Мы живём на стыке десятилетий, в ходе которых в России все выше поднимает голову новый неолиберальный порядок, возникший на костях рухнувшего СССР. Даже людям, не страдающим желанием анализировать происходящее, стала ясна основная социально-экономическая и политическая основа путинского режима.

11 лет — срок немалый, за куда меньшее время прогремели основные битвы Великой Французской революции, за почти тот же срок российский пролетариат в начале XX века сумел трижды развернуть свой революционный штурм крепости российского самодержавия и капитализма. Россия нулевых словно находится в историческом забытье и болоте, её не сотрясают бури революций, на политической авансцене соревнуются политические марионетки и бездарности, которые придерживаются лишь одного принципа в отношении к власть имущим: «чего изволите?» Время словно растягивается под тяжестью пошлости и реакции, а в революционные эпохи оно превращается в сжатую пружину, которая в небольшой промежуток времени выталкивает на передний план исторического процесса лучшие человеческие качества: революционную самоотверженность, мужество, героизм. Ленин любил повторять, что один день революции равен «месяцам и годам серой, будничной, забитой жизни».

Прошедшее десятилетие оставило после себя противоречивые чувства. С одной стороны, для обывателя было очевидно, что в период правления клана Путина продемонстрированы некоторые успехи относительно «лихих 90-х». Но у Януса есть второе лицо: социально-экономические устои постсоветской власти не изменились, а ещё более законсервировались. Только град нефтедолларов позволил режиму Путина набрать некоторую популярность в глазах обывателей.

Постоянный рост цен на энергоресурсы дал российской власти возможность накопить определённый капитал, который был направлен на создание рабочих мест для т.н. «среднего класса». Основным местом его концентрации стали столичные города (Москва и Петербург). «Средний класс» долгое время не имел никакой политической ориентации, в рабочие дни он был погружён в свою работу, а вне их наслаждался потребительским достатком. И единственным свободным пространством, где его тогда невозможно было обнаружить, было пространство уличного антиправительственного протеста. Нельзя сказать, что средние городские слои были надёжными столпами режима, они скорее были аполитичны или пассивно лояльны по отношению к правящему режиму.

Но мировой экономический кризис, который частью нарушил безмятежный покой этих городских слоёв, вытолкнул их в пространство политического протеста[1]. Непосредственным поводом для протеста стала очередная фальсификация думских выборов, которая была проведена партией власти. Очень метко описывает эти события Б.Ю. Кагарлицкий:

«Правящие круги искренне не понимали масштабов кризиса, в который они погружаются, надеясь решить все проблемы по привычному сценарию — максимум голосов для “Единой России” при минимуме подтасовок. Выступление клоунов в роли “официальной оппозиции” должно было решить эту задачу. Но выяснилось, что изрядная часть населения — прежде всего аполитичные обыватели, предпочли клоунов тем, кого они считали “жуликами и ворами”. Судя по всему, около 18.00 по московскому времени в высших эшелонах власти осознали надвигающуюся электоральную катастрофу и дали приказ спасать положение любой ценой. Началась грубая и бестолковая фальсификация, организаторов и исполнителей которой ловили с поличным буквально на каждом шагу. А итогом оказался беспрецедентный исторический результат: власть одновременно умудрилась подтасовать выборы, так и не сумев выиграть их. Чисто российское самоубийство»[2].

Период декабря–марта стал временем небывалого в путинской России подъёма протестной активности и социальной самоорганизации населения. На улицу выплеснулись средние городские слои, которые были явно рассержены на власть и требовали перемен. Отчаянные головы видели в этом уже витающий дух революции, который сметёт власть, не оставляя ей шансов на реванш. Но подобные выводы, конечно, были обусловлены некоторой спешкой ввиду необычного масштаба событий. Выборы в Думу были репетицией генерального сражения, президентских выборов, которые должны были легитимировать шестилетнее правление ставленника крупного капитала — господина Путина. Изначально весь протест начал крутиться вокруг этой фигуры. Сначала это было прикрыто протестом против партии власти, но ближе к марту всё заметнее становились контуры главной мишени. К началу марта протест окончательно персонализировался и свёлся к протесту против фигуры действующего премьера. Персонализация протеста может показаться вполне полезным делом: все проблемы «вешаются» на Путина, и это способствует упрощению вовлечения обывателя в протест: «Кто виноват? Путин. Уберите Путина — станут возможны перемены к лучшему». Логика чрезвычайно проста, но она таит в себе большую опасность. Цели борьбы здесь носят чрезвычайно поверхностный характер по отношению к системе власти. Совершенно не анализируется экономическая политика господствующего класса, которая рождает необходимость в путиных. Конечно, подобную иллюзию очень быстро могут разрушить реально разворачивающиеся события, но долгое пребывание в иллюзии не позволит сформировать положительную программу действий, направленную не на марионеток власти, а на корень власти — господствующие отношения собственности и финансовый капитал. Если Путин стал уже вторым «я» всей власти для протестующего, тогда не исключено, что если правящий класс всё же решится на смену актёров в своем театре, основная мотивация протеста просто исчезнет ввиду новых иллюзий, в которые наверняка впадут либералы, поверив в новый кабинет. Очень верно пишет об этом Алексей Этманов, лидер МПРА (Межрегиональный профессиональный союз работников автомобильной промышленности):

