якобы могли бы стать левые эсеры. В русской деревне к тому моменту у разных слоев крестьянства уже существовали разные интересы, что проявилось и в период Гражданской войны, и во время нэпа и в период коллективизации; сам автор сетует на «низкий уровень политической культуры» крестьян, но в конце текста высказывает по меньшей мере странное положение о возможности «партии крестьян».




По этой теме читайте также:

«Белое дело против красного дела»
Юрий Семенов

«Голод 1932—1933 годов в деревнях Поволжья»
Виктор Кондрашин

«Россия: что с ней случилось в XX веке»
Юрий Семенов

«Внутрипартийная демократия и социальное равенство в 1920 году»
Марк Васильев

«Становление системы привилегий в Советском государстве»
Мервин Мэтьюз


1. Данилов В. П. Об итогах перераспределения земельного фонда России в результате первых аграрных преобразований Советской власти. В кн.: Тезисы докладов и сообщений восьмой (Московской) сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М. 1965; Чемерисский И. А. Влияние аграрной революции 1917 — 1918 гг. на сельскохозяйственное производство в СССР. В кн.: Проблемы аграрной истории советского общества. М. 1971.

2. Данилов В. П. Перераспределение земельного фонда России в результате Великой Октябрьской революции. В кн.: Ленинский декрет «О земле» в действии М. 1979.

3. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма» М. 1988, с. 47, 49.

4. См., напр., Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия М. 1987, с. 139.

5. Макарова С. Л. К вопросу о ликвидации помещичьего землевладения. В кн.: Октябрь и советское крестьянство. М. 1977, с. 114, 116.

6. Дубровский С. М. Сельское хозяйство и крестьянство России в период империализма. М. 1975, с. 95.

7. Вопрос о союзе пролетариата с крестьянством заслуживает самого пристального внимания и самостоятельного изучения. В 70-е годы очень не одобрялось сочетание «крестьянской войны», то есть движения всего крестьянства, с пролетарской борьбой, ибо считалось, что в Октябрьской революции пролетариат выступил в союзе только с беднейшим крестьянством.

8. Горюшкин Л. М. Проблемы истории крестьянства Сибири в период Октября и гражданской войны. Известия Сибирского отделения АН СССР, Серия общественных наук, 1970, вып. 2, № 6, с. 22-24.

9. Журов Ю. В. Проблемы аграрной революции в Сибири. В кн.: Проблемы истории советского общества Сибири. Новосибирск. 1970; его же. К вопросу об аграрно-крестьянской революции в Сибири. В кн.: На истории Сибири. Вып. IV. Красноярск. 1971; и др.

10. Кабанов В. В. Аграрная революция в России (содержание, время действия, результаты). В кн.: Всесоюзная научно-практическая конференция по проблеме «Великая Октябрьская социалистическая революция и освещение ее всемирно-исторического значения в преподавании общественных наук и исторических дисциплин в высшей педагогической школе». Тезисы. Вып. 2. М. 1977, с. 27.

11. Щагин Э. М. Вопросы теории и истории аграрной революции в России в современной советской историографии. В кн.: Итоги и задачи изучения аграрной истории СССР в свете решений XXVII съезда КПСС. XXI сессия Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Тезисы. М. 1986, с. 34—35.

12. См. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 17, с. 170.

13. Щагин Э. М. Ук. соч., с. 35-36.

14. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32, с. 182.

15. Действительно, после революции Ленин лишь однажды — в Речи на первом Всероссийском съезде военного флота 22 ноября 1917 г. употребил этот термин (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 114).

16. Покровский М. Н. Доклад на II съезде пролеткультов.- Бюллетень II Всероссийского съезда пролеткультов, 1921, № 1, с. 41-42; Крицман Л. Героический период великой русской революции. М.— Л. 1926, с. 31.

17. Данилов В. П. Изучение истории советского крестьянства. В кн.: Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. М. 1962, с. 452-453.

18. В США высказано мнение, что комбеды сыграли определенную роль в обострении гражданской войны (см. Malle S. The Economic Organization of War Communism 1918-1921. N. Y. 1985, р. 368).

19. Пятнадцатый съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года. Стеногр. отч. Т. 2. М. 1962, с. 1179.

20. Чаянов А. Сколько будет стоить земельная реформа? — Власть народа 25.1.1918.

21. Поэтому наблюдались случаи отказа от причитавшейся доли на землю, особенно со стороны пришлых; а возвращавшиеся в деревню из тех, кто недавно ушел в город, нередко предпочитали не заводить собственного хозяйства, а входить на правах членов в семьи родственников.

22. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32, с. 182.

23. В этой связи уместно отметить некоторые наблюдения зарубежной историографии. Среди идеологов «третьего мира» получило распространение представление о ленинизме как теории, имеющей преимущественное значение для антиимпериалистической борьбы развивающихся стран (см. Amin S. Classe et nation dans l’histoire et la crise contemporaine Р. 1979). Это течение поддерживается некоторыми «новыми левыми». В результате на Западе интерес к русскому крестьянству резко возрос. Так, английский политолог Т. Шанин основоположника научного коммунизма выводит в роли революционного идеолога неонароднического толка. По мнению Шанина, Маркс ориентировался не на пролетарскую революцию в Европе, а на революцию «развивающихся» обществ периферии капиталистического мира, первым из которых была Россия. Такой прогноз, считает Шанин, полностью соответствует реалиям: в начале XX в. «развитийные революции», в основе которых лежало «крестьянское восстание», произошли в России, Турции, Иране, Мексике, Китае. Ни одна из этих революций не была буржуазной в европейском смысле слова, зато многие из них считались социалистическими по названию, лидерам и результатам (см. Late Marx and the Russian Road. Ed. By T. Shanin. Lnd. 1983, рр. 19, 20, 25). Не будем делать поспешных шагов по совпадающим в некоторых позициях выводам, лишь заострим внимание на этом для последующего анализа специалистов.

24. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37, с. 354; т. 44, с. 147.

25. Там же. Т. 44, с. 144-145.

26. В 50-60-е годы многие работы так и назывались: Шарапов Г. В. Разрешение аграрного вопроса в России после победы Октябрьской революции (1917-1920 гг.). М. 1961; Першин П. Н. В. И. Ленин и решение аграрного вопроса в СССР. В кн.: Проблемы аграрной истории советского общества. М. 1971.

27. После реформы 1861 г. при размежевании помещичьих и крестьянских земель некоторые общины получили межевые планы на целую группу сел - от 5 до 15; отсюда и появившись в пореформенные годы так называемые однопланные селения, характеризовавшиеся межселенной чересполосицей.

28. Многое ли изменилось за несколько месяцев. прошедших с весны 1918 г., когда подобные настроения и призывы были у «левых коммунистов»? «Период завершения буржуазно-демократической революции кончился», – писал К. Радек (Коммунист, 1918, № 1. с. 7). А в «Тезисах о текущем моменте», написанных от редакции журнала «левых коммунистов», одно из важнейших положений их программы действий сформулировано следующим образом: «Введение трудовой повинности для квалифицированных специалистов и интеллигентов, организация потребительских коммун. ограничение потребления зажиточных классов и конфискация же излишнего имущества. Организация в деревне натиска беднейших крестьян на богатых. развитие крупного общественного сельского хозяйства и поддержка переходных к общественному хозяйству форм обработки земли беднейшими крестьянами» (там же, с. 9).

29. В конфликте между Советской властью и крестьянством западная историография усматривает истоки последующего перерождения Советской власти (см. Malle S. Op. cit., р. 368).

30. Лацис М. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М. 1921, с. 10.

31. Кубанин М. Антисоветское крестьянское движение в годы гражданской войны (военного коммунизма). На аграрном фронте, 1926, № 1-2, с. 45.

32. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45, с. 285.

33. Бухарин Н. Экономика переходного периода. М. 1920, с. 146.

34. Ленинский сборник XI, с. 396.

35. Правда, 5.ХI.1918; Упрочение Советской власти в Тульской губернии. Сб. док. Тула. 1958, с. 246.

36. Экономическая жизнь, 10.ХП.1918.

37. Термин, забытый в годы нэпа, вновь оживает в 1929 г. в докладе Сталина на конференции аграрников-марксистов. Речь, разумеется, идет не только о терминологии. Сталин обосновывал социалистический путь развития сельского хозяйства как путь, «состоящий в насаждении колхозов и совхозов» (см. Сталин И. Соч. Т. 12 с 146), то есть подчеркивал необходимость активной роли государства в этом деле.

38. См. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма», с. 266.

39. Информационный сборник Новгородского губернского земельного отдела 1917-1921. Вып. 1. Новгород. 1921, с. 18; Орлов Н. Национальные латифундии. Известия Народного комиссариата по продовольствию, 1918, № 12-13; Жигур Я. Организация коммунистических хозяйств в земледелии. М. 1918; Ларин Ю. Советские хозяйства и индустриальный пролетариат. Правда, 11.I.1919; Богданов А. К вопросу об урбанизации некоторых советских имений. – Экономическая жизнь, 1 XII.1918.

