Абстрактные философские понятия не так часто становятся символами широкого социального звучания. И когда это случается, это всегда свидетельствует о том, что понятие выражает не просто нюанс философской мысли, но серьезную общественную проблему. Именно так обстоит дело с понятием «отчуждение», которое в последние годы оказалось на Западе в центре разнообразных дискуссий — философских, социологических, литературоведческих и даже в области психиатрии. Некоторое (далеко не полное) представление о них дает опубликованная в «Иностранной литературе» №1 за 1966 г. подборка статей зарубежных авторов (Эриха Фромма, Гюнтера Андерса, Льюиса Мамфорда, Эрнеста ван ден Хаага, Филипа Эвергуда, Гарвея Сводоса и Аллена Хэррингтона) из журналов и книг, изданных в США за последние годы.

Многозначное и емкое понятие «отчуждение» обозначает, в общих чертах, такое положение, когда продукты человеческой деятельности приобретают независимость от своего творца, противостоят ему как нечто внешнее и даже господствуют над ним.

«Отчуждение — вот участь отдельного человека при капитализме, — пишет известный американский социолог и психоаналитик, ведущий представитель так называемого неофрейдизма Эрих Фромм. — Под отчуждением я понимаю такой тип жизненного опыта когда человек становится чужим самому себе. Он как бы «отстраняется», отделяете от себя. Он перестает быть центром собственного мира, хозяином своих поступков; наоборот — эти поступки и их последствия подчиняют его себе, им он повинуется и порой даже превращает их в некий культ».

В чем же проявляется отчуждение человека при капитализме, каковы его важнейшие аспекты и симптомы?

Прежде всего, речь идет о дегуманизации труда. Труд — главная, основная сфера человеческой деятельности. В труде человек развивает и объективирует свои способности, в продуктах труда «опредмечивается» и становится достоянием других его индивидуальность. В то же время продукт труда не принадлежит самому производителю и может быть даже направлен против него. Разве ученые, разрабатывавшие теоретические основы современной ядерной физики, желали создания оружия массового уничтожения? Вспомним прекрасную книгу Р. Юнга «Ярче тысячи солнц», в которое показана эта психологическая драма.

От человека отчуждается не только продукт, результат, но и самый процесс труда. Капиталистический труд по самой сути своей является несвободным, подневольным трудом на эксплуататора. Как писал Маркс, «внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому»[1]. Это обесчеловечивает труд, лишает его духовно-психологических стимулов, превращает в тягостную рутину, необходимую лишь ради поддержания существования. «Люди, с которыми я работал на конвейере, за редким исключением, чувствуют себя как животные, попавшие в капкан», — свидетельствует писатель Гарвей Сводос, развенчивая миф о «счастливом рабочем». Не лучше и положение служащего, который, по словам Аллена Хэррингтона, чувствует себя на службе точно под стеклянным колпаком, где «личность постепенно атрофируется за ненадобностью».

Средневековый крестьянин или ремесленник работал по времени не меньше, чем фабричный рабочий, и труд его вовсе не был легким и радостным. Но психологически он переживал свой труд как естественное, неотъемлемое содержание жизни. Отчужденность труда при капитализме выступает во всей своей жестокой наготе. Уже сами понятия «рабочее время» и «свободное время» говорят об отчужденном характере труда. Рабочее время — это все что угодно, но только не свобода. А свободное время — это прежде всего свобода от труда.

Но если труд — только средство к существованию, то и сам трудящийся человек тоже не самоцель, а средство. Рабочая сила — такой же товар, как и другие. «В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей, — писал Маркс, — растет обесценение человеческого мира»[2]. Человек, замечает Фромм, ощущает себя товаром, который надо повыгоднее продать на рынке. Он вовсе не чувствует себя активным деятелем, носителем человеческих сил и способностей. Отношения взаимного использования, подход к другому человеку как к средству для достижения своих эгоистических целей пронизывают не только производственные, но и любые другие человеческие отношения. Брак становится браком по расчету, образование из средства удовлетворения естественной любознательности превращается в средство получить преимущество в конкурентной борьбе, дороже продать себя на рынке рабочей силы. Искусство, некогда бывшее откровением, становится обычным предметом купли-продажи и служит главным образом для развлечения.

Авторы статей, опубликованных в «Иностранной литературе», отнюдь не одинаково подходят к проблеме отчуждения. Объединяет их представление о прямой зависимости отчуждения от прогресса — в самых разных его выражениях. Однако острота, с которой ставят эту проблему современные мыслители Запада, объясняется не столько о влиянием научно-технического прогресса как такового, сколько тем, что процессы, которые раньше затрагивали преимущественно рабочих, людей физического труда, теперь в полной мере ощущаются и интеллигенцией. В прошлом, когда сравнительно примитивное производство требовало относительно небольшого количества образованных людей, получение образования уже само по себе давало определенные материальные и моральные привилегии, позволяя интеллигенции чувствовать себя до некоторой степени автономной элитой. Теперь положение изменилось.

Современное производство требует массы образованных людей. При этом зависимость интеллигенции от капитала возрастает. Если раньше наемной была в основном производственно-техническая интеллигенция, тогда как остальные интеллигенты были преимущественно представителями «свободных профессий», то теперь уже большая западной интеллигенции работает по найму. Некоторые отряды интеллигенции ,например учителя, оплачиваются даже ниже, чем квалифицированные рабочие. Но дело даже не в размерах зарплаты, а в том, что социальное положение служащих постепенно сближается с положением рабочих: они так же продают свою рабочую силу, так же подвергаются эксплуатации, так же не любят свою работу. Как замечает Сводос, «человек в белом воротничке вступает... в серый мир рабочего человека»[3]. Та же обезличенность наблюдается в сфере общественно-политических отношений. Буржуазное государство — это громадная бюрократическая машина, в которой нет для самодеятельности отдельной личности. Еще в 1843 г. в работе «К критике гегелевской философии права» Маркс подчеркивал формальный, отчужденный характер бюрократической машины:

«Если бюрократия, с одной стороны, есть воплощение грубого материализма, то, с другой стороны, она обнаруживает свой столь же грубый спиритуализм в том, что хочет все сотворить, т. е. что она возводит волю в causa prima, ибо её существование находит своё выражение лишь в деятельности, содержание для которой бюрократия получает извне; следовательно, лишь формированием этого содержания, его ограничением она может доказать своё существование. Для бюрократа мир есть просто объект его деятельности»[4].

Сейчас бюрократический не только количественно разросся (вспоминается сатирическое изображение этого в «Законах Паркинсона»), но и качественно усложнился. Фромм с ужасом говорит о роковом главенстве «бюрократов». В гигантских масштабах современного общества специализация управленческих функций неизбежно возрастает, и, следовательно, они все больше «отчуждаются» от индивида. Бюрократический аппарат тем совершеннее, чем полнее удается исключить из официальных деловых отношений всякие эмоции и вообще человеческие, личные элементы. Чиновник — не человек, а только воплощение ленной социальной функции, он должен манипулировать людьми, как если бы они были простыми числами или вещами. Бюрократизации подвергаются не только государство, но и политические партии, где неуклонно возрастает роль штатного аппарата, общественные организации, благотворительные общества и т. п. Куда бы ни пошел человек, он всюду сталкивается с безличной «Организацией». И, что но важно, буржуазный государственный аппарат прямо противостоит народным интересам: он не только не стремится развивать их инициативу, но систематически глушит. Человек, попавший в лабиринт этой гигантской машины, чувствует себя потерянным и беспомощным. Вероятно, никто не описал это ярче, чем Кафка.

Итак, труд обезличивается, дегуманизируется, а в общественно-политической жизни господствует холодный бюрократизм... Но ведь существует еще досуг, свободное время, которое человек может использовать по собственному усмотрению. Когда Маркс писал «Капитал», средняя продолжительность рабочего дня французских рабочих составляла 13 часов. У рабочих, описанных в книге Энгельса «О положении рабочего класса в Англии», практически не было досуга; их «свободное время» было едва достаточным для того, чтобы восстановить израсходованные на работе силы. Сейчас положение другое. В развитых капиталистических странах продолжительность рабочего дня ограничена законом. Существуют оплачиваемые отпуска, социальное страхование и т.п. Казалось бы, это создает условия для развития личности, даже если труд ее рутинный и неинтересный. Именно так ставят вопрос многие социологи. Французский социолог Жоффр Дюмазедье назвал свою книгу «К цивилизации досуга?»[5]. Но он не случайно поставил вопросительный знак после этой формулировки.

Дегуманизация труда и бюрократизация общественной жизни действительно повлекли за собой перемещение личных идеалов многих людей из сферы производства в сферу быта и потребления. Говоря словами покойного Р. Миллса, «идолы предприимчивости и трудолюбия» сменились в общественном сознании «идолами досуга и потребления». Я — маленький человек и не стремлюсь стать великим мира сего. Работа нужна мне лишь для того, чтобы существовать, она не является моей главной жизненной задачей. Моя истинная, личная жизнь начинается за стенами фирмы. Здесь я свободен и индивидуален, меня никто и ничто не стесняет.

Увы! Фетишизация досуга и потребления как преимущественной сферы развития личности оказалась тоже иллюзорной и беспочвенной. Известный американский социолог Дэвид Рисмэн, который в своей книге «Одинокая толпа» писал, что в современном обществе развитие личности может осуществляться не в сфере труда, а в сфере досуга и развлечений, вскоре был вынужден признать свою ошибку:

«Бремя, которое легло на досуг вследствие расщепления труда, слишком тяжело, чтобы с ним можно было сладить; досуг не только не может спасти труд, но и сам гибнет вместе с ним; он может иметь смысл для большинства людей, только если труд имеет смысл»[6].

И это вполне естественно.

Если труд и общественная деятельность не формируют у человека привычку самостоятельно мыслить и чувствовать, не пробуждают у него многообразных и сложных духовных потребностей, откуда же возьмутся эти потребности в сфере досуга? Конечно, человек дома может быть совсем не таким, как на работе, особенно если работа ему не нравится. Но раз выработанная привычка к стандарту, укоренившийся в психологии личности конформизм неизбежно дадут себя знать и здесь и, возможно, даже сильнее, чем в сфере труда. Пока человек на работе, он подчинен определенному внешнему, заданному ритму, ритму машины, конвейера или чиновничьей рутины. Выйдя с работы, он освобождается от этого ритма. И что же? Часто он просто не знает, что делать. Его фантазия, ограниченная социальными условиями жизни, слишком бедна, его культурные запросы узки, неразвиты. Оказавшись свободен, он первым делом оглядывается на других: а что делают другие? И снова, незаметно для самого себя, оказывается во власти безличного стандарта. Досуг, оторванный от труда и противопоставленный ему, ориентированный на «маленького человека», отгороженного от большой общественной жизни, приводит лишь к измельчанию человека, а следовательно, ко все большей его стандартизации.

Этому способствует и распространение так называемой «массовой культуры», о которой много пишут сейчас на Западе. Массовая культура, или, как ее иронически назвал известный американский журналист Дуайт Макдональд, «масскульт», это своего рода эрзац-культура, производимая в массовых количествах с расчетом на неразвитые вкусы потребителя. «Масскульт» — это прежде всего, серость, стандартность, безличность, бездарность. Это духовный суррогат, заменяющий подлинную жизнь развлечением. Его сила в том, что он дает людям видимость движения и разнообразия. Но, отвлекая их от скуки и прозы жизни, «масскульт» одновременно порождает привязанность к готовому, стандартному опыту, и в итоге жизнь становится еще более скучной и пустой. «Большинство людей, — пишет нью-йоркский социолог Ван ден Хааг, — до седых волос кормятся манной кашкой, они приучены к тому, что им всегда все разжуют и в рот положат. Они ощущают смутное беспокойство и неудовлетворенность, но сами не знают, чего хотят, и не смогли бы прожевать и переварить то, чего им не хватает. Повара неустанно рыщут по всему свету, разыскивая рецепты новых блюд. Но получается всегда одно и то же — та же унылая кашица, тщательно процеженная, растертая, взбитая, подогретая, охлажденная».

Охватывая труд, общественно-политическую деятельность и культуру, отчуждение проявляется и в сфере сознания. Человек не узнает в противостоящих ему общественных силах результатов своей собственной совокупной деятельности, воспринимает их как некие самостоятельные сущности. Наиболее развитой формой этого фетишистского воззрения является религия, в которой человек не только признает независимость стихийных сил природы и общества от своей собственной деятельности, но обожествляет их, смиряется перед ними. Когда же религиозная вера дает трещину и идея единения с богом перестает удовлетворять человека, а до практического, действенного единения с другими людьми он еще не поднялся, в его сознании образуется своего рода вакуум. Осознание конечности, ограниченности собственных сил рождает мучительное чувство одиночества, бессилия, бессмысленности жизни, психологической отчужденности от окружающего мира, доходящее до потери собственного «я». Американские психоаналитики единодушно констатируют разницу между своими сегодняшними пациентами и пациентами, с которыми имел дело Фрейд в начале столетия: пациенты Фрейда сами жаловались на появление симптомов, несовместимых с их сознательным «я»; современный невротик, наоборот, жалуется именно на утрату собственной индивидуальности, на трудности «самоопределения» — «я» потерялось в ряду одинаково безличных, внешних и часто несовместимых друг с другом ролей.

Итак, речь идет о реальных, важных и острых проблемах общественной жизни. Авторы, пишущие об отчуждении, в большинстве своем критически относятся к современному капитализму, и многие из них (в частности, Фромм) сознательно используют в этой критике некоторые идеи Маркса. Но во всем ли можно согласиться с их постановкой и особенно с их решением проблемы?

Прежде всего не забудем о многозначности самого понятия «отчужденность». Здесь не место для выяснения терминологических нюансов, даже весьма существенных, но основные значения слова указать необходимо. В философской и социологической литературе оно употребляется в трех главных значениях. Во-первых, говоря об отчуждении, буржуазные философы часто имеют в виду любое опредмечивание человеческой деятельности — всякое проявление моей деятельности, любой результат моего труда принимает какую-то материальную форму, следовательно, отделяется, отчуждается от меня как от творца. Во-вторых, отчуждение обозначает овеществление субъекта, ограничение активно-творческого начала в человеке, его порабощение продуктами его же собственной деятельности. В-третьих, отчуждение обозначает психическое состояние лица, не чувствующего себя свободным в своих действиях, ощущающего себя вещью, игрушкой каких-то внешних сил. Все эти значения принципиально различны.

Первая трактовка понятия представляется нам слишком расширительной. Зачем называть отчуждением необходимое условие любой человеческой деятельности, без которого невозможно никакое самовыражение, никакое самоутверждение личности? Маркс специально разграничивал «опредмечение» (Vergegenstandlichung), составляющее неотъемлемую черту всякой предметной деятельности на любой ступени истории человечества, и «овеществление» (Versachlichung или Verdingliehung) как специфическую форму опредмечения, связанную с определенными историческими условиями. Уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 г.» и в позднейших работах Маркс связывает возникновение отчуждения с частной собственностью и антагонистическим разделением труда. Почему получается, что общественные силы людей становятся господствующими над ними? — спрашивает Маркс. И отвечает: причина этого — разделение труда.

