11 декабря 2018 года исполнилось сто лет со дня рождения Александра Солженицына. Ещё в 2014 году было решено, что юбилей писателя отметят на государственном уровне[1]. Открытие памятника в Москве, мемориального музея-квартиры в Рязани, международная конференция, выпуск академического издания «Архипелага ГУЛАГ» и ещё «около 90 различных событий, направленных на глубокое изучение и популяризацию творческого наследия автора среди молодежи и старшего поколения, будут реализовываться в течение этого года», — такая информация была опубликована в сентябре 2016 года на сайте РИА Новости[2]. И все это свершилось в «год Солженицына»; хотя на 2018-й год пришлись стопятидесятилетие Горького и двухсотлетие Тургенева, их отметили с несоизмеримо меньшим размахом.

В 2016 же году Министерство иностранных дел Российской Федерации предложило ЮНЕСКО объявить 2018-й год годом Солженицына[3]. В список памятных дат, в которых ЮНЕСКО планирует принять участие в 2018 и 2019 годах, вошли юбилеи трёх, по выражению автора заметки с сайта godliteratury.ru, классиков русской литературы — Ивана Тургенева, Максима Горького и Александра Солженицына — 200, 150 и 100 лет соответственно. И если первых можно с чистой совестью назвать таковыми, то последнее имя не может вызывать вопросов у думающего человека. 2018 год примечателен также юбилеями Л.Н. Толстого, Чернышевского, Ефремова... Видимо, Александр Исаевич оставил в мировой культуре несколько больший след, чем авторы «Анны Карениной», «Что делать?» и «Туманности Андромеды».

Солженицын, несомненно, является одним из самых видных мифотворцев советской и постсоветской эпохи. Казалось бы, одних только мнений Варлама Шаламова и Юрия Домбровского, крупнейших писателей-лагерников, должно быть достаточно, чтобы сделать фигуру автора «Архипелага ГУЛАГ» предметом пристального критического рассмотрения. Однако объём публикаций с критикой его идеологии и творчества не просто уступает славословиям и восхищённому цитированию, а безнадёжно теряется на их фоне. А серьёзной, основательной критики Солженицына — и того меньше. Появление подобных исследований — явление крайне редкое. Уже хотя бы поэтому читатель, интересующийся историей трагедии советских лагерей и советской историей вообще, должен очень внимательно отнестись к тому под названием «Книга, обманувшая мир: сборник критических статей и материалов об “Архипелаге ГУЛАГ” А. И. Солженицына», вышедшему в минувшем году в издательстве «Летний сад».

Здесь представлен ряд работ, посвящённых предпосылкам возникновения, истории написания и восприятия эпопеи Солженицына, оценке деятельности писателя современниками, его знакомыми, а также учёными, чьи исследования внесли и продолжают вносить серьёзный вклад в формирование объективного мнения об «Архипелаге...» и о том влиянии, которое книга оказала на общественно-политические и культурные процессы в нашей стране и за рубежом.

В связи с концепцией книги, нацеленной на создание своего рода разоблачительной панорамы мнений, представляется довольно странным, что открывается она предисловием писателя Захара Прилепина, с порога объявляющего: «Солженицын должен быть» (С. 5)[4]. Прилепин, видимо, привлечён в надежде, что он является одним из мощнейших литературных и моральных авторитетов наших дней, и сможет за счет своего статуса придать содержимому сборника больший вес.

Прилепин называет Солженицына «публицистом огромного дарования» и с прискорбием сообщает, что пресловутое дарование пошло на создание «мощнейшего вируса» — книги «Архипелаг ГУЛАГ», где «страшная правда» замешана с «жуткими домыслами». Он как бы убеждает, что идея Солженицына оказалась загублена сильнейшим желанием окрасить эту правду в самые тёмные тона. Риторика Прилепина с его вопросами, требующими от читателя однозначного ответа, противоречит смыслу, который он вкладывает в собственные слова об «Архипелаге». Получается, что Солженицын сам и не представлял, насколько мощный удар он нанесёт «сознанию русского человека». «Из “Архипелага”, — пишет Прилепин, — выросло то, что самого Солженицына, наверное, испугало бы, доживи он до наших дней» (С. 5).

Выходит, что из благих намерений рассказать об одной из трагедий XX века само по себе получилось сильнейшее информационное оружие, которое попало не в те руки: книгой «...сплошь и рядом клянутся люди весьма сомнительных взглядов — антисоветизм которых неизбежно оборачивается воинствующей русофобией» (С. 6). Прилепин заявляет: «Солженицын целую жизнь свою посвятил, я не иронизирую, поиску правды» (С. 10). С лёгкой руки писателя, посвятившему обличению «Архипелага» львиную долю заглавной статьи, Солженицын становится не кем иным как жертвой собственного замысла.

Прилепин, как и Солженицын, — представитель державной идеологии, просто другого типа. Он противоречит типу солженицынскому, ориентированному по большей части на ностальгию по «великой России» царей и столыпиных. Прилепинская державность направлена на возвеличивание и позитивный образ такой мифологической конструкции — «советская империя». Но Прилепин не приемлет Солженицына лишь в этом пункте. Принципиальные враги их обоих, читаем мы между строк, — это «либералы», которые и воспользовались «Архипелагом» в своих грязных целях.

Здесь совсем не место разбирать конфликт между «либералами» и державниками, главное для нас в другом. Ни Прилепину (по понятным причинам), ни составителю сборника (к большому сожалению) не пришло в голову, что критиковать одну державность, гордо стоя под знаменем другой, — значит только вредить делу, и делу очень важному. Это чётко демонстрируется в первых же строках вступительного текста, где звезда современного книжного рынка даёт понять, что более-менее спокойно относится к книге «Двести лет вместе». А ведь книга эта лжива в большей степени, чем «Архипелаг», — например, в ней упорно утверждается, что в Российской империи не было дискриминации евреев.

Предисловие Прилепина в корне противоречит замыслу и форме сборника. Главное — оно противоречит содержанию и тем выводам, которые читатель может сделать, ознакомившись с представленными материалами.

Во втором предисловии составитель и редактор сборника Валерий Васильевич Есипов — известный специалист по биографии и творчеству В.Т. Шаламова — пишет о давно назревшей необходимости глубокого и всестороннего исследования писательской деятельности Солженицына:

«Речь, разумеется, не о разного рода откликах и рецензиях на “Архипелаг ГУЛАГ” — их было множество, а о строгом объективном анализе, который включал бы, как минимум, детальную фактологическую экспертизу содержания всего произведения наряду со столь же внимательным рассмотрением методов автора и его концептуальных посылов» (С. 11).

Сборник состоит из трёх разделов. В первом блоке материалов под заголовком «От имени репрессированных» собраны воспоминания бывших узников трудовых лагерей, успевших «...при жизни так или иначе выразить своё отношение к “Архипелагу” и его автору» (С. 32). Первому «дают слово» Варламу Тихоновичу Шаламову, человеку несравнимо более трудной судьбы, несравнимо более прямого и честного характера, писателю куда большей силы, относившемуся к тому, о чем пишет и как пишет, с гораздо большей ответственностью. В своё время Солженицын предлагал ему совместную работу над своим «художественным исследованием». Шаламов, отличавшийся бескомпромиссностью, полным неприятием лицемерия и отсутствием жажды наживы, поначалу хорошо отнёсся к Солженицыну как к человеку и писателю, хвалил «Один день Ивана Денисовича», признавал значение этого произведения как прорыва в советской литературе, вёл с ним переписку. Однако вскоре, разобравшись в том, как Солженицын трактует лагерную тему и как видит свою писательскую задачу, Шаламов ярко выразил своё принципиальное отношение к несостоявшемуся коллеге в дневниковых записях и письмах. «Мир Солженицына — это мир подсчётов, расчётов» — пишет он в 1965 году (С. 46) (Критическое сопоставление позиций А.И. Солженицына и В.Т. Шаламова имеет долгую историю, первым его начал ещё писатель-лагерник Олег Волков во внутренней рецензии на «Колымские рассказы»[5]. Современные исследователи и мемуаристы также не обходят вниманием этот сюжет[6].). Под словом «мир» мы должны здесь понимать не только совокупность интересов писателя, но и некую параллельную реальность, которую он создаёт, эксплуатируя свои возможности.

После Шаламова от имени репрессированных высказывается Алексей Яроцкий, автор книги «Золотая Колыма». Её автор, на чью долю, как и на долю Шаламова, пришлись поистине страшные испытания, не мог поддержать Солженицына в его идее свалить в одну кучу и террор Гражданской войны, и расстрелы ЧК, и раскулачивание, и коллективизацию, и Большой террор, и дальнейшие сталинские репрессии. Искажение фактов, замалчивание обстоятельств и отказ от анализа причинно-следственных связей помогают лишь спекулировать на больной теме, придавая ей извращённую привлекательность, которая способствует не раскрытию подлинных фактов, а созданию нового, выгодного кому-то мифа на фоне трагедии — мифа, который хорошо продаётся и покупается.

В отличие от Солженицына, Яроцкий не только не пытался во что бы то ни стало напечатать свою книгу на Западе, но и просил наследников «...ни при каких обстоятельствах не публиковать её за рубежом... лаять на свою родину из чужой подворотни не хочу» (С. 62).

Отрывки из оригинального издания книги Леонида Самутина «Я был власовцем...» также представляют необычайный интерес. Во время войны Самутин попал в плен и вступил в РОА, после войны до 1955 находился в заключении в воркутинских лагерях. Он был знаком с Солженицыным и даже держал у себя копию рукописи «Архипелага ГУЛАГ», которую изъяли у него сотрудники КГБ в 1973 г. Самутин описывает эволюцию своего отношения к «Архипелагу...» и личности самого писателя, даёт Солженицыну яркую характеристику, называя его талантливым артистом, незаурядным притворщиком. Автор сравнивает реальные, легко проверяемые факты из жизни Солженицына с их подачей в автобиографии «Бодался телёнок с дубом». Например, большие сомнения вызывает история с крамольной фронтовой перепиской с женой и друзьями, из-за которой Солженицын и получил срок, история его взаимоотношений с товарищами по этой переписке... По мнению Кирилла Симоняна, знавшего Солженицына с детства и оговорённого им, Солженицын, «опасаясь гибели на фронте от артобстрела или бомбёжки...», затеял эту переписку «чтобы создать видимость большой антисоветской группы и для ведения следствия быть отправленным в тыл <…> за преступление, выразившееся лишь в крамольной переписке, не дадут слишком строгого наказания» (С. 92).

А вот история вербовки Солженицына — о том, что, уже завербованный «опером» и получивший кличку, он не только смог без проблем отвертеться от своих новых унизительных обязанностей, не только обдурить «опера», но и получить перевод в спецлагерь с куда более мягкими условиями существования. Самутин пишет:

«Мы, обломанные лагерями старые зеки, твёрдо знаем — такое было невозможно! Нельзя поверить, чтобы, дав подписку стучать, от опера можно было так легко отделаться! Да ещё как отделаться? Переводом на привилегированное положение в особый, да ещё и сверхсекретный лагерь! Кому он это рассказывает?» (С. 69).

В «Открытом письме Солженицыну» Семён Бадаш упрекает писателя в неблагодарности и равнодушии к судьбе людей, прямо или косвенно обращавшихся к нему за помощью, в подтасовке фактов и беспримесной автобиографической лжи Солженицына, раскрывает контекст многих событий, описание которых явно противоречит объективным событиям, да и просто логике и знанию жизни. Среди прочих непозволительных вольностей в обхождении с материалом о забастовке-голодовке в Экибастузе в 1952 году Бадаш припоминает Солженицыну «перенос» её даты с 21 на 22 января — «чтобы совместить эту дату с Кровавым Воскресеньем» (С. 112).

«В моей книге я упоминал о том, как в Экибастузе с папкой нормативных справочников ходил в колонне зеков нормировщик Саша Солженицын» (С. 110) — пишет Бадаш. А вот и реальный «мир подсчётов и расчётов». Нормировщик не только по лагерной профессии, нормировщик собственной жизни и литературных жизней людей, которые ему доверились, людей, которые помогали... Впечатление это создано отчасти воспоминаниями и размышлениями современников, которые по страшному опыту могли отличить фантазию и прямую ложь от правды, чувствовали ужасную обиду за то обманчивое ощущение откровения, которое принесла публикация в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», когда в талант и честность Солженицына поверили другие «политические», когда пошли письма благодарных з/к... Статистические выкладки, сделанные на основе данных не так давно рассекреченных архивов, документы, свидетельства, логика жизни, знание социально-политического контекста эпохи, исследования неангажированных учёных подтверждают впечатления свидетелей времени.

