Как образовался массовый рынок, на котором продают и внедряют массовую культуру? Прежде всего, и покупателю и продавцу стал невыгоден индивидуальный вкус, и это резко затормозило его развитие. Людей соответствующим образом воспитывают с детства. Место общепризнанных авторитетов и личных, нравственных и эстетических суждений и мерок занимает мнение определенной группы с общими вкусами. Но люди нередко переходят из одной группы в другую. И тогда те вкусы, от которых они не могут отделаться, мешают им приспособиться к новой группе.

Талант, уцелевший в этих условиях, рекомендуется не развивать, а сделать его достоянием всей группы. Писатель рассказывает о технике своего мастерства, ученый читает лекции и пишет популярные труды, красавица позирует перед объективом или на экране телевизора, певцы поют уже не в концертных залах, а в студиях звукозаписи.

Унификации и обезличиванию вкуса помогает и реклама – благодаря всему этому и оказывается возможна массовая продукция...

Предприниматели вовсе не заинтересованы в том, чтобы специально портить вкус или нарочно угождать плохому, а не хорошему вкусу. Они стремятся производить в расчете на средний вкус. И не следует сразу ставить знак равенства между этим средним и наихудшим вкусом.

Однако в определенном смысле потребителей рассматривают как безликую толпу: ведь никто не учитывает вкус отдельного человека. Стремясь в каком-то смысле удовлетворить всех (или хотя бы многих), предприниматели по сути дела совершают насилие над каждым. Ибо среднего человека, обладающего средним вкусом, пока еще не существует. Среднее – это понятие чисто статистическое. А продукт массового производства, который в какой-то степени отражает вкусы чуть ли не всех, полностью не отвечает, пожалуй, ничьему вкусу. Отсюда ощущение насилия над личностью, которое и находит смутное выражение в теориях о сознательной порче вкуса.

Покуда мелют муку и пекут хлеб, он совершенно теряет всякий вкус и какие бы то ни было витамины. Некоторые витамины добавляют потом (а приятный вкус придает реклама). Точно так же обстоит дело и с товарами массового производства. Они одинаково не выражают вкуса ни производителя, ни потребителя. Это лишенные всякого своеобразия предметы, но их стремятся выдать за нечто своеобразное. И производителей и потребителей словно пропускают через жернова массового производства, и они выходят оттуда совершенно одинаковые, лишенные какой бы то ни было индивидуальности – жаль только, что в них уже нельзя подбавить вновь индивидуальных, своеобычных качеств, как подбавляют витамины, чтобы обогатить хлеб.

Стремясь производить как можно больше, человек работает в условиях, которые его обезличивают, и за это его вознаграждают высоким заработком и досугом. Таким образом люди могут потреблять и потребляют больше прежнего. Но и в качестве потребителей они опять вынуждены отказаться от собственных вкусов. В конечном итоге производство стандартизованных вещей требует также создания стандартизованных людей.

И такое конвейерное производство, расфасовка и распределение по полочкам людей и их образа жизни уже существует. Большинство людей всю жизнь кое-как гнездится в стандартных, непрочных жилищах. Они рождаются в больницах, едят в закусочных, играют свадьбы в ресторанах отелей. После кратковременного лечения они умирают в больницах, потом недолго лежат в моргах и кончают свой путь в крематориях. При всех этих случаях – да разве только при этих! – во внимание принимается лишь экономия да деловитость, а неповторимость и целостность бытия безжалостно изгоняются. Когда человек становится лишь частицей в потоке уличного движения и волей-неволей начинает двигаться с общей скоростью (как это происходит с нами, что бы мы ни делали – идем ли мы на работу или развлекаемся), ритм его жизни теряет самостоятельность, непосредственность, отдельность. Огни светофоров приказывают идти или останавливаться; и хоть нам кажется, что мы сами ведем машину, на самом деле это ведут нас. Если нынешний Фауст вдруг встанет как вкопанный и воскликнет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – он, быть может, и не поплатится за это своей бессмертной душой, но на улице возникнет пробка.

