Тридцатилетие «Безумного года»

Это странная годовщина – 30-летие не рождения, не смерти, не основания, не разрушения, не поражения, не победы... Не какой-то конкретной даты. 30-летие целых 366 дней. 30-летие целого года, легендарного, ставшего уже символом, 1968-го.

1968-й был годом високосным, годом Олимпийских игр, годом президентских выборов в США и годом пика солнечной активности. Генрих Боровик книгу своих репортажей из США за этот год так и озаглавил: «Один год неспокойного Солнца». Правда, Боровик был неоригинален: он всего лишь процитировал плакат американского студента-демонстранта, написавшего на куске фанеры

«1968 – год неспокойного Солнца. Всякое может случиться».

Студент как в воду глядел.

В тот год мир немного сошел с ума. Помню, как лет 10 назад я однажды в библиотеке для какой-то надобности взял подшивку «Правды» за май 1968 года, начал искать нужный номер – и вдруг остолбенел: я увидел такую международную (тогда – третью) полосу «Правды», которая, казалось, могла привидеться только во сне. Официальной хроники не было. Никто никому никаких визитов не наносил. Экономических новостей не было. В братских странах ГЭС не запускали, урожай не собирали, больниц не открывали. Новостей культуры тоже не было. Было следующее. Фото «Национальная гвардия с пулеметами на ступенях Капитолия» – на случай штурма, надо полагать. Баррикадные бои в Париже. Студенческие волнения в Марселе и Лионе. Студенческие волнения в Западном Берлине и Гамбурге. Студенческие волнения в Мадриде, Барселоне, Брюсселе, Милане, Буэнос-Айресе, Панаме, Лиме и Куско (сговорились они, что ли?). Продолжаются негритянские бунты в США, вызванные убийством Мартина Лютера Кинга. Продолжается Всеамериканская кампания протеста «Молодежь против войны во Вьетнаме». В Бостоне судят доктора Бенджамина Спока. Марш миллиона бедняков на Вашингтон. Операции партизан в Южном Вьетнаме. Бои с партизанами в Анголе. Бои с партизанами в Колумбии. Успешное нападение гватемальских партизан из засады на машину шефа мобильной полиции. Вторжение монархистов с территории Саудовской Аравии в Йемен. Антивоенные митинги в Сиднее и Мельбурне. Усилились столкновения между партизанами и правительственными войсками на Северном Калимантане. В Таиланде армейские части начали новое наступление на районы, контролируемые отрядами компартии. Американский пассажирский лайнер угнан на Кубу – третий за неделю. В Биафре продолжаются позиционные бои. Правительственная авиация бомбит позиции курдских повстанцев на севере Ирака. Продолжается «культурная революция» в Китае. Продолжается наступление Патриотического фронта Лаоса на позиции сторонников Суванна Фумы. Силы ПВО Египта отбили атаку ВВС Израиля в районе Суэцкого канала. В Гане произведены массовые аресты лиц, подозреваемых в связях с военными, пытавшимися произвести переворот в апреле 1967 года. В Сьерра-Леоне пришедшие к власти военные устанавливают контроль над отдаленными районами страны. На севере Чада продолжаются вооруженные столкновения. Террористические акты в Аргентине, Бразилии, Уругвае...

Если существует Ад, то Лев Давыдович Троцкий наверняка в том 1968-м торжествующе рассказывал срочно собранным для просвещения чертям о том, что такое «перманентная революция»...

Множество нитей протянулось из 1968 года в сегодняшний день. Все описывать – никакого места не хватит. Вот только некоторые.

1968 год стал годом посмертного триумфа Эрнесто Че Гевары, погибшего в Боливии в конце предыдущего, 1967-го. Че стал знаменем и символом бунтующей молодежи в 1968-м, тогда же зародился геваризм – партизанское движение взамен «классической» пролетарской революции. Кончилось тем, что геваристы – сандинисты смогли победить в Никарагуа. Геваристы действуют и сегодня (просто у нас о них обычно не пишут): в Колумбии, Венесуэле, Перу, Мексике... Поставившие весь мир на уши захватом японского посольства в Лиме бойцы Революционного движения им. Тупак Амару (МРТА) были геваристами. Сапатисты из мексиканского штата Чиапас во главе с загадочным субкоманданте Маркосом – геваристы.

68-й с его «студенческой революцией» и «Красным Маем» в Париже вселил в массовое сознание твердое убеждение, что бунтующий студент – это явление совершенно нормальное, что так и должно быть. А главное – и сами студенты в это поверили. И вот теперь мы постоянно видим на телеэкранах толпы студентов-бунтарей – то в Южной Корее, то в Венесуэле, то в Греции, то в Сербии, то в Болгарии, то в Молдавии, то в Кении, то в Белоруссии...

«Пражская весна» 1968-го кончилась сворачиванием «оттепели» у нас самих – и все это ощутили на собственной шкуре. А с другой стороны, идеи «Пражской весны», которые пытался с фатальным 20-летним опозданием реализовать Горбачев, кончились катастрофой и внутри этой катастрофы мы до сих пор барахтаемся.

68-й год был годом «сексуальной революции» на Западе. Революция та давно закончилась и неоконсерваторы времен Тэтчер и Рейгана уже успели поплясать на ее костях. У нас сексуальная революция в разгаре. Зрелище противное, но ханжи-неоконсерваторы, как мы уже знаем из чужого опыта, еще противнее.

68-й был этапным годом в развитии феминизма, затопившего сегодня общественную жизнь в США и активно навязываемого нам бесконечными экспедициями американских миссионеров-феминисток. В 1968-м феминисты от робких доказательств необходимости равноправия полов перешли к пропаганде идеи превосходства женщины над мужчиной. И началось это со знаменитых выстрелов Валерии Соланис, основателя и единственного члена «Армии освобождения от мужчин» в известного художника и кинорежиссера, «отца поп-арта» Энди Вархолла...

В том же году в Мемфисе убили доктора М.Л. Кинга, признанного лидера черного меньшинства в США. Сторонник ненасилия и противник расовой сегрегации, Кинг показался властям «слишком опасным». Сегодня Америка расхлебывает последствия. Никогда лидер черных шовинистов Карахан не смог бы собрать и привести в Вашингтон миллион своих сторонников, если бы не был убит М.Л. Кинг, проповедовавший не превосходство черных над белыми, а равенство и братскую любовь.