«Большинство тех, кто организовал эти митинги — из старой либеральной оппозиции, и они всего лишь пытаются вернуть себе “место под солнцем”. Ведь почти все из них когда-то были с этого “места” смещены. Что касается моего отношения к самим митингам — я рад, что низовая активность просыпается. В паре митингов я сам участвовал, но дальше участвовать не хочу, потому что крики и лозунги типа “Путин — вор!” совершенно не отражают необходимости изменения политической и экономической системы. Вот когда сами трудящиеся смогут выработать свою точку зрения на изменение этой системы, когда будет чёткое представление, как добиваться выполнения требований рабочих этой страны, а не очередной группки, после выборов которой через полгода можно будет опять выходить на улицы и кричать, что вор уже не Путин, а Немцов или кто-то иной — тогда можно будет о чем-то говорить. Система сегодня устроена так, что тот, кто придёт на место Путина, будет точно таким же. Так что либералы действовали чисто в своих собственных интересах. Выборы прошли — ну да, они добились этими выплесками какой-то нужной им либерализации законодательства в плане регистрации партий и чего-то ещё, но в корне это систему не поменяет. Все причины проблем те же, и проблемные точки тоже»[3].

Персонализация протеста была следствием того, что руководство общим движением было заключено в руках либеральной оппозиции (Навальный и др.) Многие даже не осознавали, кто, собственно, делегировал данных лиц выполнять функции руководства. И первоначально этот вопрос даже не ставился: их поведение, речь для большинства уже свидетельствовали о том, что все находятся на правильных местах. Либералы получили бразды неслучайно. Городской обыватель, зажатый между левыми и националистами, выбрал «умеренный центр», который был представлен именно группой Навального.

Стратегия же левых первоначально сводилось к несложному принципу: «не раскалывать протест». Это означало, что свою программу они временно должны засунуть глубоко в карман, а всю борьбу свести к требованиям «честных выборов» (т.е. новых марионеток). Наиболее критически мыслящие представители левой справедливо осуждали такую тактику за «хвостизм», который закономерно обуславливал отсутствие собственной стратегии борьбы. Предлагаемая ими альтернатива состояла в выдвижении т.н. называемых социально-экономических лозунгов и требований, которые должны обличать деятельность правительства по разрушению бесплатной медицины, бесплатного образования, кабальный трудовой кодекс, репрессии против независимых профсоюзов.

В чём причина того, что эта довольна простая идея не получила широкого практического воплощения в прошедшие месяцы? Объясняется это прежде всего тем, что основной социальной базой, которая должна была усвоить эти новые лозунги, оставались средние городские слои, т.н. «средний класс». А его социально-экономическое положение таково, что оно обеспечивает некоторую независимость от госпомощи. Нельзя заявить, что «средний класс» совершенно не волнуют неолиберальные реформы в медицине или в образовании, но влияние на него они оказывают опосредованное, не такое прямое, как, например, на нуждающихся бедняков. Последние напрямую зависят от помощи государства, и любое её ослабление очень сильно понижает покупательную способность этих слоёв населения, ставя их на грань выживания. Также прохладное отношение к социальным лозунгам объясняется тем, что «средний класс» уверен в своей успешности на поле радикально-свободного рынка, и для него всё естественным образом приобретает форму товара, который оплачивается покупателем. Поэтому у городских слоёв есть надежда, что с коммерциализацией бюджетных сфер на порядок увеличится качество предоставляемых услуг хотя бы той же медицины, которая в своём сегодняшнем, явно разлагающемся виде, «средний класс» не устраивает. Нужно покончить, наконец, с эфемерной надеждой, что сытый, успешный «средний класс» сможет стать социальной опорой радикальных социально-экономических перемен. Он не спешит брать на себя обязанность помощи другим слоям населения: те, по его представлениям, просто оказались неудачниками, не вписавшимися в новую экономику. Такое заключение — лишь идеологическое обоснование справедливости достатка «среднего класса». Тот, кто защищает свои привилегии, ни в каких серьёзных переменах не заинтересован.

Многие левые неверно полагают до сих пор, что их собственный неуспех обусловлен действиями либеральных деятелей. Постоянно слышны жалобы: нам не дают слова на митингах, нас зажимают, либералы нас всячески подставляют и прочая, прочая, прочая. Нужно усвоить, что дело не в Навальном и ему подобных, дело в том, что левую риторику основная масса, которая собирается на площадях, слушать не желает. Признаться в этом сложно, но крайне необходимо: только тогда мы обнаружим корень проблемы, а не будем сетовать на то, что нам не дают микрофона.

А. Шубин пишет:

«И либерально-оппозиционные, и пропутинские СМИ боятся социального сдвига оппозиционного движения, соединения политического и социального протеста. Но и мы должны опасаться, что либерально-популистский блок попытается также приватизировать социальный протест, как он приватизирует политический»[4].

Интересно, чем же опасны эти социальные требования? Видимо, они подрывают политическую, экономическую основу режима? Вот их конкретный перечень, который приводит А. Шубин:

1. Мораторий на новую программу приватизации стратегических отраслей, научных и научно-производственных предприятий;

2. Национализация естественных монополий;

3. Отмена ФЗ-83. Законодательный запрет на приватизацию или коммерциализацию любых учреждений социальной сферы (школ, больниц, музеев и т. д.);

4. Мораторий на рост цен на ЖКХ, тарифов естественных монополий, бензин, медикаменты;

5. Восстановление свободы профсоюзной деятельности и права на забастовку. Законодательный запрет практики “заёмного труда”. Решительный пересмотр существующего Трудового кодекса и “Закона о профсоюзах”, ограничивающих права работников;

6. Пересмотр действующих Лесного и Градостроительного Кодексов. Безусловный запрет “уплотнительной” застройки, сокращения территорий парков, заповедников, лесов, водоохранных зон и любого строительства на их территории;

7. Запрет на повышение пенсионного возраста. Размер пенсии должен быть выше реального прожиточного минимума[5].

Вполне себе социал-демократическая программа, которая мирно может ужиться с капитализмом, как это не раз продемонстрировала история. Самым радикальным пунктом может показаться пункт № 2. Но к чему может привести национализация естественных монополий? С большой долей вероятности можно предположить, что рента с использования естественных недр будет делиться между господствующими кланами бюрократ-буржуазии под прикрытием поступлений в госбюджет, и положение трудящихся кардинально не изменится. Ленин еще при монархии настаивал на национализации, но РСДРП выдвигала революционную программу, которая ставила задачу уничтожить как самодержавие, так и капитализм.

Социальные лозунги не являются для левых самодостаточными целями борьбы, хотя их воплощение есть важное завоевание для трудящихся. Требования эти сугубо реформистские, они направлены на изготовление заплат для дырявого капитализма. Являясь альтернативой либералам, выдвигающие единственно социальные требования левые с самого начала превращают себя в реформистскую силу, которая не становится источником качественно иного политического процесса, а является частью старого. И поэтому та же национализация без дальнейшей революционной перспективы не приведёт ни к чему положительному. Стоит давно расстаться с предрассудком, что национализация хороша в принципе, вне зависимости от того, в каких условиях, каким классом и ради каких целей она проводится. Ф. Энгельс указывал на то, что прогрессивна лишь та национализация, которая вызвана потребностями развития производительных сил,

«... так как лишь в том случае, когда средства производства или сообщения действительно перерастут управление акционерных обществ, когда их огосударствление станет экономически неизбежным, только тогда — даже если его совершит современное государство — оно будет экономическим прогрессом, новым шагом по пути к тому, чтобы само общество взяло в свое владение все производительные силы»[6].

Сегодня национализация в России как раз экономический прогресс не гарантирует, она может привести к ещё большему сращиванию олигархического капитала и государственных структур, но теперь расхищение естественных ресурсов будет производиться под прикрытием «национального достояния».

