Меня пугали в детстве Гегелем. На стеллаже в прихожей стояла книга о нем из серии «Жизнь замечательных людей». Стояла почему-то не как все книги, а обложкой вперед, и на меня, когда я собиралась на улицу или возвращалась домой, был направлен тяжелый взгляд, полный непонятной укоризны. «Вот ты капризничаешь, – говорила мне строго бабушка, – а дяде это не нравится». Я с опаской смотрела на вытянутое лицо, обрамленное длинными волосами, и понимала, что такому дяде понравиться вообще сложно. Мне было лет пять. Чуть позже я узнала, что это – Гегель, великий немецкий философ. В 15-16 лет я его, хоть и не без труда, уже читала. Что такое философия, я знала, наверное, с рождения или даже раньше, мои родители занимались ею, как мне казалось, всегда, а мама защитила диссертацию, будучи беременной мною.

Моей сестре папа зачитывал из Гегеля же советы по поводу любви, а мне в честь поступления в университет подарил переписку Маркса и Энгельса.

В дипломе моих родителей так и написано: «квалификация – философ». Без каких-нибудь дополнительных слов «преподаватель философии» или еще чего-то. Вот так: человек философ по жизни и профессии. Не так много я знаю людей, у которых диплом до такой степени определил стиль жизни и характер, как у моих родителей. Они никогда не были тем, что принято сейчас называть словом «трудоголики», – просто философия естественно и органично вплелась в их жизнь раз и навсегда. Дискуссии по поводу сущности тех или иных философских концепций мы с сестрой слышали в детстве и юности гораздо чаще, чем споры по поводу семейного бюджета, покупок и т.д. Последние если и были, то не запомнились. А вот многое из того, что обсуждали родители между собой или с коллегами за накрытым столом (мы обожали эти взрослые застолья!), запомнилось на всю жизнь, дало толчок уже к самостоятельным размышлениям и выводам. Сколько раз я замечала, что какая-то идея оформлялась у меня благодаря впечатлению, полученному в детстве. Как часто из запомнившихся, не до конца понятых фраз в разговоре взрослых, из детских открытий, прочитанных книг вырастали идеи, концепции, даже теоретические подходы, используемые мной в профессиональной деятельности, и выводы, которые очень пригодились в повседневной жизни.

Формально ни я, ни сестра не повторили профессиональный путь моих родителей. Правда, мы обе закончили тот же МГУ им. М.В. Ломоносова, а я работаю в том же вузе, где мама работала 35 лет, а папа преподает до сих пор. Моя сестра биолог, нейрофизиолог, я по квалификации экономист-математик, но занимаюсь социологией, преимущественно экономической или образования, преподаю ряд социально-экономических дисциплин. Однако, тем не менее, от родителей мы получили капитал, который нельзя потерять во время экономического кризиса, невозможно проиграть на бирже или потратить без следа. Можно, правда, не понять ценности этого незримого и неизмеримого капитала, и тогда им нельзя будет воспользоваться. Мы с сестрой поняли и оценили.

Значение полученных в семье нематериальных богатств я оценила раньше, чем ознакомилась с популярной сегодня концепцией человеческого капитала. «Культурный капитал семьи», «человеческий капитал», «социальный капитал региона» – эти понятия активно используются в социологии и смежных областях знания.

Впервые образование как фактор социального неравенства было изучено в 70-х годах в работах П. Бурдье, который развивал теорию воспроизводственной функции образования. Согласно его выводам, образование оказывает все более серьезное влияние на изменение социальной структуры. Родители с престижными занятиями обладают особыми социально-экономическими ресурсами, которые позволяют дать детям хорошее образование, что помогает тем, в свою очередь, занять престижные рабочие места. Родители, получившие хорошее образование, создают изначально привилегированные стартовые условия детям, в том числе и тем, что формируют в семье культурную среду, способствующую развитию способностей, которые дети потом имеют возможности самостоятельно совершенствовать в сфере образования, добиваясь больших успехов, чем их сверстники и получая, таким образом, лучшие карьерные возможности.

Получается такой замкнутый круг элитарности или даже своего рода объективная апология неравенства. Развил способности, получил хорошее образование, получаешь лучшую по сравнению с остальными работу, имеешь больший доход, даешь лучшее образование своим детям и т.д. Сурово, но справедливо? Однако эта схема слишком примитивна, чтобы полностью соответствовать реальности. Неравенство НАКАПЛИВАЕТСЯ от поколения к поколению, фактор материального и социального доступа к престижному и высококачественному образованию начинает доминировать над фактором способностей. Это даже если предположить, что изначально в каком-то из поколений более высокий статус и связанный с ним доступ к элитному образованию были получены исключительно благодаря способностям, а не благодаря сословным или финансовым преимуществам. Если бы это было так всегда, то Джордж Буш-младший не смог бы закончить и начальную школу, а не то что Йельский университет, потому что его умственные способности… Впрочем, о чем это я?

Именно поэтому, несмотря на то что в социологии именно факт получения образования по-прежнему рассматривается как фактор социальной мобильности, некоторые исследователи формулируют проблему неравного доступа к образованию разного качества. Увеличение доступности среднего и высшего образования не отменило неравенство в этой области, его механизмы стали более тонкими, они связаны не только с формальными сословными запретами или финансовыми трудностями, а с принадлежностью к определенной социальной и культурной среде, с возможностями довузовской подготовки и развития. Но финансовые возможности семей при этом нисколько не теряют значения. Напротив, часто являются решающими. Во многих университетах распространен вполне легальный способ взятки: благотворительный взнос. Чадо, чьи родители оказываются щедрыми благотворителями, имеет преимущества перед остальными, даже уступая им по всем прочим позициям. Можно предположить, что существует некий размер взноса, при котором абитуриент, чьи родители платят такие деньги, имеет право не уметь ни читать, ни писать. Таким образом, за культурным капиталом маячит капитал весьма примитивный, денежный.

Возникает законный вопрос: при чем здесь Гегель? Разумеется, раннее знакомство с классической немецкой философией меня не обогатило. Финансово, я хочу сказать. Хотя, с другой стороны, учеба на экономическом факультете МГУ могла бы стать фактором благосостояния: среди моих сокурсников немало богатых людей. В 90-е годы экономисты оказались очень востребованы. Но опять-таки в МГУ поступали в мое время люди из самых разных семей, с самым разным культурным капиталом. И уровень подготовленности моих однокурсников к учебе, их успеваемость в университете и сегодняшний их доход связаны между собой слабо. Так при чем Гегель-то?!

Когда возникает путаница с понятием, нужно начинать с определения. Мы же говорим о капитале? Начнем с ключевого слова «капитал». Капитал – это самовозрастающая стоимость, то, что накапливается и может быть использовано для получения прибыли. Капитал – это не вещь и деньги, а отношения между людьми, такие отношения, при которых ценности могут использоваться не только для потребления или накопления, но и для производства других ценностей, для производства прибыли. Поэтому если мы говорим о культурном капитале, необходимо определиться с понятием прибыли. Можно рассматривать культурный капитал семьи как совокупность нематериальных ценностей – знаний, способностей, уровня культуры, – передающихся от родителей к детям и т.д. и конвертируемых каждым поколением во все более высокий доход и статус. Разумеется, такое явление в обществе и в западном, и в нашем, можно зафиксировать. Но только как тенденцию, с рядом необходимых оговорок.

Помимо значения денег и связей для получения доступа к престижному образованию, о котором мы говорили выше, немаловажен тот факт, что не существует прямой зависимости между уровнем сложности и квалификации труда, между талантом и профессионализмом исполнителя, с одной стороны, и уровнем оплаты, уровнем дохода – с другой. Если такая зависимость и есть, то опять-таки как тенденция, и не в общественном производстве в целом, а в каждой конкретной области. Например, уборщица в столичном банке получает (получала до кризиса, по крайней мере) гораздо больше провинциального профессора. Но в сфере образования эта тенденция опять восстанавливается – и профессор имеет зарплату большую, чем ассистент или лаборант. Но заметьте, все время мы подменяем понятия. В должность профессора может конвертироваться не культурный капитал семьи в нашем определении, а опять-таки связи, знакомства, деньги, которыми оплачены обучение и даже (если только можно такое предположить!) защита диссертации. И снова непонятно, признаю, Гегель здесь при чем?!

В конце прошедшего года я проводила исследование, которое и было посвящено культурному капиталу семей. Я пыталась проследить изменение социально-культурных характеристик семьи на протяжении четырех поколений, их взаимосвязь с социально-экономическим положением семьи респондентов сегодня. Опрашивались люди с высшим образованием, в возрасте от 40 до 55 лет. Выяснилась прелюбопытная деталь. Уровень материального благосостояния зависит именно от места работы респондентов, а связь его с уровнем, а особенно с содержанием и качеством образования, значительно менее прямая и непосредственная. Культурный капитал же в нашем определении почти не влияет на это самое благосостояние, нет сколько-нибудь заметной связи – ни прямой, ни обратной. Я имею в виду благосостояние, измеренное в материальных ценностях: доход на одного члена семьи, собственность и материальные ценности, которыми семья располагает. Но зато четко проявляется зависимость между богатством культурных традиций семьи, преемственностью этих традиций и профессиональной состоятельностью. Такие респонденты не меняли профессию в тяжелые 90-е годы, гордятся ею, с удовольствием работают и не считают это обременительной обязанностью, вызванной необходимостью зарабатывать на жизнь. Профессиональная уверенность и увлеченность, в свою очередь, связана непосредственно с более высокой оценкой, при прочих равных условиях, своего благосостояния, вообще жизненного успеха. Такие респонденты гораздо чаще и больше удовлетворены своей жизнью, работой, отношениями с детьми. Насколько и в каком смысле можно считать такие характеристики семьи капиталом? Они неизмеримы и неосязаемы и в любом случае выглядят как характеристики личного существования, моменты семейной истории.

Однако преданность профессии и готовность к профессиональному развитию – серьезный фактор трудовой мотивации и, следовательно, общественного производства. Это особенно важно в сферах, где нравственный выбор – неотъемлемая часть профессии. В конце концов, сколько ни издавай инструкций, только сам врач, учитель, преподаватель, ученый определяет критерии качества своей работы, объем времени на профессиональное совершенствование, степень личной ответственности за результат. И профессиональный облик человека в социальной сфере (сфере производства человека ) формируется не только путем овладения профессиональными знаниями и навыками, но и по мере освоения всего объема человеческой культуры («навыки», кстати – любимое словечко министра Фурсенко, в детстве он мечтал стать дрессировщиком, наверное). Разумеется, ситуация с накоплением культурного капитала в семье у нас совершенно иная, чем на Западе. Дедушкины и бабушкины статусы, а часто и традиции для людей моего и старшего поколения значат относительно мало. Современные представители интеллектуальных профессий среднего возраста – это бывшая советская интеллигенция, выученная в системе советского высшего образования, изначально приспособленной под задачи индустриализации и модернизации страны. Эта система втягивала людей из самых широких слоев общества, семейная преемственность значения почти не имела. Образовательная сеть забрасывалась широко. Появилась же у моей мамы в рабочем поселке города Сталинграда идея поступать в университет, да еще на философский факультет? Когда папа прислал своим родителям телеграмму, что поступил в МГУ, они подумали, он пошел учиться в… московскую милицию (в МУР, что ли?).

За очень короткое время была создана система образования и культурная среда, освоение которых и позволяли семьям создавать свой культурный капитал, передавать его детям. Какие-то его элементы получали зримое, материальное воплощение в виде социального статуса, щадящих условий труда, заработков, а какие-то конвертировались во что-то незримое – общее отношение к культуре и жизни, обеспечивая профессиональную состоятельность и любовь к своему делу.

Советская система образования и культуры, при всей ее объективной и субъективной ограниченности, могла обеспечивать масштабное производство и воспроизводство семейного культурного капитала. Рыночные реформы существенно сузили возможности такого воспроизводства, хотя формально ценность образования повысилась. Но стало, действительно, не до Гегеля. Современные реформы системы образования, процессы в сфере культуры не только снижают доступность благ в этих сферах, но и серьезно ухудшают качество услуг.

Культурный капитал, так же как и любой другой, может стать ненужным, невостребованным. Это происходит в том случае, когда разносторонность и качество образования, высокая квалификация и профессионализм не вознаграждаются. Деньгами, я имею в виду. С точки зрения рынка наступает перенакопление культурного капитала, он теряет способность функционировать как капитал.

Но снижается ли ценность этих качеств с точки зрения отдельного человека и общества в целом?

Некоторое время назад наш губернатор выдвинул идею воздвигнуть памятник челнокам. Они-де проявили предприимчивость и спасли Россию, обеспечили условия для экономического подъема. Мой коллега грустно отметил, что никому не пришло в голову поставить памятник врачам и учителям, которые выходили на работу, несмотря ни на что, в те времена, когда казалось, что скоро остановится всё.

Любимая работа, преданность профессии, разнообразные интересы и возможность делиться знаниями с детьми – это категории личного, индивидуального счастья. Люди с позитивной трудовой мотивацией, готовые выполнять свои профессиональные обязанности не в рамках инструкции, а в соответствии с собственной совестью – национальное достояние, подлинный культурный, человеческий капитал. Его перенакопление невозможно, но база для его воспроизводства может сузиться и сужается сейчас по мере коммерциализации образования и культуры.

Противоречие между возрастающей ценностью культурного капитала и его границами в возможности его реализации в современной рыночной экономике – одно из проявлений базового противоречия капитализма. Даже вознаграждая знания и квалификацию, рынок все время ставит границы развитию личности работника, принуждая его делать выбор между культурными потребностями и необходимостью продать умения. Создавая и накапливая свой культурный капитал, семья неизбежно сталкивается с этим противоречием. И делает выбор. Результаты этого выбора, содержание и объем культурного богатства семей формируют не только характеристики их благосостояния или образа жизни, но и качество общества. Чем меньше возможности и желания у семей копить и совершенствовать свои культурные традиции и богатства, тем, получается, общество в целом становится беднее.

И тем скучнее становится жить, кстати.

Один из лауреатов премии «Оскар» сказал в своей речи, что родители дали ему неоценимый дар – бедность. Бедность, которая сделала его энергичным и бесстрашным, подвигла на свершения, которые и привели к успеху. Мои родители дали мне нечто не менее ценное: обоснованную уверенность в том, что деньги – не главное в этой жизни, они в лучшем случае – инструмент, до цели никак не дотягивают. Извлекая из родительского опыта существо этого «главного», я стала не только вполне счастливым человеком, но получила и профессию, и даже возможность эти деньги временами зарабатывать. Получая, заметьте, удовольствие от своей деятельности, и не делая ничего, за что осудил бы меня великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель.

По этой теме читайте также: