Аэропорт Арланда в Стокгольме может быть очень скучным местом, если застрять в нем на полдня. Как, впрочем, и любой другой аэропорт. Хотя есть шведская специфика.

Ощущение такое, будто вас заперли на пять часов в магазине IKEA, откуда предварительно убрали все дешевые товары. Транзитные пассажиры коротают время у стоек баров и кафе, которые все как один потчуют своих посетителей стандартной скандинавской кухней, знакомой нам еще по сказкам Астрид Линдгрен.

Между столиками снует молодой человек, очень похожий на Карлсона из сказки, только без пропеллера. Это во времена расцвета социального государства можно было просто сидеть на крыше и бить баклуши. Теперь надо обслуживать клиентов.

Спасение от скуки состояло в чтении. Заранее зная, что меня ожидает, я прихватил из Москвы недавно переведенный французский роман – «Глобалию» Жана-Кристофа Руфина (правильнее было бы всё же Рюфена). Книгу опубликовали в 2007 году в издательстве «Ультра.Культура» в отличном переводе Натальи Морозовой.

Чтение оказалось увлекательным и провоцирующим на размышления. «Глобалия» – классическая антиутопия, явно стремящаяся встать в один ряд с книгами Джорджа Оруэлла, Олдаса Хаксли и некоторыми романами братьев Стругацких (в первую очередь вспоминается, конечно, «Обитаемый остров»).

Однако есть одно принципиальное различие, заставляющее размышлять и говорить о романе Руфина как о явлении, отражающем уже новую, современную эпоху. Все антиутопии, о которых идет речь, так или иначе брали за образец советский «коммунизм».

Разумеется, их невозможно свести к сатире на советский порядок, тем более что все перечисленные авторы весьма критически относились к капитализму. Но даже Хаксли, демонстрируя в своем «Прекрасном новом мире» общество конвергенции, где официальная идеология одновременно заставляет поклоняться Владимиру Ленину и Генри Форду, всё же имел в виду опыт тоталитарных режимов ХХ века, порожденных революционными надеждами и антибуржуазным восстанием масс.

Книга Руфина демонстрирует совершенно иную перспективу – общество, пережившее полную и окончательную победу либерального капитализма, «идеальную демократию», установленную в глобальном масштабе после конца истории.

Провозглашенная повсеместно полная свобода зиждется здесь на тотальном конформизме и подкрепляется постоянной слежкой за гражданами, осуществляемой во имя борьбы с терроризмом, который угрожает демократическим ценностям. Слежку осуществляет вездесущее ведомство – Министерство социальной безопасности.

Это игра слов, оказавшаяся недоступной русскому читателю: social security по-английски означает, вообще-то, социальную помощь, собес, но слово security, «безопасность», употребляется и для обозначения всевозможных охранных структур, к чему мы в России уже давно привыкли. Видимо, в новом обществе social security утрачивает функцию помощи бедным, сводясь к слежке за недовольными. Разумеется, в обществе всеобщей свободы все могут получить право на инакомыслие, но само это инакомыслие строго регламентировано, управляемо и контролируемо. Носители его получают статус «интегрированных маргиналов», тем самым становясь такими же благонадежными подданными Глобалии, как и все остальные.

Тоталитаризм торжествует под видом демократии при полном соблюдении формальных свобод и прав. Постоянно проходят выборы, но в них участвует 2% избирателей, остальным на это глубоко наплевать. Политики делают заявления и дают обещания, но их никто не слушает, ибо от них ничего не зависит. Если не считать могущественной социальной безопасности, вся власть сосредоточена в сообществе владельцев нескольких десятков крупнейших корпораций, которые, впрочем, к концу книги обнаруживают, что и от них мало что зависит: система работает сама собой, как бы на автопилоте, оставляя даже правящей элите «единственное право – обогащаться».

Глобалия – идеальное общество потребления. «Как обычно, несмотря на праздник, из торговых центров выходили десятки покупателей, толкая перед собой тележки, доверху нагруженные разными сладостями и другими ненужными вещами. Их искусственно созданные желания, едва исполнившись, сразу же оборачивались разочарованием: яркие наряды выцветали, заводные игрушки ломались, у моющих средств заканчивался срок годности.

Запрограммированное устаревание вещей давно стало частью привычного жизненного уклада. Каждому было известно, что это необходимое условие успешного функционирования экономики. Приобретать новые товары считалось неотъемлемым правом каждого гражданина, но долгое обладание ими угрожало бы постоянному обновлению производства. Вот почему гибель вещей была изначально заложена в них самих, и механизм ее проектировался не менее тщательно, чем сами товары».

Чтение книг здесь не запрещено как у Рэя Брэдбери в романе «451 градус по Фаренгейту», но их всё равно почти нет. Их вытеснили телевизионные передачи и мобильные телефоны. Точно так же разучились люди и писать на бумаге – только нажимают на клавиши. Попытка одного из героев купить шариковую ручку приводит его в отдел детских игрушек, где его спрашивают, нужна ему ручка для мальчика или для девочки.

Сомнительные личности, по-прежнему интересующиеся чтением и письмом, собираются в ассоциацию «Уолден», которая находится под пристальным наблюдением органов социальной безопасности. К концу романа мы обнаруживаем, что весь его эффектно закрученный детективно-авантюрный сюжет представлял собой не что иное, как историю провокации спецслужб, целью которых был разгон этой ассоциации.

Надо сказать, что живут глобалийцы неважно – они страдают от недостатка жилья, работа большинства из них неинтересна и зачастую бесполезна. Можно и не работать – гражданам идеального общества гарантировано пожизненное пособие. Только и зарплата, и пособие одинаково низкие. А масса людей, болтающихся без дела, должна занимать себя всевозможными формами досуга, такими же бессмысленными, как и их работа.

В глобалийском языке торжествует политкорректность: здесь нельзя «уволить» сотрудника, а можно «максимально ускорить карьеру», нет стариков, есть «люди с большим будущим». Последние, кстати, составляют подавляющее большинство населения. Смертность неуклонно снижается вместе с рождаемостью. Пожилые люди сохраняют все внешние признаки молодости. Однако общество, состоящее из молодящихся стариков, испытывает откровенную неприязнь к молодежи.

Другая важнейшая забота – охрана окружающей среды. Общество буквально помешано на экологии. Никакой животной пищи. Даже растительная пища в основном заменена какими-то химическими изделиями. Ханжеская забота о природе торжествует в Глобалии на фоне отказа от естественности. Города находятся под стеклянными куполами, превращаясь в «безопасные зоны», а любые соприкосновения человека с живой природой сводятся к минимуму – чтобы он не мог ей навредить. Свежий воздух заменен по возможности кондиционированием, а небо расчищается пушками для разгона облаков: разговоры о погоде сводятся к вопросу об исправности этих пушек.

Чтобы общество сохраняло единство, ему необходим враг. Очень скоро читатель догадывается, что террористические акты, пугающие публику, организует само же Министерство социальной безопасности. Но этого оказывается явно недостаточно, публика нуждается в более ярких, меняющихся сюжетах – в политике, так же как и в шоу-бизнесе, надо удерживать внимание. Потому запускается операция «Новый враг», участниками которой против собственной воли становятся герои романа.

Миру тотальной коммерции и манипуляции, каким представлена в романе Руфина «Глобалия», противостоят находящиеся за её пределами антизоны. Сначала кажется, что Глобалия занимает почти весь мир, постепенно обнаруживается, что антизоны занимают большую часть планеты. Здесь торжествуют распад, насилие, разрушение. Голод, загрязнение окружающей среды, сопровождающие производство «экологически чистого топлива», преступность и одичание, которые характеризуют антизоны в романе Руфина, иллюстрируют мысль автора: если Глобалия – будущее Запада, то антизоны – будущее стран Юга, так называемого третьего мира.

Однако с того самого момента, как герои попадают в антизоны, роман перестает быть увлекательным, и не помогают даже яркие описания приключений, которые случаются с его персонажами. Насколько убедительно описана культурная деградация Глобалии, настолько же искусственными выглядят ужасы антизон, вызывающие в памяти стандартные стереотипы голливудской фантастики, будь то «Водный мир» или «Mad Max».

Временами на ум приходит даже «Властелин колец», только без магии. Общество, обрушенное в Средневековье, лишено государства и права, живет по закону сильного, распавшись на множество самостоятельных племен, которые занимаются одни грабежами, другие музыкой или картографией. Глобалийские войска то бомбят антизоны, то раздают там продукты голодающим. Почему бомбят, никто толком не понимает, но все знают точно, что вскоре после бомбежки обязательно пришлют гуманитарную помощь.

Книга явно написана с позиции глобалийца, который так и не решился всерьез выглянуть за стеклянный купол, попытаться понять не только то, что на самом деле происходит в антизонах, но и то, почему Глобалия и антизоны на самом деле представляют собой не два разных мира, а один, неразделимый и теснейшим образом интегрированный мир.

Так что антиутопия Руфина интересна не только и не столько тем, что он осмеивает, но и тем, что он упускает. Показательно, что в Глобалии нет иммигрантов, граница на замке и проникнуть под стеклянный купол из антизон невозможно. Так что если герои-глобалийцы в мир антизон как-то попадают (в качестве изгнанников, беглецов, военных или спецагентов), то на всём протяжении романа ни один человек из антизоны не попадает в Глобалию. Сбылась мечта борцов против нелегальной иммиграции!

В мире Руфина непонятно главное: как всё это работает и кто работает? Кто производит все эти ломающиеся игрушки и выцветающие яркие наряды, кто поставляет сырье, из которого с помощью химической обработки приготовляется безвкусная вегетарианская пища? Антизоны в романе – исключительно зона бедствия, где процветать может только мафия, да и то преуспеяние мафиози выглядит каким-то убожеством. На самом деле, в антизонах многие устраиваются вполне комфортабельно и благополучно, презирая скучную жизнь и унылую дисциплину Глобалии, где даже самые богатые вынуждены подчиняться жестоким общим правилам.

Антизоны в романе – заброшенное пространство, в лучшем случае – место, куда можно сбросить экологически грязное производство. Здесь нет заводов и практически отсутствует экономика, а если чем-то антизоны и торгуют, так это наркотики и другие запретные товары, контрабандой проникающие в Глобалию. Однако если бы автор книги немного меньше доверял глобалийской пропаганде и не был заложником телевизионной картинки, он обнаружил бы, насколько экономика двух частей мира взаимосвязана, насколько жизнь глобалийцев зависит от антизон. Мир потребления, описанный Руфином, просто забыл о существовании производства.

Я закрыл книгу. Конечным итогом чтения, несмотря на захватывающее начало, было разочарование.

До вылета моего рейса уже оставалось не так много времени. Аэропорт, заполненный дорогими бутиками, ресторанами и транслирующими рекламу экранами, отгородившийся стеклянной стеной от внешнего мира, поразительно напоминал картины, только что прочитанные в романе. Вокруг меня сидели пожилые шведы: все они были в великолепной форме – почти не было видно молодых.

Я был в Глобалии.

Зажегся очередной экран, объявляющий о посадке на московский рейс.

Через полчаса самолет уже уносил меня назад, в родную восточную антизону.