Груз истории многих левых не учит, а подавляет, заставляя осмыслять современный политический процесс в отживших исторических категориях. Политический процесс без конкретного анализа загоняется в умозрительные рамки и этапы, через которые он якобы по необходимости должен пройти. Это непосредственно касается частого сопоставления современных массовых митингов с февралём 1917 года. Всякая историческая аналогия грешит большой долей условности, но это сравнение особенно опасно, потому что ведёт к катастрофическим для левых практическим выводам.

Схема, согласно которой капитализм начинает полнокровно жить лишь после буржуазной революции, которую от социалистической революции отделяет долгий временный промежуток, была слабым местом меньшевизма. Вся сущность их политической стратегии выводилась из этой формулы. Следствием подобной стратегии было отсутствие устойчивой самостоятельной политической линии, подчинение пролетариата целям классовой политики буржуазии и, в дальнейшем, полный политический и моральный крах. И всё это оттого, что некоторые люди питали большие иллюзии относительно своих схем и их соединения с реальной практикой революционной борьбы в условиях России 1917 года. Видимо, сегодняшние левые решили повторить меньшевистские «подвиги», но отличия социального состава и требований сегодняшних протестов от февральских 1917 кардинальны: социальной базой Февраля были петроградские рабочие и солдаты, сейчас же это обеспеченные средние городские слои. Не менее важное отличие заключается в том, что меньшевики некоторое время шли во главе масс, массы верили этой партии и разделяли меньшевистские лозунги. Левые сегодня во главе масс не стоят. Отсюда делается порочный вывод, что стратегия левых должна соответствовать стремлению довести буржуазную революцию до логического конца, то есть до установления буржуазно-демократического режима, и уже после этого предполагается реализация программы-максимум, борьба за социализм. Выбирается подобная тактика во многом потому, что она служит удобным объяснением-оправданием слабости и недееспособности российского левого движения. Данная тактика создает иллюзию рождения силы из бессилия левых, с самого начала обозначая их второстепенное место в сегодняшних протестах.

Мысль о том, что мы стоим в преддверии буржуазной революции, по мнению некоторых товарищей, подтверждается, во-первых, тем, что цели большинства протестующих не выходят за рамки достижения буржуазной демократии. Но означает ли существование протеста исключительно в рамках буржуазного строя то, что его обязательно должна возглавлять либеральная буржуазия? История не раз на примере русских революций доказывала обратное. Запоздалые буржуазные революции отличаются от ранних как раз тем, что в обществе наряду с буржуазией уже существует сильный пролетариат, который представляет угрозу господству буржуазии. И именно опасность со стороны пролетариата вызывала колебания и боязнь буржуазии: революция может выйти за рамки решения задач буржуазной революции. Колебания буржуазии обесценивали её титул последовательно революционного класса.

Именно в таком развернутом виде можно представить аргументы в подтверждение надежды на буржуазную революцию в ближайшем будущем в России. «Приход к власти либеральной буржуазии повлечет за собой не только немаловажную демократизацию всех политических и общественных институтов, но и важные экономические реформы». Так можно думать лишь в том случае, если рассматривать Россию изолированно от мирового рынка. Сегодня каждая страна на тех или иных условиях вписана в мировое разделение труда, которое существует по законам неолиберализма, диктуемым МВФ. Дабы радикально изменить направляющую экономического развития России, ей необходимо полностью порвать со своей ролью сырьевого придатка. Способна ли на это либеральная буржуазия? Мы полагаем, что неспособна по следующим причинам.

Промышленная буржуазия, безусловно, не может быть достаточно сильной, чтобы претендовать на политическую власть на фоне продолжающейся деиндустриализации. Перед ней стоят как минимум две очень сложные задачи: скинуть с политического Олимпа бюрократ-буржуазию и порвать с ролью России на мировом рынке как сырьевого придатка. При этом не стоит забывать, что бюрократ-буржуазия и промышленная буржуазия имеют один общий исторический источник — приватизацию государственной собственности в 90-е годы. Промышленная буржуазия оппозиционна потому, что она проиграла борьбу другому клану капиталистов, который сросся с государственным аппаратом и превратился в бюрократ-буржуазию. Для радикального изменения направленности экономики России, для развития наукоемких и высокотехнологических областей потребуется поставить вопрос о пересмотре результатов приватизации ввиду их незаконности. Безусловно, «священное» право частной собственности при этом придётся нарушить. Нам представляется, что оппозиционная буржуазия на это не пойдёт, так как остро встанет вопрос и о её собственности. «Либеральная» буржуазия способна просто поменяться с бюрократ-буржуазией местами, причём никаких радикальных экономических изменений к лучшему за этим не последует. В современных российских условиях «либеральная» буржуазия никакую прогрессивную и революционную роль сыграть не сможет, у неё и нынешней власти одна экономическая основа, за которую обе будут держаться до последнего. Даже обещанная демократизация может вполне быть проведена нынешним путинским режимом. А почему нет? Выпустят на сцену новых, более удалённых от власти, но все же марионеток, и предложат сделать выбор между властью и этими марионетками. Разрешат свободно проводить митинги и шествия, организуют ещё какие-либо подачки — все эти меры в совокупности никак капитализму угрожать не будут. Всё-таки необходимо помнить, что буржуазная демократическая республика —наиболее удобная для буржуазии форма власти: обманчивость наличия свободы замещает потребность в подлинной свободе[7].