Разделение труда, дающее людям возможность проявить и развить свои индивидуальные способности, было предпосылкой становления индивидуальности и культуры. Но процесс этот внутренне противоречив. Благодаря общественному разделению труда все меры человеческой деятельности выступают в форме организации, а труд отдельного человека, кто бы он ни был, представляет собой отдельную функцию, деталь, часть стоящей задачи, целое которой выпадает из поля зрения индивида. Цель его деятельности отрывается от самой этой деятельности и даже противопоставляется ей в качестве ей силы, принуждающей человека выполнять функции, смысл и значение которых для него утрачены.

В античном и феодальном обществе это противоречие еще не могло быть осознано: слишком тесной и органической была связь индивида с его этнической группой, сословием, цехом, религией; дворянин всегда остается дворянином, разночинец — всегда разночинцем, вне зависимости от прочих условий их жизни. Социальные отношения были одновременно отношениями личными: вассальные отношения связывают не просто разные звенья феодальной иерархии, но данного конкретного вассала с данным конкретным сюзереном.

Капитализм разрушил жесткую иерархическую систему, которая однозначно призывала индивида к его касте, сословию и т. п. В системе ценностей, провозглашенной капитализмом, ведущее место заняли личная инициатива, предприимчивость. Но личная зависимость человека сменилась зависимостью вещной: рабочая сила превратилась в товар, уродующее воздействие на личность оказали дробное разделение труда, бюрократизация общественной жизни, подчинение духовной культуры безличной силе денег. Социальное положение индивида, его классовая принадлежность и жизненные устои оказываются теперь случайными по отношению к его индивидуальности, воспринимаются как внешняя нивелирующая сила. В каждом из своих общественных отношений человек ощущает себя не как целостную личность, а лишь как средство, как воплощение какой-то частичной функции.

Таким образом, отчуждение — это объективное историческое явление, и третье значение понятия (отчужденность как психологический феномен) — лишь выражение этого основного факта. Но и тут нет полного совпадения. С одной стороны, возможна столь высокая степень объективного отчуждения, что человек перестает осознавать его, свыкается с ним. Например, «веселые роботы», населяющие «Славный новый мир» Олдоса Хаксли, — само воплощение отчуждения, деиндивидуализации. Но они не чувствуют этого, так как нивелированы не только их жизненные условия, но и их потребности. С другой стороны, чувство психологической отчужденности может возникать у человека и независимо от общих социальных условий, в связи с какими-то личными трудностями; оно становится социальной проблемой лишь при определенной степени массовости.

Авторы статей, опубликованных в «Иностранной литературе», по-разному понимают и ставят проблему отчуждения. Фромм связывает отчуждение с капитализмом другие предпочитают менее определенное понятие - «индустриальное общество» или «массовое общество»; впрочем, и Фромм, говоря о перспективах развития СССР и США фиксирует внимание главным образом на общих чертах, приписывая обеим системам одни и те же тенденции развития. В рамках этой «глобальной критики» отчужденность становится прежде всего функцией научно-технического прогресса и лишь отчасти-конкретных социальных условий. Такой взгляд представляется односторонним.

Разумеется, одинаковый уровень развития производства порождает некоторые общие проблемы для капиталистического и для социалистического общества. Необычайное ускорение темпов общественного развития, урбанизация, быстрое изменение техники, способов мышления и т. п. приводят к тому, что люди не успевают осмыслить происходящие сдвиги и психологически приспособиться к ним; это затрудняет процесс идентификации, самоопределения, формирования устойчивого самосознания личности. Современный человек вовлечен в чрезвычайно широкий круг общения, его жизнь исключительно мобильна, и это порой вызывает у него ощущение неустойчивости, неопределенности. Но эти проблемы сами по себе разрешимы. Ведь возможности психологической адаптации человека очень велики, а ускорение темпов общественного развития наблюдается не первое столетие. Да и сама скорость — понятие относительное. Сельскому жителю кажется невыносимой суета большого города, а горожанин поражается неподвижности деревенской жизни. Богатство общения и смена впечатлений как таковые отнюдь не способны разрушить личность.

«Итак, машина оказалась двуликой, — пишет Льюис Мамфорд. — Она орудие освобождения и в то же время орудие угнетения. Она верно служит благородным целям человечества, но она же извращает и сводит на нет эти самые цели». Не много ли это для машины? Не фетишизирует ли Мамфорд технику, превращая ее в нового бога (что само по себе типично для отчужденного сознания)?

Конечно, техника, как и другие общественные явления, относительно автономна и ставит ряд специфических проблем. Например, отношение рабочего к труду (а это один из главных аспектов отчуждения) во многом зависит от содержания конкретного процесса труда - интересен он или неинтересен. Конвейерный труд, в силу своей монотонности, одинаково утомителен и при капитализме, и при социализме. Но техника как таковая не предопределяет ни роста отчуждения, ни его преодоления; она дает лишь материальные предпосылки для того или другого. Фромм, Сводос и другие основывают свой вывод о неустранимости отчуждения именно на анализе конвейерного труда, где рабочий предельно несвободен. Но ведь конвейер - не предел технического прогресса, а только одна из его стадий. Рабочий-наладчик на автоматизированном предприятии не ощущает той скованности, которая характерна для машиносборочного конвейера. Он сам определяет последовательность операции, ритм и темп движения и т. д. Следовательно, технический прогресс вовсе не исключает возможность преодоления отчуждения. Но нельзя утверждать и обратное - что технический прогресс сам по себе освобождает личность от проклятия отчуждения. Ибо смысл труда для рабочего отнюдь не сводится к пониманию существа выполняемой им частной операции. Труд на эксплуататора, даже при максимальной функциональной, технологической свободе, всегда остается подневольным и, коль скоро это осознается, бессмысленным. И даже самый скучный, нетворческий труд приобретает глубокое морально-психологическое содержание, если цели его близки и дороги трудящемуся человеку, если он может сказать о себе словами поэта:

Радуюсь я:
это мой труд
Вливается
в труд моей республики.

Глобальная трактовка отчуждения не учитывает классового положения личности. Конечно, отчуждению подвергаются и рабочий, и капиталист. Но отчуждение это не совсем тождественно. Как писал Маркс,

«рабочий здесь с самого начала стоит выше, чем капиталист, поскольку последний вырастает из этого процесса отчуждения и находит в нем абсолютное удовлетворение, тогда как рабочий, страдающий от него, с самого начала вступает в мятежное отношение к нему и воспринимает его как процесс порабощения» [7]. Пусть даже это «мятежное отношение» остается годами лишь потенциальным, в нем содержится залог будущего развития, какого не содержит в себе утрата в индивидуальности на почве пресыщения.

Социологи исследуют проблему отношения рабочих к своему труду. Но не следует забывать, что для большинства рабочих на Западе главная забота состоит в том, чтобы вообще иметь работу. «Когда технологическое развитие и рост населения все время угрожают поднять и без того высокий уровень безработицы, самой серьезной и насущной социальной проблемой нашей индустриальной экономики является, конечно, не природа труда, а самая обеспеченность работой, — пишет американский социолог Роберт Блаунер, автор специального исследования об отношении фабричных рабочих к своему труду. — С этой точки зрения, свобода, смысл и самовыражение в труде — это роскошь, отсутствие которой воспринимают как лишение только те, кто длительное время имел надежную работу и приличный заработок»[8].

Фромм очень ярко говорит о беспомощности современного человека «перед силами, которые нами управляют», подчеркивает, что «он не деятельный участник бытия», а главным образом «потребитель». Но снова вопрос ставится слишком общо. Одно дело — стихийность развития капитализма, обусловленная присущими ему законами. Другое дело — бессилие одиночки, оторванного от массового движения. Третье — конформизм и приспособленчество, укоренившиеся в общественном сознании. Эти явления взаимосвязаны и в то же время различны. Как ни эффективны новейшие средства манипулирования людьми, современного человека не следует представлять себе наподобие некоей «массовой точки», которая совершенно фатально, в силу давления известной специальной аппаратуры, принуждается (или психологически понуждается) к определенному поведению. В этом случае положение было бы вовсе безнадежно. Но ведь любые общественные отношения суть человеческие отношения, и «общественная история людей суть всегда лишь история их индивидуального развития, сознают ли они это или нет»[9]. Неудовлетворенность действительностью рождает поиск, гнет вызывает сопротивление, и именно в ходе борьбы осуществляется самовоспитание людей.

«Действительное воспитание масс никогда не может быть отделено от самостоятельной политической и в особенности от революционной борьбы самой массы. Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс, только борьба открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности, проясняет его ум, выковывает его волю» [10].

Сколько писали социологи об аполитичности, безыдейности, апатичности современной американской молодежи! И это были не выдумки, а обобщение действительных данных — анкет, интервью и т. п.. которые в свою очередь отражали скудость политической жизни, бедность идеалов, не способных вдохновить молодежь. Но вот борьба обострилась: началось движение за гражданские права негров, всколыхнула мир Миссия США во Вьетнаме — и как будто пробудилось от сна американское студенчество — массовые митинги, демонстрации, «тич-ины»... Нет, человек не превратился в робота: сама страстность, с которой Э. Фромм и его единомышленники критикуют пороки общества, свидетельствует об этом же.

Уточнения требует и мысль о порабощении современного человека «вещами». Понятие Homo consummens, которым оперирует Э. Фромм, соответствует реальности капиталистического общества в том смысле, что человек, лишенный больших общественных идей, утверждает себя прежде всего и главным образом в потреблении, через обладание вещами. Но ведь эта жадность к вещам сложилась в результате тысячелетий нужды и недопотребления, которые и по сей день остаются жестокой реальностью для подавляющего большинства человечества, не только в слаборазвитых, но и в самых передовых странах. Современному человеку угрожают не «телефон, пишущая машинка и автомобиль», о которых пишет Мамфорд, а лишь такой способ присвоения и употребления этих вещей, при котором теряются естественные критерии их оценки, когда не вещь служит человеку, а человек оценивается в зависимости от обладания или необладания теми или иными вещами.

Именно это противоречие фиксирует (но не разрешает) теория «массовой культуры», предложенная Ван ден Хаагом. Ван ден Хааг совершенно правильно связывает противоречия развития культуры с превращением культурных ценностей в товар и отделением производителей культуры от ее потребителей. Вместе с тем, однако, склонен объяснять серость и стандартность «масскульта» его массовостью и влиянием средств массовой информация (кино, радио, телевидение). Да, тут тоже есть свои проблемы, и проблемы сложные. Культурные и художественные ценности ценны именно своей уникальностью, своеобразием, неповторимостью. Между тем всякое массовое производство предполагает поток, стандарт. Верно и то, что художественные вкусы широкой публики чаще всего оставляют желать лучшего, ведь они сформировались на материале искусства предыдущего периода, а сегодняшнее искусство (если это подлинное искусство) — это открытие, перспектива в будущее. Художник открывает зрителю, читателю нечто новое, чего тот еще не осознал. Это новое усваивается не всеми сразу, это требует определенного труда. Ориентировать искусство на уже сложившиеся массовые вкусы так же нелепо, как требовать от науки, чтобы вместо открытия нового она повторяла уже известные истины. В.И. Ленин специально предупреждал против такого примитивного понимания народности, указывая, что художник должен не опускаться до уровня масс, а поднимать массы до себя.

Но все-таки вовсе не демократизация культуры вызывает кризис искусства. Стандартизация, свойственная книгопечатанию, радио, телевидению, касается сферы техники способов передачи соответствующей информации. Она не затрагивает содержания воспроизводимых произведений искусства. Правда, Платон считал, что уже появление письменности нанесло удар оригинальности мышления, «так как благодаря доверию к письму люди станут вспоминать извне, на основании посторонних знаков, а не изнутри сами собой». В результате механического усвоения чужих знаний «люди будут считать себя многоумными, будучи по большей части неумными, а сверх того тягостными в общежитии. Вместо мудрых они станут мнимомудрыми»[11]. Жалобы, что печать и радио, в силу своей массовой природы, стандартизируют человеческое мышление и заполняют мозг готовыми сведениями, не развивая его, мало чем отличаются от этих рассуждений.

Точно так же не массовый «потребитель» виноват в низком качестве многих фильмов, книг и журналов. Известно, например, что во Франции первоклассный кассовый успех, наряду с некоторыми бульварными фильмами, имели такие превосходные картины, как «Плата за страх», «Дорога» и другие. Массовые издания классиков и выдающихся современных писателей расходятся в миллионах экземпляров. Но всех ли издают такими тиражами? Увы, нет! Об этом прямо заявлял Жан-Поль Сартр на международной встрече писателей в Ленинграде. Возражая Натали Саррот, которая говорила, что писатели сами выбирают для себя публику: советские писатели пишут для широких масс, а западные писатели — для узкого круга «избранных», Сартр сказал:

«Нет, мы — писатели, которые вынуждены считаться с тем фактом, что широкая публика пока еще не находится в нашем распоряжении и что для того, чтобы до нее добраться, нам нужно использовать возможности, находящиеся в руках буржуазии. У нас в настоящее время издаются великолепные серии, например, «карманные книги»; они стоят очень дешево, и теперь их читает все более и более широкая публика, можно сказать, что их читают массы. Но в этих сериях публикуются только произведения, удостоенные премии, а это сразу отстраняет от участия в этих изданиях большинство писателей, так что, в конце концов, мы имеем право доступа к массам только в том случае, если мы понравились господствующей элите. Это одно из наиболее крупных наших противоречий».

Дело, следовательно, не в том, что массы признают только низкопробные вещи, а в том, что производство эрзац-культуры обходится дешевле, а целью издателей, кинопродюсеров и т. д. является именно извлечение прибыли. «Мне кажется, — заявил на симпозиуме в Американской Академии наук и искусств редактор «высоколобого» журнала «Partisan Revienn» У. Филиппс, — что единственной причиной существования журнала «Look», будем откровенны на этот счет, является то, что он дает прибыль»[12].

Не менее важен идеологический момент. Если человек — только носитель частичной функции, задавленный однообразным механическим трудом, ему действительно трудно овладеть всем богатством духовной культуры. Последняя может казаться ему излишним и даже раздражающим грузом, который некуда деть. Потребность в такой культуре возникает тогда, когда человек вступает в борьбу за изменение своих жизненных условий, когда он из пассивного продукта обстоятельств становится общественным деятелем. В этом смысле судьбы культуры тесно переплетаются с судьбами личности.

Вскрывая противоречия современного общества, нужно избегать романтической идеализации прошлого. На мой взгляд, такая идеализация заметна в рассуждениях Ф. Эвергуда, когда он противопоставляет сегодняшней «неустойчивости бытия» социальную и нравственную гармонию средневекового художественного цеха. Конечно, в прошлом жизнь была более стабильной. Но в массе своей люди средневековья имели гораздо меньше возможностей для развития творческой индивидуальности, чем современный человек. Они были порабощены тяжким, утомительным трудом, их сознание находилось во власти дремучих суеверий, их социальное положение однозначно определялось сословной принадлежностью. Можно ли всерьез утверждать, что культурный уровень неграмотных крестьян XVI века был выше уровня современного обывателя, даже если он не читает ничего, кроме газет и комиксов? Да и «культурная элита» в ту пору была гораздо меньше современной. Конечно, сама фиксированность «принадлежности» человека к сословию, религии и т. п., лишая его возможности выбора, не позволяла ему осознать степень своей скованности, которая переживалась как естественное состояние. Но можно ли считать это преимуществом? Если люди прошлых эпох не мучились сомнениями относительно ценности собственного «я», то у них были другие неврозы — на почве религиозного фанатизма, с «отчуждения» от бога, козней нечистой силы и т. п. Просветители были тысячу раз правы, восставая против подобной «цельности» и «гармонии»!

Слово «отчуждение» звучит обманчиво, создавая впечатление, будто человек когда-то был всесторонним и счастливым, а потом утратил свои лучшие качества. Но всемирная история — не повесть о потерянном рае. Речь идет не о том, чтобы вернуть человеку что-то им утраченное, а о том, чтобы он обрел нечто новое, чем он никогда раньше не обладал. Трагедия романтического индивидуализма состояла и состоит в том, что капитализм посулил превратить личность в высшую социальную ценность, но своих обещаний не выполнил. Да, капитализм необычайно ускорил общественный прогресс, но одновременно он усилил его антагонистичность. Развитие техники вызывает рост безработицы и страх вытеснения человека машиной. Блестящие достижения науки оборачиваются созданием средств массового уничтожения. Формально свободный человек чувствует себя обездушенной жалкой вещью. Капиталистическая рациональность, говоря словами Макса Вебера, «расколдовала» мир, и, лишенный прежних чар, он предстал перед людьми в своей холодной жестокости. Так о чем же следует жалеть? О том что с цепей, сковывавших человека, слетели прикрывавшие их розы, или о том, что цепи еще не разбиты? Отмечая романтический характер некоторых современных концепций отчуждения, отнюдь не хотим этим принизить или дискредитировать их. Неудовлетворенность действительностью, даже если положительная программа еще не вполне ясна, — великая революционная сила. О тех, «кто в святом беспокойстве восторженно жили, гибли трагически, смели и петь и любить», замечательно сказал Валерий Брюсов в стихотворении «Романтикам».

Вышли другие, могучие силой хотений,
Вышли, чтоб рушить и строить на твердой земле.
Но в их упорстве был отзвук и ваших стремлений,
В свете грядущего — луч, вас манивший во мгле!

Чтобы строить на твердой земле, недостаточно иметь высокую цель, нужно еще найти действенные средства ее достижения. Маркс не случайно от первоначальной общефилософской постановки проблемы отчуждения перешел затем к конкретному исследованию социально-экономических отношений.

Что стоит за историческим конфликтом личности и общества? Во-первых, неразвитость производительных сил, вследствие которой высокие темпы развития могли быть обеспечены только принесением индивида в жертву интересам рода (производство — цель, человек — средство). Во-вторых, антагонизм частных интересов, вследствие которого любые формы организации, коллективности выступают как внешние по отношению к индивиду, а общественная дисциплина принимает репрессивно-принудительный характер. В-третьих, в силу существующего разделения труда и социального неравенства сами индивиды развиваются неравномерно: производственная функция заслоняет в человеке остальные способности, а его самоутверждение как личности осуществляется прежде всего в форме обладания; выражением и итогом всех многообразных форм социального неравенства является неравенство развития в человеке человеческого.

Преодоление отчуждения требует целой исторической эпохи. Ее исходная точка — ликвидация капиталистической частной собственности, этой главной базы и фундамента всякого социального неравенства. Только уничтожение эксплуатации человека человеком открывает путь к новому типу общественной организации, «основным принципом которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума»[13]. Социалистическая революция — только начало этого всемирно-исторического преобразования.

Социального равенства нельзя достичь сразу, лишь посредством изменения формы собственности и характера распределения, как ни важны оба эти момента. Маркс недвусмысленно писал об уравнительном коммунизме как об утопии и притом реакционной утопии:

«Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способе удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее»[14].

Преодоление отчуждения может быть лишь результатом целой системы социально экономических преобразований, затрагивающих все сферы общественной и личной жизни — от производительных сил до высших форм идеологии включительно. В одной статье невозможно рассмотреть всю эту проблему, многие аспекты которой являются сейчас предметом острых дискуссий. Мы ограничимся лишь некоторыми примерами.

Взять хотя бы вопрос об отчуждении труда. Мы видели, что отчужденным трудом следует считать не всякий труд, а только такой, который выступает как внешняя необходимость, как простое средство к существованию. Уничтожение частной собственности покончило с отчуждением личности рабочего от средств производства и продукта труда, рабочая сила перестала быть товаром. Эти объективные перемены отражаются и в психологии рабочего, в его отношении к труду. Проведенные советскими социологами исследования (я имею в виду, в частности, работы В.А. Ядова и его сотрудников) убедительно показывают качественные различия в отношении к труду советских и американских рабочих. Во-первых, при капитализме, как правило, отсутствуют идейные мотивы труда (соображения о его общественной полезности и т.д.), занимающие важное место в системе трудовых побуждений и стимулов советского рабочего. Во-вторых, в США мотивом трудовой деятельности рабочего является стремление к удовлетворению физиологических и духовных потребностей, лежащих вне сферы собственно трудовой деятельности. Это выражается в том, что, оценивая свой труд, американские рабочие сначала указывают такие факторы, как устойчивость работы (сказывается боязнь безработицы!), размер заработной платы, социальный престиж, возможности продвижения и только потом — интерес к содержанию труда. У советских рабочих, особенно у молодежи, напротив, на первом плане стоит как раз содержание трудовой деятельности, возможности развития личности в труде; прочие мотивы, хотя и существенны, имеют в большинстве случаев меньший удельный вес. В-третьих, в сознании американского рабочего рабочее и свободное время полностью разорваны; у нас, особенно у людей более творческих профессий, эти сферы жизни стоят ближе друг к другу.

Можно ли, однако, на этом основании сказать, что отчуждение труда у нас полностью преодолено? На мой взгляд, нельзя. Ведь остаются еще явления, связанные с недостаточным развитием материально-технической базы, различиями в уровне благосостояния, неравенством творческих возможностей и т.д. Труд еще не стал первой жизненной потребностью каждого человека. Люди научились ценить творческий характер труда, именно этим, в первую очередь, руководствуется молодежь при выборе профессии. Например, из 1100 выпускников 11-х классов Ленинградской области в 1965 г. на вопрос: «Что вас привлекает в профессии, которой вы хотели бы овладеть?» 62,4% ответили: «Творческий характер труда»; 25,7% — «Значение для народного хозяйства»; 3,4% — «Высокий заработок». Но не каждый может реализовать свое стремление. Мы пока не можем, по уровню развития нашей техники, избавиться от некоторых нетворческих, рутинных видов труда, в которых заняты миллионы людей, и это противоречие нельзя устранить никаким постановлением. Или другой пример. Социалистическое общество дает всем людям равные возможности получения образования. Это гарантируется его доступностью, бесплатностью и т. д. Но пока еще уровень обучения во многих сельских школах ниже, чем в городских, и это, равно как и семейное положение, реально сказывается на конкурсных экзаменах в вузы.

Преодоление отчуждения в сфере общественно-политических отношений предполагает уничтожение прежних «суррогатов коллективности», за которыми скрывается обобщенный интерес господствующего класса, и замену государства общественным самоуправлением. Это тоже длительный процесс. Первый этап его — превращение государства из органа господства меньшинства над большинством в инструмент воли абсолютного большинства (диктатура рабочего класса), а затем и всего народа. Без специализированного аппарата управления здесь не обойтись, но этот аппарат не стоит над массами, наоборот, развитие социалистической демократии предполагает все более непосредственное вовлечение широких масс в управление. Преодоление последствий культа личности, сковывавшего инициативу масс, подменявшего образ человека-творца образом человека-винтика, — предмет постоянной заботы партии. Это превращает человека из простого агента производства в общественного деятеля, расширяет его жизненную перспективу. Однако темпы и масштабы этого процесса зависят не только от субъективных желаний и исторических традиций, но и от целого ряда материальных условий. В частности, чтобы люди могли деятельно, а не формально выполнять сложные общественные функции, необходимо свободное время, а его количество в общественном масштабе зависит опять-таки от уровня развития производства. Нехватка свободного времени и недостатки в его использовании сказываются и на культуре населения.

Говоря о коммунизме как преодолении отчуждения, Маркс имел в виду не только освобождение труда, но и изменение его природы и его соотношения с другими видами человеческой деятельности. Социализм подчиняет производство человеку в том смысле, что уничтожает паразитические классы, подчиняя все общественное производство задаче удовлетворения потребностей трудящихся. Но пока уровень развития производства сравнительно низок, производительность труда остается главным критерием общественного прогресса и личного вклада каждого. Отсюда — и необходимость материальных стимулов, которые могут быть сняты только на высшей ступени коммунизма. Материальное производство всегда остается сферой необходимости. Но рост производительности труда позволяет ограничить рамки этой необходимости. «Свободное развитие индивидуальностей; поэтому — не сокращение необходимого рабочего времени ради увеличения прибавочного труда, а вообще сведение необходимого труда общества к минимуму. Этому всегда соответствует художественное, научное и т. д. воспитание индивидов в свободное для всех них время и средствами, сделавшимися доступными для всех».[15].

Короче говоря, речь идет о новом, сложном и длительном социальном процессе, некоторые аспекты его еще недостаточно изучены, и сам он весьма противоречив, важно, однако, то, что теоретическая перспектива, открытая Марксом, в октябре 1917 годе была поставлена на рельсы практической реализации. Путь, начатый Октябрьской революцией и превратившийся в генеральную линию всемирно-исторического развития, есть путь преодоления отчуждения, путь становления нового общества и нового человека, свободно развивающего свои силы безотносительно к какому бы то ни было ранее заданному масштабу.

Повторяем, в силу общности технической базы в развитых капиталистических и социалистических странах нередко возникают отдельные сходные и даже одинаковые проблемы. Но способы решения этих проблем, направление и тенденции развития обеих социальных систем — противоположны.

Производство ради производства или производство ради человека — различие этих принципов выражает самую суть вопроса. Отчуждение человека органически присуще капитализму, неотделимо от его производственных отношений. Этого не могут изменить никакие частные реформы. Наоборот, преодоление отчуждения — внутренняя необходимость социализма, без этого он не может существовать и развиваться. Это не безличный тематический процесс, идущий где-то рядом с нами и независимо от нас. Только в революционно-преобразующей деятельности человек освобождается от старой мерзости, принимающей порой самые «современные» формы. Наша собственная активность, мужество и человечность — не только средство, но и мера этого исторического движения.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания

Имя
Email
URL
Отзыв