Большинство людей до седых волос кормятся манной кашкой, они приучены к тому, что им всегда все разжуют и в рот положат. Они ощущают смутное беспокойство и неудовлетворенность, но сами не знают, чего хотят, и не смогли бы прожевать и переварить то, чего им не хватает. Повара неустанно рыщут по всему свету, разыскивая рецепты новых блюд. Но получается всегда одно и то же – та же унылая кашица, тщательно процеженная, растертая, взбитая, подогретая, охлажденная.

Давайте же пробежимся по кухням общества, где готовится духовная пища – кино, радио, телевидение.

Потребители массового искусства чувствуют себя покупателями на распродаже образчиков и рецептов жизни – нового витамина для усталых, притупившихся чувств или новой пищи для романтики. Не только актеры, но и известные писатели, общественные деятели, люди, пользующиеся успехом, и просто «рядовые обыватели» громогласно заявляют о своем глубочайшем убеждении, что мыло, пиво или религия такой-то марки – самые первосортные: «Вот во что я верую». Граница, разделяющая вымышленных персонажей и их мнения от реально существующих, становится столь зыбкой, что сбитый с толку зритель уже не отличает рекламу, посулы и рецепты от настоящих произведений искусства. В таких условиях искусство не может душевно обогатить зрителя и слушателя, развить его. Искусство теряет связь с жизнью. Языка искусства уже не слышат, произведение искусства сводится к серии правил и суждений о том, как поступать и чего ждать от жизни, а затем на этом основании его принимают или отвергают.

Между тем истинное искусство, как и любовь, вызывает в человеке чувство глубоко личное, длительное, набирающее силу. В противном случае оно становится развлечением – и зачастую развлечением довольно скучным, – так же как и любовь, когда она низводится на уровень секса или расчета. Это не значит, что искусство вовсе не должно развлекать, но оно, как и любовь, отнюдь не к тому стремится. Истинное искусство, как и любовь, питается чувством: оно не может быть сработано одним человеком лишь для того, чтобы угодить вкусу другого. Массовые блюда изготовляются для любителей поразвлечься, истинное же искусство (и любовь!) посвящают себя творению (и любимому человеку).

Да и вообще наше общество устроено так, что оно не помогает понимать и чувствовать искусство, – стало быть, от широкой публики не приходится ждать понимания. Эту публику прельщает все шумное, броское, легкодоступное – рекламные щиты, стандартные романы. Она так воспитана, что уже и сама требует дикой мешанины из серьезного и пустяков, из атомной бомбы и модной песенки, из симфоний, слезливых историй, доступных девиц, круглых столов и плоских шуток. Массовое искусство стремится к тому, чтобы его творения соответствовали уровню его зрителя. Поэтому поставщики его неизменно отбрасывают все жизненные явления, которые можно истолковать по-разному, – все явления и образы, смысл которых не вполне ясен и не получил одобрения. Подлинное искусство не стремится утверждать и одобрять и без того очевидное и общепринятое: этим-то и отличается искусство от массовой продукции.

Даже когда массовая продукция пытается быть серьезной, она все равно поднимает ложные проблемы и разрешает их при помощи штампов. Она не смеет коснуться настоящих проблем и дать настоящие решения.

По самой природе своей массовая продукция исключает подлинное искусство и неизбежно подменяет его общедоступными суррогатами культуры. «Образцовые нормы жизни», но только приспособленные к требованиям занимательности и развлекательности, – вот принцип, которому неизменно следует вся массовая продукция. Но «образцовыми» оказываются нормы, которые считает образцовыми массовый потребитель. «Образцовые» нормы несовместимы с подлинным искусством (исключение делается разве что для немногих классиков). Подлинное искусство всегда предполагает свежий взгляд на жизнь, новое восприятие или воспроизведение действительности. Если оно не взрывает, не развивает, не обновляет в чем-то важном и существенном общепринятые, устоявшиеся, привычные эстетические и нравственные нормы, если оно не воссоздает, а только повторяет – это не искусство.