68-й был годом трагедии в Сонгми и потрясшего сознание американского истеблишмента захвата вьетнамскими партизанами здания посольства США в Сайгоне. Америка потеряла веру в то, что в этой войне можно победить. Начались мирные переговоры, а миллионные молодежные демонстрации в американских городах под флагом Национального фронта освобождения Южного Вьетнама («Вьетконга») заставили США перейти к тактике «вьетнамизации», то есть к замене своих солдат «туземцами». Кончилось все поражением США. Поскольку в ходе войны экономика Юга была разрушена и миллионы людей не имели работы, масса вьетнамцев по оргнабору попала на заводы СССР. Теперь, когда развалился СССР, а следом за ним и наша экономика, эти «гастарбайтеры» стали головной болью правоохранительных органов. А еще у нас был свой Вьетнам – Афганистан, который до сих пор нам «икается».

68-й стал годом, когда ЛСД окончательно вырвался из-под контроля ЦРУ и «психоделическая революция» вступила в свои права. Достаточно один раз плотно пообщаться где-нибудь в ночном клубе с компанией «кислотников», чтобы на всю оставшуюся жизнь сформировалось желание посмотреть на «парней из Лэнгли» сквозь окуляр оптического прицела.

68-й был годом, изменившим дальнейшую судьбу рок-культуры. Год триумфального успеха «Волос», предтечи всех рок-опер; год чрезвычайного усложнения и политизации рок-культуры, когда «Битлз» записали издевательский «Белый альбом», а Леннон выпустил первый «сольник» – «Два девственника»; год, когда вышли в свет первые диски теперь уже легендарных Джанис Джоплин, «Блад, Свит энд Тиэрз», «Криденс», «Дип Пёпл» и «Джетро Талл»; год, когда были созданы не менее легендарные «Гранд Фанк», «Айрон Баттерфляй», «Лед Зеппелин», «Йес» и «Ван дер Грааф Дженерейтор»; год «бунта» рок-звезд, когда популярнейшие группы выпустили диски, явно подрывавшие основы шоу-бизнеса («Waiting for the Sun» у «Дорз», «Anthem of Sun» у «Грейтфул Дэд», «Crown of Creation» у «Джефферсон Эйрплейн»). В этот год стало ясно, что рок может быть орудием радикальной политики, и шоу-бизнес сообразил, что пора разработать методы по пресечению такого безобразия. Позже методы были найдены, опробованы, рок был приручен (убит). В конце 80-х – начале 90-х все было в точности повторено у нас в стране. В результате мы сегодня имеем «На-на» и «Иванушек-International», а ведь могли бы иметь собственных Леннонов и быстрых разумом Моррисонов...

68-й был годом, когда на волне «молодежной революции», глядя, как патлатые студенты пишут на стенах Сорбонны

«Нельзя влюбиться в рост промышленного производства!»,

солидные газеты и журналы стали брать интервью у разных «странных» философов, дружно утверждавших, что неизбежен переход к постиндустриальной цивилизации. Хотя еще не было ни персональных компьютеров, ни Интернета, ни сворачивания промышленного производства в развитых странах, не прозвучало еще модное теперь слово «глобализация»...

Движение «зеленых» – это оттуда, из 68-го, борьба за права сексуальных меньшинств – это оттуда, из 68-го, контркультура – это тоже оттуда, нерепрессивная педагогика – тоже... Много чего еще можно вспомнить. Такой был год.

«Красный Май» в Париже

В ночь с 10 на 11 мая 1968 года никто в Париже не спал. Заснуть было просто невозможно. По улицам, оглашая ночь сиренами, носились машины «скорой помощи», пожарные, полиция. Со стороны Латинского квартала слышалась глухая канонада: рвались гранаты со слезоточивым газом. Целыми семьями парижане сидели у радиоприемников: корреспонденты передавали репортажи с места событий прямо в эфир. К 3 часам ночи над Латинским кварталом занялось зарево: отступавшие под натиском спецподразделений по борьбе с беспорядками – КРС (аналог нашего ОМОНа) – студенты поджигали автомашины, из которых были сооружены баррикады.... Весь город знал, что с начала мая в Сорбонне происходят студенческие беспорядки, но мало кто ожидал, что дело примет столь серьезный оборот. Утром 11 мая газеты вышли с аршинными заголовками: «Ночь баррикад»...

А начиналось все как-то незаметно – еще осенью прошлого, 1967 года. В начале учебного года проявилось давно копившееся недовольство студентов – недовольство жестким дисциплинарным уставом в студенческих городках, переполненностью аудиторий, бесправием студентов перед администрацией и профессорами, отказом властей допустить студентов до участия в управлении делами в высшей школе. По Франции прокатилась серия студенческих митингов с требованиями выделения дополнительных финансовых средств, введения студенческого самоуправления, смены приоритетов в системе высшего образования. Больше всего студентов бесило, что им навязывают явно ненужные предметы, явно устаревшие методики и явно выживших из ума (от старости) профессоров. Но в то же время в высшей школе оказались табуированы многие важнейшие проблемы современности – начиная от равноправия полов и кончая войной во Вьетнаме.

«Мы долбим бездарные труды всяких лефоров, мюненов и таво, единственное «научное достижение» которых – то, что они стали к 60 годам профессорами, но нам не разрешают изучать Маркса, Сартра и Мерло-Понти, титанов мировой философии!»

– с возмущением писали в резолюции митинга студенты из Орсэ.

9 ноября 1967 года несколько тысяч студентов провели бурный митинг в Париже, требуя отставки министров образования и культуры и изменения правительственного курса в сфере образования. Акция протеста переросла в митинг памяти только что убитого в Боливии Эрнесто Че Гевары. Корреспондент одной из французских радиостанций, присутствовавший на митинге, с искренним изумлением передает в эфир:

«Известие о смерти Че Гевары, который пожертвовал своим положением «человека номер два» на Кубе ради того, чтобы погибнуть в забытых богом джунглях за свободу чужой страны, пронеслось по умам студентов подобно урагану. Вот послушайте: они скандируют «Че – герой, буржуазия – дерьмо! Смерть капиталу, да здравствует революция!» – и многие при этом плачут».

Этот митинг – митинг памяти Че – организовала в зале «Мютюалитэ» троцкистская группа «Революционная коммунистическая молодежь» (ЖКР), которая сыграет затем важную роль в майских событиях.

21 ноября студенты в Нантере, городе-спутнике Парижа, осадили здание администрации и вынудили преподавателей допустить студентов до участия в работе органов самоуправления университета. В декабре во Франции прошла Неделя действий студентов, в которой участвовали студенты Парижа, Меца, Дижона, Лилля, Реймса и Клермон-Феррана. Власти постарались замолчать эти выступления, справедливо полагая, что проблемы у студентов во всей Франции – одни и те же, и рассказывать о студенческих выступлениях – значит пропагандировать «дурные примеры».

Власть неохотно шла на уступки. В результате с февраля по апрель 1968 года во Франции произошло 49 крупных студенческих выступлений, а 14 марта был даже проведен Национальный день действий студентов. Возникли новые формы студенческой борьбы. Студенты в Нантере 21 марта отказались сдавать экзамены по психологии в знак протеста против «чудовищной примитивности» читавшегося им курса. Такая форма борьбы (бойкот экзаменов или лекций) за повышение качества образования стала быстро распространяться по стране.

22 марта в Нантере студенты захватили здание административного корпуса, требуя освобождения 6 своих товарищей, членов Национального комитета в защиту Вьетнама, которые, протестуя против Вьетнамской войны, напали 20 марта на парижское представительство «Америкэн Экспресс» и были за это арестованы. Студенты сформировали неоанархистское «Движение 22 марта», лидером его стал учившийся во Франции немецкий студент еврейского происхождения Даниель Кон-Бендит, «Красный Дани», ставший позже символом майских событий. «Движение 22 марта» ориентировалось на идеи Ситуационистского Интернационала и его вождя Ги Дебора, автора хрестоматийной сегодня книги «Общество спектакля». Ситуационисты считали, что Запад уже достиг товарного изобилия, достаточного для коммунизма, – и пора устраивать революцию «сейчас и здесь», в первую очередь – революцию повседневной жизни: отказываться от работы, от подчинения государству, от уплаты налогов, от выполнения требований законов и общественной морали. Все должны заняться свободным творчеством – тогда произойдет революция и наступит «царство свободы», учили ситуационисты.

«Движение 22 марта» быстро радикализовало обстановку в Нантере. Власти решили выявить «зачинщиков» и наводнили Нантер полицейскими агентами. Студенты сфотографировали шпиков и устроили специальную выставку фотографий. Полиция попыталась закрыть выставку, но студенты выбили полицейских из университетских помещений. 30 апреля 8 лидеров студентов были обвинены в связи с этим инцидентом в «подстрекательстве к насилию». 2 мая администрация объявила о прекращении занятий «на неопределенное время».

Так начинался знаменитый «Красный Май». 3 мая студенты Сорбонны провели демонстрацию в поддержку своих нантерских товарищей. Демонстрацию организовало «Движение университетских действий» (МАЮ) – группа, возникшая 29 марта после захвата студентами одного из залов в самой Сорбонне и проведения в нем митинга с участием членов «Движения 22 марта», а также представителей бунтующих студентов из Италии, ФРГ, Бельгии, Западного Берлина и Испании. МАЮ сыграла позже важнейшую роль в «Красном Мае», создав «параллельные курсы», на которых в пику официальным профессорам с их официальной «наукой» читали курсы лекций приглашенные студентами выдающиеся специалисты из неуниверситетской (и даже неакадемической) среды, а иногда – и сами студенты, хорошо знавшие предмет (многие из этих студентов вскоре прославились как философы, социологи и т.п.). Лидерами МАЮ были Марк Кравец и Жан-Луи Пенину – и Марк Кравец стал вскоре одним из вождей «Красного Мая».

Ректор Сорбонны объявил об отмене занятий и вызвал полицию. КРС атаковали совершенно не ожидавших этого студентов, применив дубинки и гранаты со слезоточивым газом. Демонстрантов не разгоняли, а загоняли в угол, зверски избивали и затаскивали в «упаковки». Отступать было некуда, и студенты взялись за булыжники. Это были первые открытые столкновения студентов с КРС. Бои распространились практически на весь Латинский квартал. Силы были примерно равны: 2 тысячи полицейских и 2 тысячи студентов. Не победил никто. Столкновения утихли с наступлением темноты. Несколько сот человек было ранено, 596 – задержано.

4 мая Сорбонна – впервые со времен фашистской оккупации – была закрыта. 4-го и 5-го 13 студентов были осуждены парижским судом. В ответ студенты создали «комитет защиты против репрессий». Младшие преподаватели, многие из которых сочувствовали студентам, призвали ко всеобщей забастовке в университетах. В Латинском квартале проходили небольшие стихийные демонстрации, разгонявшиеся полицией. «Движение университетских действий» (МАЮ) призвало студентов создавать «комитеты действия» – низовые (на уровне групп и курсов) структуры самоуправления и сопротивления. Национальный союз студентов Франции (ЮНЕФ) призвал студентов и лицеистов всей страны к бессрочной забастовке.

6 мая 20 тысяч человек вышли на демонстрацию протеста, требуя освобождения осужденных, открытия университета, отставки министра образования и ректора Сорбонны, прекращения полицейского насилия. Студенты беспрепятственно прошли по Парижу, население встречало их аплодисментами. В голове колонны несли плакат «Мы – маленькая кучка экстремистов» (именно так власти накануне назвали участников студенческих волнений). Когда колонна вернулась в Латинский квартал, ее внезапно атаковало 6 тысяч полицейских из КРС. В рядах демонстрантов были не только студенты, но и преподаватели, лицеисты, школьники. На полицейское насилие они ответили насилием. Первая баррикада возникла на площади Сен-Жермен-де-Пре. Студенты расковыряли мостовую, сняли ограду с соседней церкви. Скоро весь Левый берег Сены превратился в арену ожесточенных столкновений. Со всего Парижа на подмогу студентам подходила молодежь, и к ночи число уличных бойцов достигло 30 тысяч. Лишь к 2 часам ночи КРС рассеяли студентов. 600 человек (с обеих сторон) было ранено, 421 – арестован.

7 мая бастовали уже все высшие учебные заведения и большинство лицеев Парижа. Демонстрации, митинги и забастовки солидарности перекинулись в Бордо, Руан, Тулузу, Страсбург, Гренобль и Дижон. В Париже на демонстрацию вышли 50 тысяч студентов, требовавших освобождения своих товарищей, вывода полиции с территории Сорбонны и демократизации высшей школы. В ответ власти объявили об отчислении из Сорбонны всех участников беспорядков. Поздно вечером у Латинского квартала студенческую колонну вновь атаковали силы КРС.

Вечер 7-го был началом перелома в общественном мнении. Студентов поддержали почти все профсоюзы преподавателей (только нантерская секция Автономного профсоюза преподавательского персонала филологических факультетов безоговорочно одобрила тактику репрессий), профсоюзы учителей и научных работников и даже глубоко буржуазная Французская лига прав человека. Профсоюз работников телевидения выступил с заявлением протеста в связи с полным отсутствием объективности при освещении студенческих волнений в СМИ.

8-го числа президент де Голль заявил: «Я не уступлю насилию», а в ответ группа известнейших французских журналистов создала «Комитет против репрессий». Крупнейшие представители французской интеллигенции – Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Натали Саррот, Франсуаза Саган, Андре Горц, Франсуа Мориак и другие – выступили в поддержку студентов. Французы – лауреаты Нобелевской премии выступили с аналогичным заявлением. Студентов поддержали крупнейшие профцентры Франции, а затем и партии коммунистов, социалистов и левых радикалов.

10 мая 20-тысячная демонстрация студентов, пытавшаяся пройти на Правый берег Сены к зданиям Управления телевидения и Министерства юстиции, была остановлена на мостах КРС. Демонстранты повернули назад, но на бульваре Сен-Мишель они вновь столкнулись с КРС. Так началась «ночь баррикад». Бульвар Сен-Мишель (а он не маленький!) полностью лишился брусчатки (после Мая власти залили Бульмиш асфальтом – от греха). Студенты соорудили 60 баррикад, и некоторые из них достигали 2 метров в высоту. До 6 часов утра студентам, окруженным в Латинском квартале, удавалось сопротивляться полиции. Итог: 367 человек ранено (в том числе 32 тяжело), 460 арестовано, пострадало 188 машин.

11 числа оппозиционные партии потребовали срочного созыва Национального Собрания, а испуганный премьер Жорж Помпиду выступил по ТВ и радио и пообещал, что Сорбонна откроется 13 мая, локаут будет отменен, а дела осужденных студентов – пересмотрены. Но было уже поздно: разгон полицией «маленькой кучки экстремистов» превратился в общенациональный политический кризис.

13 мая Франция была парализована всеобщей 24-часовой забастовкой, в которой участвовало практически все трудоспособное население – 10 миллионов человек. В Париже прошла грандиозная 800-тысячная демонстрация, в первом ряду которой шли руководитель Всеобщей конфедерация труда (ВКТ) коммунист Жорж Сеги и яростный обличитель коммунистов анархист Кон-Бендит. Сразу после демонстрации студенты захватили Сорбонну. Они создали «Генеральные ассамблеи» – дискуссионные клубы, законодательные и исполнительные органы одновременно. Генеральная ассамблея Сорбонны объявила «Парижский университет автономным народным университетом, постоянно и круглосуточно открытым для всех трудящихся». Одновременно студенты захватили Страсбургский университет. В крупных провинциальных городах прошли многотысячные демонстрации солидарности (например, в Лионе – 60-тысячная, в Марселе – 50-тысячная).

14 мая рабочие компании «Сюд-Авиасьон» в Нанте захватили – по примеру студентов – предприятие. С этого момента захваты предприятий рабочими стали распространяться по Франции как эпидемия. Там, где предприятия не захватывались, рабочие «просто» объявляли забастовку.

15-го студенты захватили театр «Одеон» и превратили его в открытый дискуссионный клуб. 16-го числа студенты навели некоторый порядок в Сорбонне, которую за два дня анархисты превратили в грандиозный свинарник. Сорбонной стал управлять оккупационный комитет из 15 человек. Впрочем, по требованию анархистов, боровшихся с «угрозой бюрократического перерождения», состав комитета каждый день полностью обновлялся, и потому комитет почти ничего всерьез сделать не успевал.

Вся Сорбонна, весь «Одеон» и половина Латинского квартала оказались заклеены плакатами, листовками и расписаны лозунгами самого фантастического содержания. Иностранные журналисты, раскрыв рты, табунами ходили и записывали лозунги «Красного Мая»:

«Запрещается запрещать!»,

«Будьте реалистами – требуйте невозможного! (Че Гевара)»,

«Секс – это прекрасно! (Мао Цзэ-дун)»,

«Воображение у власти!»,

«Всё – и немедленно!»,

«Забудь всё, чему тебя учили, – начни мечтать!»,

«Анархия – это я»,

«Реформизм – это современный мазохизм»,

«Распахните окна ваших сердец!»,

«Нельзя влюбиться в прирост промышленного производства!»,

«Границы – это репрессии»,

«Освобождение человека должно быть тотальным, либо его не будет совсем»,

«Нет экзаменам!»,

«Я люблю вас! Скажите это булыжникам мостовых!»,

«Всё хорошо: дважды два уже не четыре»,

«Революция должна произойти до того, как она станет реальностью»,

«Быть свободным в 68-м – значит творить!»,

«Вы устарели, профессора!»,

«Революцию не делают в галстуках»,

«Старый крот истории наконец вылез – в Сорбонне (телеграмма от доктора Маркса)»,

«Структуры для людей, а не люди для структур!»,

«Оргазм – здесь и сейчас!»,

«Университеты – студентам, заводы – рабочим, радио – журналистам, власть – всем!».

Тем временем студенты захватывали один университет за другим. Число захваченных рабочими крупных предприятий достигло к 17 мая полусотни. Забастовали телеграф, телефон, почта, общественный транспорт. «Франция остановилась».

18 мая, прервав свой визит в Румынию, в страну вернулся де Голль. 20 мая число бастующих достигло 10 миллионов, на заводах возникли «комитеты самоуправления» и «комитеты действия», не контролируемые официальными профсоюзами, в провинции начала складываться совершенно феерическая система распределения товаров и продуктов рабочими комитетами – нуждающимся, бесплатно. 21–22 мая в Национальном Собрании обсуждался вопрос о недоверии правительству. Для вотума недоверия не хватило 1 голоса!

22-го власти решают выслать из Франции Кон-Бендита. В ответ студенты устраивают с 23 на 24 мая в Латинском квартале «ночь гнева» (или «ночь мятежа» – «nuit d’émeute» можно перевести и так), повторив баррикадные бои. Запылала Парижская биржа. 24-го де Голль выступает с обещанием провести референдум об участии рабочих в управлении предприятиями (позже он от этого обещания откажется).

25-го в Министерстве социальных дел на рю Гренель начались трехсторонние переговоры между правительством, профсоюзами и Национальным советом французских предпринимателей. Выработанные там «Гренельские соглашения» предусматривали существенное увеличение зарплаты. Однако ВКТ была не удовлетворена уступками правительства и предпринимателей и призвала к продолжению забастовки. Социалисты во главе с Франсуа Миттераном и леваки восприняли «Гренельские соглашения» как «удар в спину революции». На стадионе Шарлети они собирают грандиозный митинг, где осуждают ФКП, профсоюзы и де Голля и требуют создания Временного правительства.

29 числа, в день чрезвычайного заседания кабинета министров, стало известно, что бесследно исчез президент де Голль. Страна в шоке. Лидеры «Красного Мая» призывают к захвату власти, поскольку она «явно лежит на улице». 30-го де Голль появляется и выступает с крайне жесткой речью, сообщив одновременно о роспуске Национального Собрания и о проведении досрочных парламентских выборов. Позже стало известно, что де Голль тайно летал в Баден-Баден, где располагался штаб французского военного контингента в ФРГ, и вел переговоры с военными. Затем он провел такие же переговоры в Страсбурге. Правда, что сказали де Голлю генералы – до сих пор никто не знает.

В тот же день воспрявшие духом голлисты проводят 500-тысячную демонстрацию на Елисейских полях. Испуганные буржуа скандируют «Верните наши заводы!» и «Де Голль, ты не один!». Это – начало конца «Красного Мая». Многие предприятия еще будут бастовать недели две. В начале июня профсоюзы проведут новые переговоры и добьются новых экономических уступок, после чего волна забастовок спадет. Предприятия, захваченные рабочими, начнут «очищаться» силами КРС – как, например, заводы «Рено».

Студенты пытались наладить с оккупированными предприятиями связь и взаимодействие. Забастовщики и студенты дали правительству арьергардный бой во Флине, где располагались цеха «Рено». Рабочие «Рено-Флин» отказались признать «Гренельские соглашения». Правительство окружило Флин тысячами жандармов. Позже это было названо «Флинским противостоянием». 17-летний лицеист-маоист Жиль Тотэн, связной между студентами и оккупировавшими Флин рабочими, спасаясь от преследовавших его жандармов, утонул в Сене. Рабочие Флина поклялись над его могилой отомстить жандармам. Озлобленные смертью товарища, студенты под пение «Интернационала» вновь соорудили в Париже баррикады и несколько часов сражались с КРС. Был полностью разгромлен комиссариат полиции на рю Перрон.

12 июня власть перешла в наступление. Были запрещены основные левацкие группировки, Кон-Бендит был выслан в ФРГ. 14 июня полиция очистила «Одеон» от студентов, 16-го – захватила Сорбонну. 17 июня возобновили работу конвейеры «Рено».

23 и 30 июня прошли (в два тура) парламентские выборы. Испуганный призраком революции, «средний класс» дружно проголосовал за де Голля.

Итак, «Майская революция» потерпела поражение. Почему же она стала символом, легендой?

В первую очередь, потому, что в мае 1968 года «внезапно», из мелкого инцидента в Нантере, причем не во время экономического кризиса, а наоборот – во время экономического процветания, впервые в европейской истории стремительно развился общенациональный кризис, вылившийся в революционную ситуацию. Это заставило многих понять, что изменилась сама социальная структура западного общества.

Во-вторых, потому, что «Красный Май» изменил моральный и интеллектуальный климат в Европе – и в первую очередь, во Франции. Вплоть до наступления эпохи неолиберализма и «новой консервативной волны» начала 80-х быть правым, любить капитализм считалось неприличным. Первая половина 70-х, осененная отсветом «Красного Мая», оказалась лебединой песней западноевропейской интеллектуальной и культурной элиты. Все сколько-то стоящее в этой области, как грустно признают сегодня на Западе, было создано до 1975–1977 годов. Все, что позже, – либо деградация, либо перепевы...

Чего же добились студенты? Во-первых, демократизации высшей и средней школы. Во-вторых, разрешения политической деятельности на территории университетов и студенческих городков. В-третьих, повышения социального статуса студента. В-четвертых, принятия «Закона об ориентации», который координировал действия высшей школы с непосредственными запросами экономики – и таким образом снижал риск безработицы для выпускников. В-пятых, ликвидации (пусть временно) психологической пропасти между студентами и рабочим классом. В-шестых, подрыва имиджа «сильного человека» де Голля. В апреле 1969-го де Голль внезапно уйдет в отставку, построенный им «режим личной власти» прекратит существование.

Что стало с бунтарями Мая позже? Спустя 25 лет этим вопросом задались авторы телефильма «Поколение». Оказалось, те, кто был активен в мае 68-го, остались активными и позже. Они ярко проявили себя в литературе, искусстве, науке, политике, журналистике, бизнесе. Во Франции «милитант Мая» (активист майских событий) – как знак качества: работодатели охотно таких берут – значит, человек активный, не боящийся принимать самостоятельных решений. Если «милитант» посидел в тюрьме – еще лучше: значит, не трус и не боится брать ответственность на себя. Незаменим как менеджер. Примеры бывают удивительные. Студент-бунтарь Эммануэль Дешелетт по кличке «Длинный», которому приписывают авторство модного у «зеленых» лозунга «Думай глобально – действуй локально!», стал крупнейшим предпринимателем, владельцем нескольких заводов. А вот те из молодых, кто вел себя в мае 1968-го тише воды, так никем и не стали.

Кое-что о лидерах «Красного Мая»:

• Даниель Кон-Бендит – стал одним из вождей умеренного крыла «зеленых» в Германии, депутатом Европарламента;
• Марк Кравец – стал шефом заграничной службы крупнейшей газеты «Либерасьон», созданной в 1973 году активистами «Красного Мая»;
• Жан-Луи Пенину – «золотое перо» в той же «Либерасьон»;
• Приска Башле, вдохновитель создания «комитетов действия» – профессор Сорбонны;
• Мишель-Антуан Бурнье, один из лидеров Союза студентов-коммунистов (ЮЭК) – главный редактор журнала «Актюэль»;
• Ролан Кастро, еще один лидер ЮЭК, вождь нантерских бунтарей – ведущий архитектор Франции;
• Ален Жейсмар, один из «вдохновителей» «Красного Мая» – профессор Сорбонны;
• Тьенно Грюмбах, лидер маоистского Союза коммунистической молодежи (марксистско-ленинского) – адвокат, старшина объединения адвокатов Версаля;
• Серж Жюли, один из основателей «Движения 22 марта» – директор «Либерасьон»;
• Ален Кривин, основатель и лидер «Революционной коммунистической молодежи» (ЖКР) – лидер троцкистской «Коммунистической революционной лиги» (ЛКР);
• Жан-Пьер ле Дантек, еще один лидер Союза коммунистической молодежи (марксистско-ленинского) – профессор Высшей архитектурной школы;
• Робер Линьяр, основатель того же Союза – известный социолог;
• Жан-Марк Сальман, руководитель боевых групп того же Союза – крупнейший продавец французских книг в Нью-Йорке;
• Жаннет Пьянкни, одна из основателей ЖКР – «правая рука» Кривина в ЛКР, кинодокументалист;
• Анри Вебер, «человек № 2 в ЖКР» – шеф постоянно действующей Конференции по политическим наукам;
• Филипп Барэ, один из основателей «Пролетарской левой» – генеральный инспектор Министерства национального образования;
• Жан-Марсель Бужеро, один из лидеров Национального союза студентов Франции (ЮНЕФ), издатель «Майских тетрадей» – директор и редактор журнала «Эвенеман дю жади»;
• Эрве Кабалье, один из основателей ЖКР – управляющий «Сигма-Телевизьон»;
• Рене Фридман, один из основателей «Марксистско-ленинского коммунистического действия» – видный ученый, первым во Франции получил «ребенка из пробирки» (совместно с Жаком Тистаром, троцкистским активистом в мае 68-го);
• Андре Глюксман, один из основателей «Пролетарской левой» – известный философ;
• Ги Гогенхейм, основатель «Гомосексуалистского фронта революционного действия» – известный писатель;
• Кристиан Жамбе, редактор маоистской газеты «Дело народа» – преподаватель Сорбонны;
• Ги Ландро, один из основателей «Пролетарской левой» – известный философ;
• Жан-Поль Рибе, «старейший маоист в “Одеоне”» – редактор и шеф приложений к журналу «Экспресс»...

И два мученика:

• Мишель Фирк. Присоединилась к гватемальской герилье. Покончила самоубийством (официальная версия) после зверских пыток в тюрьме гватемальской политической полиции (обвинялась в организации убийства посла США в Гватемале Джона Г. Мейна);
• Пьер Гольдман. Присоединился к латиноамериканской герилье. Арестован в 1974 году, приговорен к пожизненному заключению, убит в 1979 году...

Иоанн Креститель «Красного Мая»
Жан-Люк Годар как предтеча и вдохновитель 1968 года

Когда мятежные парижские студенты в мае 68-го разбирали по камешку мостовую Бульмиша и разламывали решетки церкви Сен-Жермен-де-Пре, они воплощали в жизнь заложенный в них подсознательный проект – проект бунта. Какая-то часть, впрочем, осуществляла и сознательный проект – те, кто как следует прочитал и освоил некоторые книги некоторых авторов (после событий Мая, по свежим следам, стали выяснять, а какие же авторы были самыми почитаемыми у студентов-бунтарей? – Получился следующий набор (в порядке убывания): Сартр, Маркс, Троцкий, Альтюссер, Ленин, Камю, Фромм, Мао Цзэ-дун, Бакунин, Че Гевара). Но к 18 годам много толстых философских книг не прочитаешь. Подавляющее большинство из тех десятков тысяч, что строили баррикады и дрались с жандармами, прочитали 2–3 такие книги. Зато все смотрели кино. Совершенно конкретное, «свое»: кино «новой волны» и, в первую очередь, фильмы Жана-Люка Годара.

Когда первые фильмы «новой волны» вышли на экраны, будущим майским бунтарям было по 10–15 лет. Самое время закладывать основы мировоззрения.

Очень скоро «культовым» фильмом молодых стал фильм Годара «На последнем дыхании». Эта лента затмила даже «400 ударов» Франсуа Трюффо, фильм, который молодые воспринимали как обличение «взрослого» мира – мира ханжеского, глупого, скучного, откровенно репрессивного и направленного против молодых (то есть юнофобского).

Годар замаскировал свою ленту под триллер и главного героя Мишеля (Ж.-П. Бельмондо) – под гангстера. Это, конечно, облегчало восприятие фильма подростком. Штамп «масскульта» (в данном случае – приключенческого кино) – герой, противостоящий всему миру (наследие романтизма, включенное в обязательный набор стандартов «массовой культуры»), закрепленный в подсознании любого подростка, в фильме прямо возвращается к своему архетипическому источнику – к героическому мифу.

На самом деле фильмом «На последнем дыхании» Годар поставил дерзкий эксперимент. Средствами кинематографа – и так, чтобы это было незаметно (иначе невозможно воздействие на подсознание!) – он решил проиллюстрировать основные положения социальной философии Сартра. Мишель – это тотальный бунтарь, выломившийся из видимой, «обычной» жизни в подлинную, в экзистенцию. Именно потому он каждый миг живет «на последнем дыхании», что каждый его миг – это миг экзистенции. Это же является причиной выбора Мишелем в конце фильма не спасения, а смерти. Тотальный бунтарь полностью отрицает оппортунизм, «ложь во спасение» – как в мелочах, так и в серьезном. Он порывает с неподлинным миром. Тотальная форма разрыва с миром только одна – смерть. Мишель выбирает смерть потому, что уже порваны все нити, связывающие его с неподлинным, вещным, ложным существованием, он – в области абсолютной свободы, полной реализации своего «Я», он раскрыл наконец свою сущность. Отступить – это потерять себя, деградировать, отказаться от себя как от человека, от подлинного существования ради неподлинного.

Еще тщательнее замаскировал Годар второго теоретика, положения которого он проиллюстрировал фильмом. Этим вторым был Франц Фанон. Именно в соответствии с тезисом Фанона о революционной роли люмпен-пролетариата Годар на роль главного положительного героя выбирает гангстера. А современную Францию Годар подает точь-в-точь как колониальный Алжир. Мишель – свой, он всегда находит помощь и поддержку, при всей своей тотальной автономии он с легкостью входит в контакты, поддерживает отношения с такими же, получает необходимую информацию. Это – подполье, Мишель – партизан. Это уже не Франция, это – страна «третьего мира», в которой Мишель и его товарищи (по фильму – тоже гангстеры) ведут экзистенциальную партизанскую войну.

Иллюзорность внешнего мира подчеркивается технически – знаменитой операторской манерой «новой волны»: документальные кадры, ручная камера, съемки на натуре, расфокусировка, несовпадение видео- и звукоряда, ложные раккорды. Это – сплошной поток несерьезной, поверхностной, почти бутафорской жизни. Мишель, перешедший в иное, более высокое качество, скользит по этой жизни как живой человек в царстве теней. На другой стороне баррикад: тоже совершенно чуждые этому миру оккупанты, колонизаторы – то есть полиция, жандармы. Их сразу видно, как видно белого в Черной Африке. Они так же чужеродны в этом мире, как Мишель, но по другой причине: если внешний мир – это мир иллюзорного существования, то они представители иного мира – мира смерти, нежить.

Иногда в пропагандистской смелости Годар доходит в фильме до совершенно отчаянных выходок: например, вкладывает в уста Мишеля монолог, являющийся лишь слегка перефразированной цитатой из «Теории прибавочной стоимости» Маркса!

Эксперимент удался. «На последнем дыхании» французские подростки – будущие бунтари 68-го – смотрели раз по 5–6 (некоторые и по 10). Разумеется, они и не подозревали, что, глядя на экран и идентифицируя себя с главным героем, они впитывают социальный радикализм Сартра, Фанона и Маркса. Но именно поэтому восприятие заложенных в фильме идей было максимально полным и абсолютно некритичным. Годар не зря начинал как кинокритик и исследователь кино. Он знал, как и почему действуют на зрителя «движущиеся картинки». Годар знал, что самая важная способность кино – это воздействие эйдетическое и – через эйдетику – суггестивное, воздействие на подсознание. Кино ведь не текст (вопреки тому, в чем позже начнут уверять всех Деррида и другие постструктуралисты).

Непонимание того, что «На последнем дыхании» – это пропагандистский, суггестивный фильм, фильм-модель, фильм, закладывающий установки, сыграло позже дурную шутку с Голливудом. В Голливуде, понятное дело, никто Сартра с Фаноном не читает (не по уму) – и когда, вдохновленный безумным успехом годаровского фильма, Джим Макбрайд сделал римэйк, дело кончилось грандиозным провалом. А ведь все – и режиссер, и продюсеры, и кинокомпания, и прокат, и банки – были уверены, что фильм принесет не меньше миллиарда...

Изощренная французская критика, уверенно ловившая «блох» (киноцитаты) в фильмах, оказалась философски неграмотной – и подпольно протаскиваемой Годаром «революционной крамолы» не заметила. Впрочем, это не спасло следующий фильм – «Маленький солдат» – от цензурного запрета. Но там Годар «засветился»: историю такого же экзистенциального бунтаря он открыто сопряг с современными фильму острыми политическими событиями – партизанской борьбой в Алжире и действиями французских спецслужб против представителей алжирских патриотов в Швейцарии. Такой «наглости» режим де Голля вынести не смог.

Тогда Годар заходит с другой стороны. В фильме «Жить своей жизнью» (1962) он рассказывает о судьбе «маленького человека», решившего «жить своей жизнью», то есть самостоятельно определять свою судьбу. Но выясняется, что в современном обществе это невозможно. Героиня фильма – Нана, актриса и продавец в магазине грампластинок – помимо своей воли становится проституткой, а попытка «выйти из дела» тут же наказывается – пулей сутенера. Тут все так ясно и обнажено, что даже французская кинокритика начинает догадываться, что это не просто «зарисовка из жизни», а что-то более опасное. Так и есть: это Маркс, Лефевр и Гароди. Говоря марксистским языком, это иллюстрация попытки «освободиться за спиной своего класса» – с показательной репрессалией за такую попытку.

Но фильм «Жить своей жизнью» не этим поразил молодых почитателей «новой волны». В фильме Годар пошел на откровенно отчаянный шаг – он ввел в ленту длинную-длинную (и явно не мотивированную сюжетом) сцену разговора героини в кафе со случайно встреченным пожилым философом (в котором легко угадывается Жан-Поль Сартр). Впервые во французском кино непосредственно в фильм вводился долгий философский монолог. Хотя Годар и старался адаптировать язык философа для восприятия «рядовым зрителем» (формально – для того, чтобы Нана хоть что-то поняла), тайный смысл монолога был ясен только посвященным: это был изощренный вариант поглощения философией атеистического экзистенциализма à la Сартр близкой к экзистенциализму феноменологией Мориса Мерло-Понти. Замысел просто наглый: Годар выполняет работу Сартра за Сартра – если выясняется, что известные расхождения Мерло-Понти с левыми (марксистами и экзистенциалистами) вызваны всего лишь тем, что Мерло-Понти, сам того не осознавая, излагает другим языком (в других терминах) то, что он на уровне комплексов идей почерпнул у Маркса и Сартра, то о чем с ним полемизировать? – нужно всего лишь разобраться, какое понятие Маркса стоит за тем или иным термином Мерло-Понти.

В начале 60-х «новая волна» как цельное явление перестала существовать. Но режиссеры остались. И сохранилась преданная аудитория: левая интеллигенция, студенты, лицеисты, школьники – те, кто привык смотреть Трюффо и Годара в киноклубах (сеть киноклубов покрыла в 50-е – 60-е гг. всю Францию, кино «новой волны» прокатывалось именно через киноклубы, на «большой экран» практически не попадая).

А Годар поставил следующий эксперимент – «Альфавиль» (1965). Критика по безграмотности записала фильм в «антиутопии». На самом деле это была пародия на антиутопию и пародия на шпионский боевик. Пародийная перенасыщенность, уровень издевательства над «масскультом» в фильме были восхитительны: высмеивалось всё – начиная с Джеймса Бонда и кончая Орвеллом, Замятиным и Олдосом Хаксли. У Годара в «Альфавиле» два основных объекта осмеяния: «массовая культура» и «теория тоталитаризма» (тогда, в 1965, это было более чем смелым выпадом: только в конце 60-х – первой половине 70-х «теория тоталитаризма» была подвергнута на Западе серьезной критике и признана ведущими специалистами ненаучной; у нас, впрочем, в последнее десятилетие наблюдалось прямо противоположное явление; «бедная Россия, вечно она носит выброшенные Европой шляпки!»).

