Ортодоксальные чилийские историки чтут память Педро де Вальдивии — испанца, который возглавил отряд конкистадоров, совершивших поход из Перу в Чили, основал Сантьяго и несколько других чилийских городов и, как основатель Чили, стал ее первым губернатором времен колонии. Массивная статуя Вальдивии возвышается на центральной площади Сантьяго — пласа де Армас. Его именем назван город и многие улицы.

Однако для Пабло Неруды, который в своем произведении «Всеобщая песнь» глубоко проник в историю Латинской Америки, Вальдивия — «палач», разделивший Чили между ворами, будто она «труп осла», возвращавший пленных индейцев с отрезанными носами и ушами и покинувший «ее в кругу мертвецов, опустевшую, в шрамах, рубцах». Неруда считал «нашим отцом» Лаутаро — молодого вождя, возглавившего отряды индейцев-арауканов, ведших партизанскую войну против испанских завоевателей и нанесших в бою поражение Вальдивии. Голова ненавистного испанца была отрублена, и ее передавали по кругу на копье. В Сантьяго нет памятника Лаутаро, ни один чилийский город не носит его имени.

Чилийцев учили, что они ведут свое происхождение от Вальдивии и испанцев, однако чилийский народ не просто испанцы. Чилийцы — это в основном метисы, смесь испанской и индейской крови. Лишь высшие круги в большинстве своем имеют испанское происхождение, но и в них есть примесь индейской крови.

В испанском экспедиционном отряде Вальдивии, отправившемся на завоевание Чили, было сто пятьдесят мужчин и только одна женщина. Основную часть чилийского народа составляют потомки этих мужчин и индейских женщин.

После завоевания Чили из Испании приезжали в основном мужчины. Они несли главным образом военную службу и стремились сколотить состояние, участвуя в боевых сражениях; семья была бы для них обузой. Ассимиляция испанцев /15/ и индейцев произошла быстро. Не прошло и пятидесяти лет как метисов стало намного больше, чем испанцев.

Индейцы-арауканы оказывали упорное сопротивление завоевателям Чили, оно продолжалось свыше трехсот лет. Эта война была настолько яростной, что среди солдат в Испании получило широкое распространение такое выражение: «Берегись, иначе тебя пошлют в Чили»[4]. Вначале индейцы стремились встретиться с испанцами в открытом бою, однако были разгромлены, поскольку последние имели лошадей и были лучше вооружены. Но вскоре индейцы сами научились использовать лошадей, а луки и стрелы сменили на булавы и дубинки и стали избегать прямых столкновений с противником. Все, кто пишет об этой войне, высоко оценивают боевые качества индейцев-арауканов. Они выработали тактику, очень похожую на тактику современной партизанской войны.

Известный чилийский антрополог Алехандро Липшуц объясняет упорное сопротивление, оказываемое индейцами, природой их бесклассового общества. «Никогда не управлялись королем», — говорил Эрсилья, испанский военнослужащий и поэт, который сражался против индейцев-арауканов и свое восхищение их мужеством выразил в поэме «Араукана», ставшей национальным эпическим произведением Чили. В отличие от инков и ацтеков, у арауканов никогда не было правителей, и они не могли позволить испанцам превратить их в рабов. Они защищали свою землю, свой народ, свой образ жизни.

Трехсотлетняя война не могла не оказать воздействия на общества, ведущие ее. В конечном счете она завершилась почти полным уничтожением индейцев-арауканов, в живых осталось лишь несколько сотен тысяч индейцев. Сейчас они живут на юге Чили, у них отняли земли, они лишены своей культуры и по-прежнему называют других чилийцев «чужаками». О воздействии войны на другую сторону пишет Луис Гальдамес в книге «История Чили»:

«Такая продолжительная и ужасная война наложила весьма специфический отпечаток на политическую и социальную жизнь страны. Во время боевых действий, часто разворачивавшихся в XVI и XVII веках, население, живущее в условиях строгого военного режима, подвергалось постоянным жестоким испытаниям. Колония была доведена до обнищания и обезлюдела, правительство ненавидели, жизнь была неопределенной, а домашние устои подрывались суровостью лагерной жизни»[5].

Первыми испанцами, ступившими на землю Чили, были солдаты-завоеватели, не привыкшие к труду и плохо знакомые с обработкой земли, разведением домашних животных, /16/ трудом на рудниках. Эту работу заставляли выполнять индейцев. Завоеватель получал энкомьенду {Энкомьенда — особая форма эксплуатации индейского населения колонизаторами, имевшая широкое распространение в испанских колониях в Латинской Америке. Индейцы, номинально считавшиеся свободными, передавались на «попечение» испанских колонизаторов якобы с целью приобщения их к христианской религии и европейской цивилизации. (Здесь и далее прим. перев.)}, что означало, что индейцы, проживающие в данной местности, отдавались ему на «попечение». Индейцы построили первые дома, общественные здания, церкви. Они выполняли сельскохозяйственные работы, разрабатывали месторождения, проводя большую часть дня по колено в воде. В военных кампаниях их использовали в качестве вьючных животных. Исключение не делалось ни для кого — ни для стариков, ни для детей, ни для женщин. «По общему мнению, сложившемуся у испанцев, — отмечает Гальдамес, — индейцы не принадлежали к человеческой расе, они стоили не дороже лошади или собаки»[6].

Огромное количество индейцев погибло после установления испанского господства. Многие были убиты в сражениях, умерли в результате жестоких условий труда, опустошительных эпидемий оспы, кори, тифа, жестоких расправ владельцев энкомьенд с «непокорными» индейцами. Кроме того, падала рождаемость вследствие нарушения семейного уклада жизни, войн и насильственной вербовки индейцев на подневольный труд. Сокращению индейского населения способствовало и смешение с испанцами и метисами. К концу XVIII века за пределами территории, контролируемой индейцами-арауканами, они были почти полностью истреблены. Их заменили в качестве рабочей силы на фермах и в городах метисы.

В XIX и XX веках в Чили прибывали многочисленные иммигранты неиспанского происхождения. Приехали английские торговцы. После 1848 года на юге страны обосновалось большое число немцев; там и по сегодняшний день во многих городах и обширных сельских районах говорят и по-немецки и по-испански. Прибыли французы, итальянцы, югославы, евреи, ливанцы. И сейчас в Сантьяго существуют частные парки с игровыми площадками, плавательными бассейнами, теннисными кортами, ресторанами, где собираются выходцы из этих стран.

Ко второй половине XIX века, неиспанские иммигранты, которые стремились держаться в стороне от принадлежавших к «низам» метисов, начали пробиваться в высшие сферы чилийского общества. Поэтому наряду со старейшей чилийской /17/ аристократией главным образом баскского происхождения среди «лучших семей» Чили есть семьи с английскими фамилиями, такими, как Эдвардс, Лайон, и с французскими, например, Суберкасо. Результатом новой иммиграции явилось увеличение дистанции между низшим классом — метисами и высшим и средним классами, к которым принадлежат главным образом выходцы из Европы.

Эту дистанцию между метисами и европейцами можно наблюдать, прогуливаясь по Сантьяго. В богатых кварталах Лас Кондес, Ла Рейна, Ла Авенида, Америго Веспуччи с особняками и многочисленными гаражами для двух или трех автомобилей живут люди с европейскими чертами лица, цветом кожи и фигурой. В бедняцких районах Ла Гранха, Барранкасо, Кончами или любых других окраинах, обитатели которых ютятся в деревянных лачугах, построенных на немощеных улицах, где босые дети издалека носят воду из колонок, вы увидите людей, которые, за редким исключением, являются метисами — об этом свидетельствуют разрез глаз, цвет кожи, прямые иссиня-черные волосы и невысокий рост.

Большинство чилийцев из высших и средних слоев отрицают тот факт, что чилийское общество пропитано расизмом. «Мы не похожи на вас, американцев, — сказал мне однажды сосед по столику в кафетерии Центрального банка, — у нас нет деления на расы». Однако было очевидно, что в самом Центральном банке почти все высшие должности занимали люди европейского типа, в то время как уборщицами работали метиски. Подобная градация наблюдается во всем чилийском обществе.

Предрассудки в отношении индейцев и метисов в высших и средних слоях чилийского общества сохраняются до сегодняшнего дня. Часто во время обеденной беседы высокопоставленные чиновники говорили мне, что чилийским рабочим необходима строгая дисциплина, потому что они лентяи и пьяницы, и что эти пороки они унаследовали от индейцев. В ответ я приводил им слова Эрсильи, непосредственно общавшегося с индейцами, о том, что индейцы-арауканы — неутомимые труженики. Мои слова не встречали поддержки.

Такие предрассудки бытуют не только среди некоторых банковских служащих. Франсиско Энсина, ведущий чилийский буржуазный историк первой половины нашего века, писал: «Новая чилийская раса была создана в энкомьендах. Здесь метисы осознали величайшее завоевание человечества: привычку к труду». Энсина считает, что кнут и винтовка, которые испанцы использовали для насаждения убийственной дисциплины в энкомьендах, сыграли положительную роль. /18/

Энсина заявляет также, что «определенные эндемические пороки, такие, как алкоголизм, всецело обусловливаются туземным влиянием»[7]. Ужасающие жилищные условия и доходы, получаемые землевладельцами и торговцами от продажи спиртного беднякам, не имеют-де к этому никакого отношения.