Задача массовой продукции – подкреплять «образцовые» нормы, но ведь искусство призвано творить, а вовсе не подкреплять какие-либо взгляды. А воображаемый мир, созданный драматургом и романистом на экране или в эфире, не смеет отступать от принятых «образцовых» норм, и притом эти произведения непременно должны быть занимательными. Они должны отвечать вкусам зрителя, но не смеют их формировать. Добродетель должна торжествовать, развлекая, причем добродетель, как ее понимает публика.

С изобретением массовой художественной продукции стал возможен массовый рынок культуры. Экономические выгоды массового производства автомобилей оказались доступными и в массовом производстве увеселений. Этот новый рынок снабжают производители массовой культуры. Она не возникает сама по себе где угодно. Ее фабрикует кучка людей в Голливуде или в Нью-Йорке на потребу безликой и безымянной широкой публике.

Создатели массовой культуры – отнюдь не независимая группа «непризнанных законодателей» (как Шелли когда-то называл поэтов). Они прежде всего торговцы. Они поставляют развлечения и, фабрикуя их, думают только о выгоде.

Нынешний кинорежиссер, певец или писатель меньше зависит от вкуса какого-то отдельного потребителя, отдельной деревни или княжеского двора, чем художник былых времен; но он куда больше зависит от средних вкусов и куда меньше может влиять на их формирование. Ему не надо приспосабливаться к вкусам отдельных людей – и даже к своему собственному. Он приспосабливается к безликому рынку. Он для вас уже не собеседник. Он словно оратор, который обращается к толпе и пытается завоевать ее расположение.

Вся массовая художественная продукция в конечном счете отчуждает людей от их личного опыта и еще усугубляет их духовную разобщенность, отгораживает их друг от друга, от действительности и от самих себя. Когда человеку скучно или одиноко, он ищет прибежища в массовой художественной продукции. Но вскоре она проникает в его плоть и кровь, гасит его способность воспринимать жизнь во всем многообразии; создается как бы порочный круг наркомана.

Портативное радио можно носить с собой повсюду – от берега моря до горных вершин, – и повсюду оно отгораживает своего владельца от окружающей среды, от других людей, от него самого.

Может показаться парадоксальным само рассуждение о массовой культуре как о плоде подавления и вместе с тем его орудии. Она вовсе не выглядит подавленной, наоборот, в глаза бросается ее необузданность. Однако кажущийся парадокс исчезает, как только мы поймем, что оглушительный грохот, хриплый вой и крики – всего лишь попытка заглушить отчаянный вопль пропадающего втуне дара, вопль подавленной личности, обреченной на бесплодие.

Постоянное давление на личность мешает ей осознать свои порывы и удовлетворить свои стремления. Отсюда неизбежно возникает ощущение бесплодности и безнадежности либо, как самозащита, – лихорадочная жажда деятельности. В первом случае это можно назвать равнодушной скукой, во втором – скукой тревожной.

Никакие отвлекающие средства не могут излечить скуку. Истомленный ею человек тоскует не по обществу других, как ему кажется, а по самому себе. Он чувствует, что ему не хватает самостоятельности и самобытности, умения по-своему воспринимать мир, от которого его старательно отгораживают. И никакие развлечения не в силах восстановить это утраченное умение. Вот почему он так безутешен и так ненасытен.

А между тем массовая культура уверяет: «Ты тоже можешь быть счастлив! Только купи вот эту машину или вон то средство для ращения волос; ты будешь жить полной жизнью, тебя ждут подвиги, любовь, слава, ты больше не будешь одиноким и неприкаянным – только следуй нашим советам...»

Но какие бы там ни давались советы – что может быть утомительнее, чем неустанная безрадостная погоня за удовольствиями? Кто только и делает, что без конца убивает время, тот живет одним лишь сегодняшним днем, а потом – оглянуться не успеешь – время твое истекло, жизнь кончилась, а ты будто и не жил, и остается только воскликнуть:

Я долго время проводил без пользы,
Зато и время провело меня.

По этой теме читайте также: