«В следующую ночь,— рассказал Беркопф,— извозчик (из мясников) явился с лошадью в крепость и оттуда повез трупы по направлению к Васильевскому острову; но когда он довез их до Тучкова моста, из будки вышли вооруженные солдаты и, овладев вожжами, посадили извозчика в будку; через несколько часов пустая телега возвратилась к тому же месту; извозчик был заплачен и поехал домой».

Место похорон — в тайне. Народу сказали, будто тела брошены в воду Крепостного канала, и люди целый день приходили, уходили, смотрели, «ничего не видавши и кивая головами; более осведомленные узнали, что ящик с телами пятерых увезли на какой-то остров Финского залива, причем яму рыли солдаты инженерной команды Петербургской крепости вместе с палачами. Одни говорят, что тела похоронены за Смоленским кладбищем на острове, другие — около завода Берда, тоже на острове... Положительно об этом последнем обстоятельстве не знаю»,— признавался тот же Беркопф.

Михаил Александрович Бестужев в 1861 году уточнял для Ивана Горбачевского:

«Их схоронили на Голодае за Смоленским кладбищем и, вероятно, недалеко от Галерной гавани, где была гауптвахта, потому что с этой гауптвахты наряжались часовые, чтобы не допускать народ на могилу висельников. Это обстоятельство и было поводом, что народ повалил туда толпами».

Генерал Княжнин, заканчивая свой рассказ, объявил сотрапезникам:

«Когда на землю спустилась ночь, я приказал вывезти мертвые тела из крепости на далекие скалистые берега Финского залива, выкопать одну большую яму в прибрежных лесных кустах и похоронить всех вместе, сравнявши землю, чтобы не было и признака, где они похоронены. И только мне одному известно место этой могилы, так как когда я стоял на скале над самым берегом моря, то с этого места видел два пункта шарообразных скал, от коих проведенная прямая линия показывает место этой могилы».

Сидевшие за столом спросили генерала, зачем это кому-либо может понадобиться. Он сказал: «Кто может угадать будущее? То, что мы теперь считаем хорошим и справедливым, грядущим поколениям может казаться ошибкой...»

Через день после казни, 15 июля 1826 года, Екатерина Бибикова зашла помолиться за брата в Казанский собор «и удивилась, увидев Мысловского в черном облачении и услышав имена Сергея, Павла, Михаила, Кондратия» (записавший это Якушкин, верно, забыл имя Петра Каховского).

Участники восстания Черниговского полка на сорока восьми подводах под конвоем (два офицера, пять вооруженных унтеров на каждую роту и на каждые десять человек по вооруженному рядовому) движутся навстречу солнцу, лихорадке и пулям Кавказа. Триста семьдесят шесть человек лишены орденов, медалей и нарукавных нашивок, но благодарны судьбе, что не попали в число ста двадцати, которым причитается от двухсот до двенадцати тысяч палок.

...Заново сформированный Черниговский полк под командой полковника Гебеля (его ждет уже чин генерала и должность киевского коменданта) смотрит, как срывают погоны и обводят вокруг виселицы Соловьева, Сухинова, Быстрицкого, Мозалевского, а к виселице прибиты имена: Щепилло, Кузьмин, Ипполит Муравьев-Апостол.

«Когда Сухинов услышал слова „сослать в вечно-каторжную работу в Сибирь", то громко сказал:

— И в Сибири есть солнце...

Но князь Горчаков не дал ему докончить, закричав с бешенством, чтобы он молчал, и грозя, что будет за это непременно во второй раз отдан под суд».

Трое приговоренных к расстрелу внезапно слышат: «Фельдфебель Михей Шутов, унтер-офицер Прокопий Никитин, рядовой Олимпий Борисов... по снятии с Шутова имеемой им в память 812-го года медали, прогнать шпицрутенами чрез тысячу человек каждого по двенадцати раз с наблюдением установленного порядка насчет тех, кои в один раз наказания не выдержат, и потом по выключке из воинского звания, сослать их вечно в каторжную работу». Однако из Петербурга передано и на место экзекуции сообщено: бить не в полную силу, «щадить»... Пятеро погибших в столице никогда не узнают, что спасли солдат-смертников. Слишком невыгодное впечатление от первой казни, чтобы устраивать вторую.

«Могущественная мода, которой покоряется весь мир, прославила особой памяткой смерть Муравьева. В продаже в лавках появилось множество шелковых материй, шерстяных жилетов и лент двухцветных — черных с красными различными узорами. Наши местные торговцы, пользуясь благоприятными условиями и настроениями времени, наделяли нашу молодежь этими двухцветными изделиями, разъясняя ей по секрету их символическое значение. Они продавали их по очень высокой цене, тем более, что все запрещенное имеет и наибольший спрос».

Помещик Иосиф Руликовский, записавший строки, имеет в виду черно-красные цвета Черниговского полка...

На глухой окраине Петрограда рабочие прокладывали водопроводные трубы. 1 июня 1917 года они расчищали узкую полузалитую траншею, обнаруженную на глубине около двух метров. Вдруг под лопатами оказались полуразрушенные гробы. На другой день явились специалисты во главе с профессором Святловским и установили, что здесь братская могила, хотя на этом месте никакого кладбища никогда не было. Пять тесно поставленных — не по обычаю — гробов, гробов, из которых один сохранился лучше остальных; в нем нашли форменную пуговицу начала XIX века, да еще заметили, что ноги умершего странно связаны ремнем. Могилу сфотографировали, затем все останки сложили в уцелевший гроб и засыпали...

Время было раскаленное — июнь 1917-го. По журналам и газетам мелькнула сенсация — «пять таинственных гробов». Загадка той могилы не получила ясного решения, но по многим признакам выходило — декабристы.

Едем на метро до станции Василеостровская. Затем на трамвае до конца: остров Декабристов, бывший Голодай. Еще недавно здесь был залив, теперь намыли землю — и как в блоковской Равенне: «Далеко отступило море...» Новые дома, улица Каховского, затем небольшой парк. Камень с именами пятерых... Фамилии не по алфавиту, а в том порядке, как декабристы проходили на суде и в приговоре. Двое северян, трое южан. Старшему было 33, младшему 23 года.

Полтора века назад, по словам одного из них, они вышли «доброе дело делать...»