«Если поначалу имя Солженицына ещё было связано с какими-то надеждами... — то “Архипелаг” не оставил от них камня на камне» (С. 122) — пишет Лия Горчакова-Эльштейн, педагог и писатель. «Краткий курс истории ВКП(б)» наоборот — вот как охарактеризовал «Архипелаг...» после прочтения муж и старший товарищ Лии Борисовны, литературовед Генрих Натанович Горчаков, проведший в лагере почти 15 лет. «Чистая пропаганда... всё выкрасила нужным... цветом» — продолжает эту мысль его жена. «В “Кратком курсе” — цвет густо-красный, а в “Архипелаге” — густо-чёрный: вот и вся разница... лживая, бессвязная и навязываемая — пропаганда. А густота тех цветов необходима для замазывания ПРАВДЫ» (С. 122).

В третьем разделе сборника будет подробно рассказано об истории публикации «Архипелага» в СССР в годы перестройки. Солженицын успешно настоял на том, что именно это произведение должно быть опубликовано у него на родине в первую очередь. По мнению В. Есипова,

«Солженицын показал, что он сам заинтересован прежде всего в пропагандистском эффекте своей книги — убийственном, по его мнению, для “ненавистной коммунистической идеологии” <…> Реальное разрушительное начало в его литературно-политической деятельности многократно преобладало над утопическим созидательным... неистовый автор “Архипелага”, “Красного колеса”, “Ленина в Цюрихе” как никто другой поспособствовал тому, чтобы превратить весь советский период истории в “черную дыру”»[7].

Последним «от имени репрессированных», а точнее, «от имени репрессированного», выступает учёный и писатель Жорес Медведев. Фрагмент из его воспоминаний под заголовком «Потомок декабриста в «Архипелаге» рассказывает о судьбе правнука декабриста А.И. Якубовича и племянника народовольца П.Ф. Якубовича Михаила Петровича Якубовича. Яркая личность, один из руководителей фракции меньшевиков в РСДРП, с 1931 по 1956 год он находился в заключении, осуждённый по фальшивому делу «Союзного бюро меньшевиков». В 1960-е гг. Михаил Петрович, считавший Солженицына своим другом, стал одним из тех многих лагерников, кто давал ему личные материалы, документы, истории для «художественного исследования».

Ж. Медведев пишет о попытке Якубовича добиться реабилитации:

«По настоятельной рекомендации московских друзей Михаил Петрович направил Генеральному прокурору СССР письмо... где подробно объяснил технологию фальсификации “процесса”, рассказав о пытках, которым подвергали арестованных чтобы вынудить их дать ложные показания» (С. 155).

Текст этого письма и получил Солженицын. Как же он им распорядился? Медведев подробно рассказывает о том, каким образом Солженицын исказил приводимые Якубовичем факты в главе «Закон созрел», резюмируя: по тексту «Архипелага...» выходит, что «...арестованный добровольно и с энтузиазмом сразу соглашается стать ключевым свидетелем обвинения, а его после этого безо всякой нужды долго пытают, доведя до попытки самоубийства...» (С. 157).

Дело в том, что история Якубовича была описана Солженицыным ещё до прочтения копии его письма. Солженицын умолчал о пытках, но, как пишет Медведев, «С появлением такого свидетельства скрывать [их применение — А.Ш.] было нельзя. Но и менять уже нарисованный портрет энтузиаста-сталиниста не хотелось» (С. 156). Поэтому и получилось у писателя, что пытали Якубовича уже после получения нужных показаний, — видимо, просто из любви к искусству. Была предпринята попытка юридического вмешательства, Солженицына обвинили в клевете, «Архипелаг…» с исправленным фрагментом был издан дважды — в т.н. «вермонтском издании» и в «Новом мире» в 1980 и 1989 годах соответственно, но более новые издания содержат оригинальное свидетельство подлинного мошенничества. Медведев объясняет: «Практика набора с рукописей прекратилась — для новых изданий стали просто сканировать прежние тексты. А делать это было удобнее с первого издания...» (С. 163).

«Нет никакого секрета в том, что книга Солженицына не состоялась бы, если бы автор не получил после публикации своей первой повести в “Новом мире” в 1962 году огромного количества доверительных писем с воспоминаниями бывших заключенных» — пишет в предисловии к сборнику В. Есипов (С. 31).

Солженицын распорядился ими по своему усмотрению. Некоторые письма были анонимными, но ведь в числе соавторов «Архипелага...» было указано больше двухсот имён людей, подаривших писателю свои записи и документы.

«Трудно судить, — пишет далее В. Есипов, — как происходила подобная трансформация в случаях с анонимными авторами, однако, как можно убедиться на материалах нашего сборника, писатель совершенно самоуправно и беззастенчиво обходился с теми, чьи имена и фамилии он указывал в книге... <> Разве нет оснований предположить, что такая же судьба была уготована в той или иной мере и другим “соавторам” из всех 227 (257)?» (С. 31-32).

Второй раздел сборника посвящён теме «Солженицын и война». Мифы о штрафных батальонах, об отношении основной массы оккупированного населения к фашистским захватчикам, о «героическом» поступке генерала Власова — все те мифы, которые живучи в головах многих людей, надломленных развалом Советского союза или тех, кто отличается бессмысленной к нему ненавистью, те мифы, которые так охотно и так часто транслируют медийные персоны и школьные учителя, являются ещё одной важной темой изучения писаний Солженицына. В этом разделе мы сталкиваемся со случаем, во многом напоминающий случай прилепинского предисловия.

Первой здесь помещена статья знаменитого писателя-фронтовика Юрия Бондарева. О том, что написана она была как контрпропагандистская, фактически выражающая позицию официальных кругов СССР в отношении Солженицына и «Архипелага», составитель упоминает почему-то лишь расплывчато, а вот про письмо маршала Василия Чуйкова это говорится прямо. Бондарев и Чуйков, безусловно, правы в конкретной, достаточно содержательной критике многих солженицынских выдумок о Великой Отечественной войне, но слишком часто авторы заведомо не могут и одновременно не хотят разбирать проблему, а лишь указывают и гневно обличают. Этот формат подразумевает, что подобные вещи следует скорее помещать в раздел исторических материалов.

В основу публикации Александра Пыльцына положена переработанная им статья «А. Солженицын — классик лжи и предательства». Командир роты штрафного батальона, он затрагивает в статье крайне важные темы, которые уже были подняты авторами других статей из сборника. Во-первых, тема ареста Солженицына на фронте, связанного с перепиской антисоветского характера. Как и Леонид Самутин, Пыльцын, участник войны (к тому же, повторимся, командир роты штрафников), считает, что

«...версия, что Солженицын писал провокационные письма своим друзьям вовсе не по “дурости” и не по “ребячеству” (ему было уже 26 лет, и он имел звание капитана Советской Армии), а с трезвым и тонким расчётом — чтобы путём своего ареста по политической статье избежать риска гибели на фронте в последние месяцы войны» (С. 181-182) вполне правдоподобна.

Вторая важная тема статьи Пыльцина — пропаганда сочувственного и даже уважительного отношения к печально известному генералу Власову; Солженицын сыграл большую роль в развитии и распространении идеи о том, что Власов был жертвой сталинского режима, и его сдача в немецкий плен — вклад в борьбу против сталинизма. Пыльцын пишет: «Именно Солженицын запустил в умы читателей ядовитую мысль: “Не власовцы изменили Родине, а Родина трижды изменила им”» (С. 189). Он справедливо замечает: мысли о реабилитации власовского движения высказаны Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ», а в крамольных письмах с фронта о Власове ни слова: «Если бы он высказал нечто подобное, находясь на фронте в 1945 г., — его жизненная участь была бы совсем иной...» (С. 189).

Владимир Бушин знал Солженицына лично и по переписке. Бушину принадлежит целый ряд статей и книг, посвящённых критическому обзору деятельности Солженицына. Он один из немногих, кто, по выражению составителей сборника, «прочёл все произведения Солженицына очень внимательно, с карандашом в руках» (С. 191). В сборнике читатель знакомится со сводным материалом из нескольких публикаций Бушина, связанных непосредственно с книгой «Архипелаг ГУЛАГ». Бушин касается не только вопроса о

«...его просто безумно-фантастическом, многократно комментировавшемся преувеличении потерь населения СССР от репрессий — 66,7 млн человек, — которые Александр Исаевич, ничтоже сумняшеся, взял напрокат у безграмотного заокеанского “профессора статистики” И. Курганова» (С. 193).