40. Известия государственного контроля, 1919, № 7, с. 28; № 8, с. 10; Вестник Народного комиссариата торговли и промышленности, 1919, № 5-6, с. 54-55; Вестник сельского хозяйства, 1919, № 5—7, с. 70.

41. Бухарин Н. Ук. соч., с. 85-86.

42. См. Iсторiя колективiзацiï сiльского господарства Украïнськоï РСР. Зб. док. м-лiв. Т. 1. Киiв. 1962. с. 25-51.

43. Коммунистическая партия Украины в резолюциях и решениях съездов н конференций. 1918-1956. Киев. 1958. с. 36.

44. Зеленин И. Е. Совхозы в первое десятилетие Советской власти, 1917-1927. М. 1972. с. 139.

45. Борьба за Советскую власть в Литве в 1918-1920 и. Сб. док. Вильнюс. 1967, с. 102-103.

46. Там же, с. 128.

47. Там же, с. 136.

48. Борьба за Советскую власть в Прибалтике. М. 1967, с. 220, 404-410; Социалистическая Советская республика Латвия в 1919 г. и иностранная интервенция. Док и м-лы. Т. 1. Рига. 1959, с. 375, 376.

49. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41, с. 177.

50. См. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Т. 2, с. 199-201.

51. Восьмая конференция РКП(б). Декабрь 1919 г. Протоколы. М. 1961, с. 84-85 107-108.

52. Iсторiя Украïнськоï РСР. Т. 2. Киiв. 1967. с. 73.

53. Революционные комитеты БССР (ноябрь 1918 - июль 1920 г.) Сб. док и м-лов Минск. 1961, с. 71-73, 94-96, 145, 148-149 и др.

54. Социалистические преобразования в экономике Белоруссии в 1917-1920 гг. Минск. 1966 с. 90, 96.

55. Союз рабочего класса и трудового дайханства Туркменистана в период Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны (1917-1920 гг.). Док. и м-лы. Ашхабад. 1857, с. 241-242.

56. Там же, с. 249-252.

57. Данилов В. П. Некоторые итоги научной сессии по истории советской деревни. Вопросы истории, 1962, № 2, с. 210-211.

58. Эта тенденция особенно усилилась после интервью с академиком ВАСХНИЛ В.А. Тихоновым в апреле 1987 г. (Литературная газета, 8.IV.1987).

59. Из-за слабости деревенских Советов определенные регулирующие функции выполняла крестьянская община. Наряду с элементами самоуправления и самостоятельного хозяйствования она сохраняла и традиционные фискальные функции. Это выражалось в раскладке продразверстки по дворам внутри сельского общества, в установлении круговой поруки за выполнение этой и других натуральных повинностей, за поимку дезертиров и пр. Вопрос о роли общины в первые послереволюционные годы требует самостоятельного исследования, которое в нашей историографии только начинается (см.: Данилов В. П. 06 исторических судьбах крестьянской общины в России. В кн.: Ежегодник по аграрной истории. Проблемы истории русской общины. Вып. VI. Вологда. 1976; Кабанов В. В. Октябрьская революция и крестьянская община. В кн.: Исторические записки. Т. 111). К аналогичным выводам приходят и некоторые западные историки (см.: The Politics of Rural Russia, 1905-1914. Ed. By L.H. Haimson. Bloomington. 1979; Kingston-Mann E. Marxism and Russian Rural Development. – The American Historical Review, October 1981. Vol. 86, № 4). Однако большинство авторов, изучающих русскую общину, рассматривает ее жизнь в качестве фактора, предопределившего стереотип поведения крестьян и затруднившего осуществление социалистических преобразований в деревне.

60. См. Крылов В. В. Традиционализм и модернизация развивающихся стран в условиях НТР. В кн.: Аграрные структуры стран Востока: генезис, эволюция, социальные преобразования. М. 1977, с. 265-266.

61. Блок затрещал весной 1018 г. (Брестский мир), разорвался летом (левоэсеровский мятеж в июле), надежда на его восстановление окончательно рухнула осенью, когда началось активное строительство совхозов, против чего решительно возражали левые эсеры. Даже А. Л. Колегаев, наиболее радикальные из них, вступивший осенью 1918 г. в партию большевиков, был против (см. Колегаев А. Подготовка аграрных волнений. Воля труда, 20.1Х.Ш18; его ж е. Социализация земли.—Там же, 17.Х.1918; Мещеряков Вл. Новый левоэсеровский поход против большевиков Правда, 6.Х. 1918).

62. Гусев К. Крах партии левых эсеров. М. 1963, с. 259-261.

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017