Альфавиль – тоталитарное государство будущего – оказывается при ближайшем рассмотрении картонной бутафорией, «страшилкой» из «ужастика», разваливающейся от соприкосновения с реальным, живым человеком (даже идиотом, каким являлся главный герой фильма Лемми Кошэн). Но Годар не был бы Годаром, если бы он не превратил фильм в «идеологическую диверсию». Весь «Альфавиль» был одной большой пропагандой способом кино только что (в 1964) вышедшей книги Герберта Маркузе «Одномерный человек». Если читать «Альфавиль» через призму «Одномерного человека» – все нелепости фильма исчезают. Становится ясным главное: Альфавиль – это не будущее, Альфавиль – это настоящее; тоталитаризм – это не грядущее общество с машиной-диктатором во главе, а сегодняшний мир, окружающий тебя.

Парижские студенты-бунтари 68-го «Одномерного человека» в большинстве своем еще не успели прочитать (книга была переведена на французский лишь в том же, 68-м году). Но зато фильм смотрели все и хорошо усвоили. Когда студенты Нантера пытались найти администрацию для проведения переговоров, то, побродив по пустым одинаковым коридорам и не найдя никого, кто бы взял на себя смелость говорить с ними, они в отчаянии стали кричать: «Это – Альфавиль! Это – Альфавиль!».

Следующим «шагом к 68-му» становится фильм «Безумный Пьеро» (тоже 1965). Это – еще одно переиздание «На последнем дыхании». Вновь – герой-бунтарь бежит из мира, выламывается из него и гибнет. Пересечения с «На последнем дыхании» очевидны и даже навязчивы. «Безумный Пьеро» – как вторая часть дилогии, когда многое уже ясно, просто и понятно. Внешний, неподлинный, буржуазный мир в нем откровенно ходулен (вплоть до того, что персонажи не имеют собственных мыслей, а разговаривают цитатами из рекламных роликов – как сегодня наши дети!), мир гангстеров больше не рассматривается как оппозиция (напротив, он включен в цепочку официального бизнеса), а гибель (самоубийство) бунтаря-одиночки – это финал успешно выигранной битвы: внешний, неподлинный, буржуазный мир уже побежден – остались лишь закрепить победу навечно, сделать ее необратимой путем изъятия себя из действительности. Тем самым Годар превращает персонаж «пьесы» в постановщика, в демиурга.

Основные идеи: современное общество – общество «жизнерадостных роботов», отравленных рекламой и СМИ псевдолюдей (это – вновь «Одномерный человек»); не верьте псевдореальности, ищите за фасадом Welfare State механизмы подавления (Маркузе, Фромм, в конечном итоге – Маркс); не верьте СМИ, рекламе, языку, ищите за ними (и в них – включая язык) опять же механизмы подавления (вновь Маркузе плюс Ролан Барт, плюс Витгенштейн). И, наконец, главное: революционное наступательное действие возможно! Этот последний тезис – ведущий, Годар для того, чтобы закрепить его в подсознании зрителя, даже заставляет главных героев рисовать портреты Фиделя Кастро и Мао. Итак, вот ориентир, пример для подражания: революционеры-победители – Кастро и Мао Цзэ-дун.

Это – этапный шаг, поскольку вслед за «Безумным Пьеро» Годар переходит уже к открытой пропаганде: к фильмам «Masculin/Féminin», «Две или три вещи, которые я знаю о ней», «Китаянка» и «Уик-энд». В этих фильмах, снятых в последние 2 года до «майского взрыва», Годар уже напрямую показывает (исследует и одновременно популяризирует) опыт радикальной молодежной контркультуры, порывающей с современным ей буржуазным миром и переходящей в открытую политическую оппозицию. Эти фильмы уже вызывающе политичны, социологичны и ни в коем случае не предназначены для «среднего зрителя». Ткань фильмов разрывается вторжением съемочной группы непосредственно в кадр, в действие, помещением на экран революционных цитат (а то и обрывков цитат – для лучшего запоминания в соответствии с «зейнгарник-эффектом»), вплетением в ленты материалов социологических опросов и самого процесса анкетирования и т.д. У этих фильмов тщательно выбрана аудитория – бунтари 68-го до самого 68-го. Годар осознает ситуацию как рубежную, как последнюю передышку перед броском вперед.

«Французы, еще одно усилие – и вы ... революционеры!»

Намеки, экивоки, маскировка – все отброшено: зачем, кругом свои (а противник уже просто не успеет ничего сделать – нет времени). На экране – коммуны; Мао; Вьетнам; политические репрессии; буржуазный мир как мир спонтанного и немотивированного насилия; буржуазная культура как культура лжи и подавления; Брехт как символ революционной культуры и революционного театра; общество потребления как общество проституции; переход к открытой революционной пропаганде и открытому революционному насилию – как неизбежный следующий шаг.

Дальше был Май 68-го. В 68-м Годар стал инициатором и активным участником всех революционных проектов французского кинематографа – и Генеральных штатов французского кино, и Генеральной ассамблеи, и Группы им. Дзиги Вертова. Он выпускал «кинолистовки» во время майско-июньских событий, сделал фильм «Веселая наука» (запрещенный цензурой за революционную пропаганду), он снимал нантерских студентов-бунтарей и бастовавших рабочих «Рено» («Фильм, как другие»), итальянскую контестацию («Битвы в Италии»), знаменитого Даниеля Кон-Бендита («Ветер с Востока», где Кон-Бендит был также соавтором сценария), «Роллинг Стоунз» («One plus One»). На 10 лет (именуемых обычно «десятилетием борьбы») Годар стал политическим активистом, пропагандистом, документалистом, создателем фильмов-инструкций. Подобно Сартру, признанному философскому вдохновителю Мая 68-го, ставшему участником дискуссий в захваченном студентами «Одеоне» и распространителем маоистской газеты «Коз дю пёпль», Годар влился в 1968 году в измененную реальность, в массовое выламывание в экзистенцию.

Годар воплотил в жизнь свой художественно-пропагандистский проект – в 1968-м. Он испытал уникальное счастье въяве попасть в созданную им же параллельную, экзистенциальную реальность, ощутить себя не описателем, а делателем истории. Я не знаю ни одного другого кинорежиссера, который мог бы похвастаться тем же самым.

Сегодня Годар – pater honorabilis мирового кино. Его демонстративно отрешенное, даже презрительное отношение к окружающему миру не должны удивлять. Представьте себе Иоанна Предтечу, дожившего до провозглашения христианства официальной религией Римской империи...

---