«Расистские толкования — повсеместное явление в Чили... — пишет профессор Фредерик Б. Пайк. — Широко распространена антииндейская литература. Вот несколько взятых наугад примеров, иллюстрирующих глубоко укоренившиеся предрассудки, составляющие важную национальную черту. Один автор утверждает, что высокая детская смертность среди низших слоев — результат глупости, нечистоплотности и приверженности к алкоголизму, которые достались им в наследие от индейцев; другой заявляет, что умственная неполноценность индейцев-арауканов признается почти всеми чилийцами; в другом источнике утверждается, что расовое превосходство белых высших классов неизбежно привело к эксплуатации ими низших классов со смешанной кровью»[8].

Однажды, когда мы с женой наблюдали марш бедняков из трущоб Барранкасо, шествовавших по главной улице Аламеда, в центре Сантьяго, холеная женщина повернулась к нам и, указывая на демонстрантов, сказала: «Посмотрите на этих грязнуль, чего же они хотят?»

Вальдивия вознаградил конкистадоров, сопровождавших его, дав им не только индейцев, но и земельные участки. Это разделение людей и земель положило начало процессу, имевшему величайшее значение для формирования характера будущего чилийского общества.

Первоначальные земельные наделы, предоставленные конкистадорам, представляли собой огромные площади. Некоторые получили целые долины, простиравшиеся от Анд до Тихого океана. Другим выделили участки поменьше; они стали немедленно расширять их, захватывая пограничные земли и близлежащие холмы, где имелась вода. Некоторые энкомьендос получили только индейцев без каких-либо прав на землю. Однако, поскольку индейцы без земли не представляли особой ценности, эти энкомьендос сами захватывали земли — либо те, на которых жили индейцы, либо любые другие, имевшиеся под рукой. Этот процесс продолжался, как указывал Джордж М. Макбрайд в своем классическом труде «Чили: земля и общество», до тех пор, пока

«крупные фермерские поместья… не утвердились в качестве господствующих сельскохозяйственных единиц. Почти вся лучшая земля... была захвачена /19/ владельцами этих крупных ферм... на всей территории, оккупированной белыми, почти не осталось места для какого-либо другого типа владения»[9].

Первоначально в этих имениях работали только индейцы. Им приходилось делать все: обеспечивать хозяина пшеницей, кукурузой, яйцами и другими продуктами, заниматься строительством, прислуживать в доме. «Ни одно хозяйство испанцев, — пишет Макбрайд, — не обходилось без местных слуг...»[10]

На первых порах индейцы при первой же возможности убегали в леса от своих иностранных поработителей, но со временем положение изменилось. Распад индейских общин и монополизация земли испанцами все более затрудняли существование индейцев за пределами поместий. Со временем индейцев сменили метисы, никогда не знавшие жизни вне поместий.

До тех пор пока землевладельцы сталкивались с проблемой удержания рабочей силы, сохранялась система энкомьенд, при которой индеец находился на «попечении» хозяина и был обязан по закону работать на него. Однако, по мере того как у работников не оставалось иного выхода, кроме как жить в поместьях, эта система постепенно менялась. Работник и его семья трудились на хозяина в обмен на определенные права. Например, он должен был отработать 160 или более дней в году на хозяина, и за это ему предоставлялась лачуга на территории поместья, разрешалось пасти домашних животных или возделывать небольшой участок, чтобы прокормить себя и свою семью.

На основе старой системы энкомьенд и раздачи земельных участков родилась новая система — асьенда {Асьенда — имение, плантация и т. д. в Испании и ее колониях.}; владелец энкомьенды стал владельцем асьенды, а индеец превращался в инкилина — арендатора. Свобода, полученная инкилинами, как и свобода, полученная рабами после гражданской войны в Соединенных Штатах, была скорее формальной, чем реальной. Работник оставался в подчинении у хозяина, не мог уйти из его поместья и был обязан работать на него.

Какого же развития сельского хозяйства можно было ожидать от такой системы, господствовавшей в Чили? Чилийский экономист прошлого века писал:

«В условиях, когда земли жаловались на основе системы фаворитизма и в таких чрезмерных размерах, равных иногда целым округам, когда эти земли отдавались под верховный надзор энкомьендос, не имевших производственных навыков, и обрабатывались индейцами, /20/ принудительно работавшими на них и лишенными какой-либо заинтересованности в эффективном ее использовании, земельная собственность в Чили в течение всего колониального периода была не чем иным, как обширным ранчо, с которого получали только естественные, вырастающие почти сами собой продукты земледелия»[11].

Асьенда была экономической единицей с натуральным хозяйством. Кроме особняка, принадлежавшего владельцу асьенды, и лачуг, в которых жили инкилины, в ней имелись рабочие помещения и склады, магазины для продажи инкилинам продовольствия и вина, а также церковь. Владелец земли царствовал в своем имении, как маленький монарх. Инкилин должен был получить у него разрешение на женитьбу, часто тот был крестным отцом его детей, после смерти инкилина он распределял его имущество между наследниками. Он выступал судьей в спорных делах, определял наказание за проступки; на многих асьендах имелись камеры или темницы, куда сажали непокорных.

К концу колониального периода асьенда стала одним из самых важных институтов Чили. Макбрайд пишет:

«Она была характерной единицей сосредоточения населения, значительно более важной, чем те несколько мелких городов, существовавших в то время в Чили... Присущая ей независимость вассала от хозяина накладывала отпечаток на всю социальную структуру с ее резким разграничением высших и низших классов, равно как и отношения между этими двумя лицами определяли тип существовавших правительственных институтов...»[12]

Даже в наше время на сельском хозяйстве Чили лежит отпечаток его истоков, о чем можно судить по приводимым ниже выдержкам из доклада «Инвестиции в Чили», опубликованного министерством торговли США.

«Для Чили характерна крайне высокая концентрация сельскохозяйственных угодий в руках небольшого числа владельцев, вместе с тем размеры многих сельскохозяйственных владений слишком малы для экономически выгодного ведения хозяйства».

В 1955 году на долю 2,8% хозяйств приходился 41% пахотной земли, тогда как на долю 64% хозяйств — только 12%.

«Асьенда, или фундо, как ее чаще называют в Чили, — это типичная форма земельного владения... Ее истоки и в большинстве случаев право собственности на нее идут от времен энкомьенд и эстансий {Эстансия — скотоводческое хозяйство.}, пожалованных испанской короной или захваченных от ее имени после 1544 года»[13].

/21/ В докладе «Инвестиции в Чили» указывалось и на методы ведения сельского хозяйства:

«Все органы власти согласны с необходимостью значительного улучшения практики земельного управления и методов ведения хозяйства в Чили... Самой серьезной проблемой является, вероятно, недостаточно эффективное использование земли... Большинство чилийцев, за исключением крупнейших землевладельцев, возлагают ответственность на хозяев асьенд. Например, министерство сельского хозяйства указывает, что на земельных участках площадью свыше одной тысячи гектаров, то есть в так называемых латифундиях, земля используется только частично, механизация и современные приемы применяются недостаточно, а земли с ирригационной системой отводятся часто под естественные пастбища...»[14]

Современные чилийские землевладельцы, как и их предки, не хотят заниматься сельским хозяйством. Клод Г. Бауэрс, посол США в Чили в 1939-1953 годах, пишет в связи с этим: «Они часть года живут в своих поместьях, часть — в городских домах в Сантьяго. В большинстве своем они космополитичны, и в курортный сезон их можно встретить на Ривьере, в Биаррице или в Швейцарии»[15].

Сложившееся в колониальный период классовое разделение на землевладельцев и инкилинов дошло до сегодняшних дней. Вот некоторые условия, которые ставил владелец фундо перед своими инкилинами в 1965-1966 годах:

1) каждый дом должен обеспечить, чтобы на фундо работали два человека;

2) пользование домом и приусадебным участком входит в оплату труда обоих;

3) каждый работающий получает также земельный участок в четверть куадра (Куадра равна примерно акру.), выпас для двух домашних животных, 3 центнера (Центнер США — 45,3 килограмма.) муки и 150 килограммов бобов в год, древесину для личного пользования;

4) заработок каждого работающего составляет 1,22 эскудо (около 30 американских центов) в день[16].

Классовое расслоение особенно бросается в глаза в асьендах при сравнении лачуг инкилинов с особняками землевладельцев. Однажды в воскресенье мы с женой отправились на окраину Сантьяго, чтобы осмотреть особняк «Пеньяболен». Миновав длинный ряд глиняных лачуг, мы увидели гигантский дом, занимавший обширный участок, похожий на парк. У ворот нам сказали, что вход воспрещен — здание захватили /22/ жители бедняцких кварталов Сантьяго и в нем проживает сорок семей.

Как-то раз мы осмотрели поместье, расположенное, в близлежащем городе Сан-Фелипе. Ведущие в него ворота были больше и изящнее ворот Колумбийского университета; усаженная деревьями аллея вела к резиденции владельца — двухэтажному дворцу площадью с городской квартал. Позади него размещался бассейн длиной примерно сто ярдов, окруженный подстриженными деревьями на манер Версаля. Это здание передавалось под один из факультетов Университета Сан-Фелипе...

Инкилины находились в полной зависимости от хозяина асьенды, который использовал их и в своих политических целях. Вот несколько строк из стихотворения Пабло Неруды «Выборы в Чимбаронго», написанного в 1947 году:

Однажды в Чимбаронго, в Чили,
на выборах сенатора я был.
Я видел, как в сенат проходят
отечества столпы.
В одиннадцать утра
из деревень приехали телеги,
набитые туземцами впритирку.
Была зима, они промокли.
Голодные, немытые, босые,
рабы из Чимбаронго
сошли с телег.
Как дикарей в лохмотьях,
выстраивают и ведут их,
а бюллетень в руке.
Потом гурьбою, под присмотром,
идут они за платой.
Потом опять к телегам
рядами, словно лошадей,
ведут их.
А позднее
им выдали вина и мяса,
пока до состояния скота
они не напились. Тогда про них забыли.
Еще позднее я услышал речь
сенатора, прошедшего их голосами:
«Мы — христиане-патриоты,
мы — рыцари-защитники порядка,
мы — дети духа».
И трясся у него живот,
мычал он голосом коровы пьяной.
Казалось, говорит не человек,
а мамонт поднял трубный рев,
который обрывается во тьме
под сводами доисторического леса.

/23/ Землевладельцы традиционно пользовались большой политической властью в Чили. В колониальный период и в первые годы независимости они были самой мощной политической силой в стране. Впоследствии они уступили власть городской буржуазии, но по-прежнему сохраняли большую силу. В классовом отношении они никогда не были просто землевладельцами, они вели торговлю за рубежом и внутри страны. Со временем резкая граница между землевладельцами и городской буржуазией исчезла в результате браков и капиталовложений землевладельцев в промышленные предприятия, а городской буржуазии — в землю. Тем не менее имеется довольно обособленная группа землевладельцев, чьи интересы больше связаны с землей, в отличие от остальной буржуазии. Психология землевладельца сохраняется и в мировоззрении всей буржуазии и проявляется в работе многих чилийских институтов.

Господство землевладельцев наложило отпечаток на все стороны жизни Чили, что можно проиллюстрировать на примере инфляции. В Чили одни из самых высоких темпов инфляции в мире, и этот процесс длится вот уже целый век, причем ежегодное повышение цен на 25-75% считается вполне обычным. Инфляция началась в 1879 году, когда Чили, вынужденная финансировать войну против Перу и Боливии, обратилась к прямому выпуску казначейских билетов и банкнот, по существу, к печатанию денег. Однако этот вид финансирования продолжался и после завершения войны. Землевладельцы обнаружили, что могут нагреть руки на обесценении песо: они экспортировали пшеницу и другие продукты за золото, а оплачивали долги обесцененными бумажными деньгами и обогащались на этом в той степени, в которой государство финансировало себя путем печатания денег. Чилийские публицисты любят приводить следующую цитату из труда профессора Фрэнка Феттера «Денежная инфляция в Чили»:

«Есть что-то парадоксальное в том факте, что страна, которой в прошлом правила консервативная аристократия, с такой стабильной политической историей и с такой замечательной общественной репутацией имела такой пестрый опыт в денежных делах. Объяснением служит главным образом сильная задолженность титулованного мелкопоместного дворянства и его господствующее влияние в решении государственных дел»[17].

Землевладельцы традиционно считали Чили большой асьендой, которой следует управлять ради своей выгоды. Они всегда безжалостно прибегали к силе, чтобы ликвидировать любую угрозу их интересам. Они ненавидели Бернардо О'Хиггинса, /24/ возглавившего войну за независимость и ставшего первым Верховным правителем независимой Чили, потому что он обложил их налогом для ведения войны против Испании, потому что он стремился ликвидировать дворянские титулы, потому что он хотел уничтожить систему наследования, по которой право на недвижимость имел старший сын, что препятствовало дроблению крупных поместий и вело, таким образом, к сохранению власти класса землевладельцев. Поэтому они совершили государственный переворот и свергли чилийского Джорджа Вашингтона. Впоследствии они не раз свергали или помогали свергать неугодные им правительства. В последние годы, не имея прежнего влияния, они представляли главную силу в самых реакционных партиях Чили, зловеще взирая на все попытки достижения прогресса, включая даже умеренные буржуазные реформы.

Проникновение империализма в самых разных формах началось с первых же дней существования Чили.

Сначала были испанцы, провозгласившие себя правителями Чили и включившие ее в меркантильную систему, при которой Испания монополизировала торговлю своих колоний и разрешала производить в них только те товары, которые сама не могла выпускать. По выражению одного историка, колониям не разрешали производить ни гвоздя, ни подковы. Чили попала в зависимость не только к Испании, но и к Перу. Вице-короли Перу, отмечает Энсина, считали Чили

«простым придатком вице-королевства, амбаром, предназначенным для удовлетворения потребностей вице-королевства в пшенице и сале, рынком для поддержания процветания коммерции Лимы... Они учитывали интересы только перуанского потребителя и купца и не заботились о последствиях своих мер для экономического развития Чили»[18].

Как Англия, так и вновь созданное государство — Соединенные Штаты Америки выступали за независимость Латинской Америки от Испании, с тем чтобы самим получить доступ к ее сырьевым ресурсам и рынкам. В первые годы войн за независимость в Латинской Америке Англия выступала на стороне Испании против Наполеона, и поэтому у нее были ограниченные возможности для оказания помощи повстанцам. Однако после падения Наполеона она предпринимала различные маневры с целью воспрепятствовать оказанию другими европейскими странами военной помощи Испании в подавлении восстания латиноамериканцев; ее торговцы продавали повстанцам оружие, а ее подданные вступали в их ряды. /25/ Шотландец лорд Кочрейн возглавил первую чилийскую военно-морскую эскадру, участвовавшую в боях за вытеснение Испании из Перу. Соединенные Штаты посылали своих агентов, чтобы поддержать новые национальные правительства и помочь им советами.

Со времен войн за независимость началось деловое соперничество между Англией и Соединенными Штатами за господство в Латинской Америке. Поскольку в то время Англия была ведущей экономической державой, преимущества были на ее стороне. В борьбе за проникновение в Чили Англия намного обошла Соединенные Штаты и превратила Чили в свой экономический придаток.

В 1875 году 58% экспорта и 41% импорта Чили приходилось на Англию[19]. Структура торговли соответствовала отношениям между метрополией и колонией. Чили стала ведущим производителем меди, покрывая в 1870 году 66% потребностей Англии в ней. Чили выдвинулась также в число крупнейших поставщиков пшеницы на ее рынок. Англия же стала основным поставщиком промышленных товаров, потребляемых в Чили.

Засилье Англии не ограничивалось рамками внешней торговли Чили. Английские коммерческие агенты контролировали ее медную промышленность, не будучи сами сколько-нибудь значительными производителями меди. Они предоставляли кредит владельцам медных рудников в обмен на обязательства последних продавать им добытую медь. Раздавались многочисленные жалобы на то, что несколько медеплавильных заводов в Суонси, Уэльсе (Англия) повышали или понижали цены, исходя из своих интересов. Держа в подчинении внешнюю торговлю Чили, а также имея там свои оптовые торговые дома, английские бизнесмены взяли под свой контроль и большую часть ее внутренней торговли. Британские коммерческие дома занимались не только скупкой и продажей, но и банковскими операциями. В 1822-1879 годах чилийское правительство получило десять иностранных займов, и все они поступили из Англии[20].

Для поддержания своего экономического господства Англия использовала политическое давление. Когда в Чили был введен налог на экспорт сырья с целью поощрить выплавку меди внутри страны, министерство иностранных дел Англии поручило своему представителю в Сантьяго добиться от чилийского правительства его аннулирования. Когда в Чили был повышен налог на импорт угля, чтобы поощрить его производство внутри страны, министерство иностранных дел Англии также воспротивилось этому. Англия оказывала нажим на /26/ Чили, добиваясь принятия последней принципа свободной торговли. Занимая фактически монопольные позиции в промышленном производстве, Англия могла опередить любых конкурентов, и ей требовался свободный доступ на мировые рынки. Положение в Чили коренным образом отличалось от положения в Англии, однако в 50-х годах XIX века она стала осуществлять принцип свободной торговли.

Современный империализм проник в Чили в 80-х годах XIX века. В результате войны 1879-1884 годов с Перу и Боливией Чили получила земли с богатыми залежами селитры — нынешние северные провинции Тарапака и Антофагаста. Однако главную выгоду из войны извлекли английские спекулянты, такие, как Джон Томас Норт. В 1875 году Перу экспроприировала земли с залежами селитры, выдав облигации их бывшим владельцам. В годы войны эти облигации обесценились, и Норт, пустив в ход капитал, полученный в чилийских банках, скупил их столько, сколько смог. После войны Чили решила вернуть собственность владельцам облигаций, и Норт прочно обосновался в селитряной промышленности. Затем, следуя той же логике, которой следовал Джон Д. Рокфеллер, Норт проник и в другие отрасли, от которых зависело производство селитры. Он установил контроль над водоснабжением, столь необходимым для пустынных районов, железной дорогой, государственной осветительной компанией, компанией, монополизировавшей поставки на рудники, и пароходной компанией, монополизировавшей доставку селитры в страны-потребители. В 1888 году Норт основал «Бэнк оф Тарапака энд Лондон». Вскоре Норт и еще несколько действовавших с ним заодно дельцов превратили северные провинции Чили в свою частную вотчину.

Английское засилье в чилийской экономике возросло, как никогда ранее. До 1880 года займы составляли шесть из восьми миллионов фунтов стерлингов английских инвестиций в Чили. Впоследствии прямые инвестиции — признак современного империализма, — означающие контроль над собственностью в самой стране и в связи с этим более глубокое проникновение в нее, подскочили с 2 миллионов до 18 миллионов фунтов стерлингов в 1890 году[21]. Контроль Англии над селитряной промышленностью означал контроль над ключевой отраслью экономики Чили и, следовательно, над ней самой. Вывоз селитры возрос в 80-х годах XIX века, она превратилась в главный экспортный товар. Экспортный налог на селитру стал основным источником правительственных поступлений и составил 45% их в 1891 году. Крупные дополнительные поступления селитра давала косвенным образом через /27/ пошлины на ввозимые товары, купленные главным образом на деньги, вырученные от ее реализации.

Господствующее положение в экономике обеспечивало политическое влияние. У англичан были мощные союзники в тех классах, с которыми они вели свои дела, — среди землевладельцев, которые продавали им пшеницу, среди владельцев рудников, которые продавали им медь, и среди импортеров, которые покупали у них товары. В платежных ведомостях Норта стояли фамилии нескольких адвокатов, игравших важную роль в чилийской политической жизни, например Энрике Макиверы, лидера радикальной партии, и Карлоса Валькера Мартинеса, лидера консервативной партии. Компания «Нитрэйт рейлуэй» имела фонд для политических взяток, составлявший 100 тысяч фунтов стерлингов. Это обнаружилось после того, как англичане — держатели акций — подали в суд на компанию, чтобы узнать, как используются ее деньги.

Селитряное золотое дно способствовало и росту доходов правящих классов Чили. Они стали чаще ездить за границу, увеличили ввоз предметов роскоши и добились отмены немногих прямых налогов, фактически полностью освободившись от какого-либо налогового бремени.

Однако по мере всевозрастающего проникновения британского империализма в стране рождалось ответное естественное движение: «Чили для чилийцев». Чилийцы требовали вернуть свои богатства, использовать их на благо своего народа, а не иностранцев. Рождался класс промышленной буржуазии, и его представители призывали к «защите национальной промышленности, что откроет путь к огромным источникам богатств, которыми располагает страна»[22].

В 1886 году президентом Чили стал Хосе Мануэль Бальмаседа, который не только выступал за освобождение страны, но и ясно понимал необходимость экономического развития Чили. Бальмаседа разработал широкую программу, предложив национализировать железные дороги, ликвидировать селитряную монополию английских капиталистов и создать национальные селитряные компании, акции которых не разрешалось бы передавать иностранцам. Он утверждал, что «нам следует инвестировать» поступления от разработки селитряных месторождений

«в производственные предприятия, с тем чтобы после утраты селитрой своего значения в связи с открытием новых природных месторождений или успехами науки создать на основе национальной промышленности и государственных железных дорог новый источник доходов...»[23]

Он хотел также путем установления новых тарифов защитить чилийскую промышленность, чтобы дать ей возможность /28/ окрепнуть. По его словам, чилийские рудники должны не просто поставлять сырье на внешний рынок, они должны стать основой для создания мощной национальной металлургической промышленности.

Бальмаседа начал осуществлять широкую программу общественных работ. Его правительство приступило к расширению вдвое сети железных дорог, построило новые автомобильные дороги, телеграфные линии, мосты, доки, системы водоснабжения, больницы и школы.

Политика, проводимая Бальмаседой, неизбежно натолкнулась на острую оппозицию. Конечно, англичане не могли смириться с угрозой, нависшей над их интересами. Высшие классы Чили ненавидели Бальмаседу за то, что он «впустую» тратил деньги на строительство школ и дорог, вместо того чтобы освободить их от налогов. Землевладельцы протестовали, заявляя, что его программа общественных работ создает дефицит рабочей силы и вынуждает повышать зарплату.

Норт предпринял ряд поездок из Лондона в Чили с целью выяснить, что можно предпринять. Его адвокаты возглавили оппозицию Бальмаседе в конгрессе, которая блокировала все его мероприятия. Они отказывались голосовать за законопроект о налогах. Они использовали такую меру, которая через 80 лет была применена и против Альенде, — вынесение конституционных обвинений против министров с целью их смещения, заставляя Бальмаседу неоднократно формировать новые кабинеты министров. Несмотря на все это, Бальмаседа не отступал. В январе 1891 года оппозиция прибегла к мятежу.

Мятеж возглавили военно-морские силы, ориентировавшиеся со времен лорда Кочрейна на Англию. В сообщении американского представителя в Чили государственному департаменту отмечалось: «Известно, что многие английские фирмы внесли значительные вклады в революционный фонд. Руководители гражданской войны открыто признают, что Джон Томас Норт, в частности, внес 100 тысяч долларов»[24]. Английские суда помогали перевозить уголь и продовольствие в Икике, расположенный в районе залегания селитры, где мятежники устроили свой штаб.

В августе 1891 года мятеж закончился победой. Английский представитель сообщал в министерство иностранных дел: «Мы, англичане, пользуемся огромным расположением во всех классах»[25].

Однако возникла новая угроза господству британского империализма в Чили, а именно со стороны других империалистических держав — Германии и США. Их экономическая мощь неуклонно возрастала. В 90-х годах XIX века быстро /29/ увеличивались германские инвестиции в Чили, и вскоре Германия заняла господствующие позиции в электроэнергетике и городской троллейбусной сети Чили. После 1900 года наблюдается рост американских инвестиций. В 1905 году для разработки меди на руднике Эль-Теньенте была создана фирма «Брейден коппер», которая впоследствии стала дочерней компанией «Кеннекотт коппер корпорейшн». В 1911 году для разработки меди в Чукикамате была учреждена фирма «Чили эксплорейшн», которая затем стала дочерней компанией «Анаконда корпорейшн». В 1913 году «Бетлехем стил корпорейшн» приобрела железорудные рудники Эль-Тофо. Росла торговля Германии и США с Чили. По объему инвестиций и торговому обороту с Чили США и Германия быстро догоняли Англию. Чили стала ареной острого империалистического соперничества.

Это соперничество разрешила первая мировая война. Германия была почти полностью устранена из игры. Англии, вышедшей из войны ослабленной, страной-должником, пришлось еще более потесниться. Главенствующее положение заняли Соединенные Штаты, создав в Латинской Америке свою империю, частью которой стала Чили.

После войны американский империализм завершил установление своего контроля над ключевыми отраслями чилийской экономики. Американские корпорации держали в своих руках крупные медные рудники, приобретшие в то время первостепенное значение, поскольку медь заменила селитру в качестве основной статьи чилийского экспорта. Опасения Бальмаседы за будущее селитряной промышленности Чили оправдались — она уступала свои рынки искусственной селитре, технология производства которой была открыта в годы войны. Однако эта старая отрасль промышленности по-прежнему приносила некоторую прибыль, и в 20-х годах семейство Гугенхеймов установило контроль над принадлежавшей англичанам компанией «Ингленд-чилиан нитрат энд рейлуэй» и над принадлежавшей чилийцам компанией «Лаутаро нитрат». В 1927 году компания «Интернэшнл телефон энд телеграф» (ИТТ) приобрела большинство акций контролируемой англичанами компании «Чили телефон», и в 1929-1931 годах «Саут америкэн пауэр компани» скупила собственность компании «Чилиан электрик трэмуэй энд лайт», находившейся под контролем англичан.

Американский империализм потеснил Англию и в политической области. В 1932 году в Чили произошел государственный переворот. Среди руководителей переворота были такие левые деятели с социалистическими устремлениями, как Mapмадуке /30/ Грове; они предложили программу вытеснения империализма из Чили. Встревожились все — американские бизнесмены, посольство США, государственный департамент. Посол США Уильям Калбертсон вошел в контакт с Карлосом Давилой, правым руководителем правящей хунты, который считал, что «иностранным интересам не следует досаждать». Калбертсон оказал поддержку Давиле, который совершил новый переворот, провозгласил себя временным президентом и сослал левых членов хунты на остров Пасхи[26].

Депрессия 30-х годов оказала влияние и на Чили. Сокращение экспортных поступлений вызвало острый дефицит платежного баланса страны, что вынудило ее урезать импорт. Она повысила таможенные пошлины и запретила полностью ввоз некоторых товаров, отказавшись от принципа свободной торговли, проводившегося с 50-х годов XIX века. Развитие обрабатывающей промышленности с целью производства заменителей импортируемых ранее товаров положило начало медленному процессу индустриализации страны. Вторая мировая война, отрезав страну от иностранных поставщиков, усилила его.

В 1939 году правительство Народного фронта учредило «Корпорацию промышленного развития» (КОРФО) с целью создания и укрепления промышленных отраслей, имевших важное значение для экономического развития страны. Наряду с расширением электроэнергетической промышленности эта организация была призвана создать сталелитейную, нефтяную и ряд других отраслей.

Однако империалисты продолжали выкачивать богатства из Чили. Огромные доходы, получаемые их компаниями, были лишь одним из этих путей. В годы второй мировой войны цена на медь снизилась до 113/4 цента за фунт, тогда как в годы первой мировой войны она достигала 22-27 центов. Эдуардо Новоа подсчитал в своей книге «Битва за медь», что убытки для страны составили 500-600 миллионов долларов[27]. В период корейской войны Соединенные Штаты вновь использовали свои позиции в Чили для получения меди по грошовым ценам. /31/

---

Примечания