Он также комментирует нестыковки в цифрах внутри самой книги, искажение задокументированных фактов (например, многократное преуменьшение количества убитых 9 января 1905 года), а также орфографические ошибки, выявленные в огромном количестве при прочтении первого издания «Архипелага».

Бушина, фронтовика, более всего оскорбляет всё, что написано в «Архипелаге» о Великой Отечественной войне, которую Александр Исаевич именовал «советско-германской» (С. 215). Справедливое возмущение вызывает представление Солженицына о том, что советский народ только выиграл бы от немецкого захвата, о том, что ужасы концентрационных лагерей преувеличены сталинской пропагандой, о том, что немцы в оккупированных областях были чуть ли не желанными гостями, гуманистами, при которых начали вновь открываться церкви. Бушин разбирает подробности истории сдачи генерала Власова и его солдат в плен, опираясь на воспоминания участников войны — маршалов Баграмяна, Мерецкова и других, — опровергает мнение о том, что армию Власова бросили на произвол судьбы.

Прискорбно, что в работе Бушина никак не затрагивается тема подлинной истории репрессий и лагерей — хотя для этого есть все предпосылки (создаваемые самим автором в том числе) и возможности. Эта тема как будто старательно обходится. Автор старается сконцентрироваться в основном на личности Солженицына и делать выводы — местами справедливые, местами популистские — о том, что самому-то автору «Архипелага» в Советском Союзе, включая тюрьмы и лагеря, жилось совсем неплохо. Таким образом исключается возможность объективного разговора. Бушин — державник, сталинист, для него такой разговор невозможен, иначе ему пришлось бы открывать разговор о сталинском терроре в его истинном виде. Получается, что составитель снова помещает в сборник (без оговорок и комментариев) наравне с серьезной критикой мнение человека, который пытается бороться с мифами собственным мифологическим оружием. Оно дискредитирует не только справедливость многих его замечаний, но и саму критическую позицию по отношению к «главной книге» Солженицына.

Историк Рой Медведев, левый диссидент, выступал в печати с критикой Солженицына уже в 1970-х годах. В опубликованной статье, открывающей раздел «От имени науки и здравого смысла», он анализирует политические взгляды Солженицына, разбирает методологию его т.н. «художественного исследования», иллюстрируя обвинения в фальсификации, передёргивании и замалчивании фактов примерами из текста третьего тома «Архипелага ГУЛАГ», о котором в основном и идёт речь в тексте. В основном статья посвящена разбору более мелких искажений и ошибок. Они важны и очень показательны, но их количество и локальный характер дают нам право не дублировать их в этой рецензии.

Медведев пишет: «Та страшная правда, которую открывает миру великий художник в своей книге, прослоена незначительным по количеству, но внушительным по составу элементом тенденциозной неправды» (С. 232).

Смысл этой фразы удручает. Подобная логика может привести к мысли о том, что, несмотря на художественную слабость и идеологическую предвзятость, которая не только очерняет историю в общем и целом, но и оскорбляет память жертв истории, труд Солженицына — дело нужное, правильное.

Следующим «от имени науки здравого смысла» выступает историк и демограф Виктор Земсков. «Архипелаг ГУЛАГ»: глазами писателя и статистика» — это интервью Земскова еженедельнику «Аргументы и факты», данное в ноябре 1989 года. В этом году он в составе специальной комиссии по определению потерь населения СССР работал над материалами ранее засекреченных фондов ОГПУ-НКВД-МВД-МГБ. В дальнейшем Земсков продолжил работу над архивами, исследуя систему лагерей и репрессии отдельных категорий граждан. Редактор сборника замечает, что интервью «Аргументам и фактам» — это первая публикация, обнажившая всю тенденциозность замысла Солженицына.

Ранее в цитате из статьи Бушина было показано, как Александр Исаевич обращался с цифрами репрессий. Часто можно слышать, что автор «Архипелага», создавая книгу, не мог, конечно, пользоваться архивами и поэтому был вынужден обратиться к «независимым исследованиям». Разумеется, не мог, но огромное число Курганова, очевидно противоречащее здравому смыслу, Солженицыну для создаваемой картины было крайне выгодно. Если выкинуть из «песни» это «слово», вся созданная мифология претерпевает серьезный урон. Именно поэтому Солженицын, когда у него появилась-таки возможность работать с архивами (или дать многочисленным поклонникам такое задание) и уточнить данные для своих, по выражению Прилепина, «поисков правды», — он не стал этого делать. И не собирался.

Виктор Земсков подробно объясняет структуру огромной лагерной системы, вносит ясное представление о контингенте заключённых и количестве репрессированных за «контрреволюционную деятельность», приводит объективные официальные статистические сводки, исключающие возможность намеренной подтасовки фактов и цифр: «Сводные отчёты ГУЛАГа — стостраничные тома — походят скорее на отчёты народнохозяйственных предприятий. В них учтено даже количество гвоздей, ушедших на сбивку тары...» (С. 253).

Текст статьи Земскова «Политические репрессии в СССР: реальные масштабы и спекулятивные построения» печатается по публикации в шестом выпуске журнала «Политическое просвещение» за 2013 год. В статье Земсков подробно описывает динамику количества репрессированных по тем или иным особым статьям — и не только описывает, но и объясняет особенности судопроизводства и бюрократические аспекты, позволявшие классифицировать преступления определённым образом. Не менее важно то, что в статье Земсков рассказывает о трудной борьбе с историками-фальсификаторами, чьим «исследованиям» в основном была склонна верить публика в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Публикации же Земскова и его товарищей, основанные на архивной информации из засекреченных фондов, ставших доступными в эти годы, подвергались резкой, но бездоказательной критике. Это очень обстоятельный материал, не потерявший своей актуальности — ведь, хоть, по мнению некоторых, «лагерную тему» можно считать закрытой, остаются те, кто успешно спекулирует ею. Попытка оценки исторических событий с точки зрения нравственности всегда рискует мутировать в попытку обличения тех или иных аспектов истории — обличения, обусловленного идеологической позицией автора или его конъюнкурного сознания.

Критик Павел Басинский рассуждает о значении Солженицына: «[значение его] комплексное, сложносоставное. Нет более глупого отношения к нему, чем когда его начинают делить на “художника” и “публициста”»[8]. Утверждение спорное, его можно применить не к любому писателю, но дело не в данной конкретной цитате — ею просто хочется проиллюстрировать отношение Басинского к объекту рассуждения, чтобы потом рассмотреть его тезис куда более любопытный и близкий теме этой рецензии:

«Литература — это всё-таки часть жизни, даже если и одна из самых прекрасных. Но у литературы есть то преимущество перед всеми другими формами искусства, что она создается из материала, доступного всем — из слов. И по-настоящему крупный писатель рано или поздно по-новому оценивает эту невероятную возможность слова — отражать смыслы напрямую. Но однажды в литературе появляется писатель, который ставит рядом самые обыкновенные, самые обыденные слова так, что они исторгают из себя какие-то громадные общественные, да и просто человеческие смыслы»[9].

Своей славой и успехом, упорной живучестью изрядного количества мифов об истории собственной страны Александр Солженицын обязан литературе. Речь идёт не только и не столько о его собственных произведениях. Здесь, по справедливому замечанию В.В. Есипова, имеет место «...та старинная и трудноискоренимая черта нашего общества, которую Н. Лесков определял как “покорство литературному авторитету”, доверие к печатному слову»[10].

Невозможно отрицать, что Солженицын заставлял «обыкновенные, самые обыденные» слова, поставленные рядом, исторгать какие-то громадные смыслы. Но! Является ли способность сочетать слова так, чтобы они вместе несли некий смысл, литературным даром? Всякий ли «громадный общественный» или «человеческий» смысл, выраженный в печатном слове, имеет ценность для литературы, для истории, для современности? Нужно ли объявлять неприкосновенным всякий труд «творческого человека», или всё же художника и писателя оценивают не только по умению сочетать цвета и слова?

Ответы — или, что не менее ценно, — размышления, вызываемые подобными вопросами, можно найти в книге, собранной В.В. Есиповым и выпущенной году издательством «Летний сад».

По этой теме читайте также:

Примечания