Весь новый «Февраль 1917» живёт в сознании тех левых, которые не могут проанализировать реальность с позиций конкретной диспозиции классовых сил в современной классовой борьбе. Им всё хочется пройти по проторённой дорожке, а так как никакой подобной дорожки быть не может, они снова неизбежно попадут в тупик. Нужно осознать уже сегодня, что перед Россией не стоит перспектива буржуазной революции, которая радикально изменит к лучшему положение трудящихся. Перед Россией стоит альтернатива: либо власть того или иного клана буржуазии, которые будут и дальше консервировать страну в состоянии сырьевого придатка — либо социальная, антибуржуазная революция, которая одна способна вырвать трудящихся из угнетения и унижения.

В чём же, по нашему мнению, выход из тупика, в котором находятся левые? Перспектива вырисовывается лишь в том случае, если левые принципиально переместят центр тяжести своей деятельности из сферы «общегражданского протеста» средних городских слоёв в сферу борьбы российского пролетариата за первичные экономические требования. Левые боготворят идею, абстракцию пролетариата, вычитанную ими из марксистских трактатов прошлого и позапрошлого веков. Настоящего рабочего с его заблуждениями и страданиями социалисты не знают, и даже искреннего стремления к этому сейчас нет. Большинство левых замкнуты в своих тусовках, с агитацией на заводах их практически не увидишь.

Идеологи неолиберализма, видимо, настолько вколотили в умы наших левых свою догму о смерти промышленного пролетариата в XXI веке, что левые никак не могут заметить многомиллионный рабочий класс, который окружает их в России. Даже забастовка в Калуге, получившая большой резонанс, была для них лишь полустанком на пути к очередному болотному митингу.

В 70-е годы XIX века разночинная революционная интеллигенция провозгласила «хождение в народ». Сотни юношей и девушек, бросая учёбу, устремлялись в деревенскую глушь, дабы говорить неграмотным крестьянам о социальной справедливости и социализме, об обществе, где не будет податей и угнетения. Народников по праву многие критиковали за неверную теорию, ошибочную тактику и т.д. и т.п. Но чему сегодняшние «правильные» российские марксисты могут поучиться у народников, так это прежде всего тому высокому искреннему энтузиазму, той жажде борьбы за социальную правду, которая наполняла деятельность последних. Эта жажда социальной правды толкала их полному отрицанию каких-либо корыстных побуждений, они воплотили в реальность тот высокий идеал революционного подвижничества, в котором черпали нравственные силы все последующие поколения революционных борцов. Заслуга народников том, что они воплотили новый тип личности — тип революционера, самоотверженно сражающего за народное благо против самодержавия. Даже слово «революционер» превратилось в почетное звание, которому необходимо было соответствовать всей своей жизнью и деятельностью. Что мешает современным российским левым повторить подобное хождение, понимая, конечно, под народом массу рабочих? Мешают собственная леность, невежество, отсутствие идей и стремления к борьбе, постоянные склоки внутри микроскопических левых партий и организаций. Но дело не только в субъективных причинах, главное препятствие, на наш взгляд, в том, что пока российское общество не выработало общественной необходимости в революционере как типе личности. Поэтому повторение подобного движения, а именно попытки нести социалистическое учение в народные массы, сейчас маловероятно.

Констатация наличия болезни не означает, что нужно опустить руки и плыть по течению. Критический анализ необходим не потому, что мы ещё раз хотим повторить многократную голую критику российского левого движения. Критика и осознание ошибочности действий должно прежде всего подтолкнуть к размышлениям и самоанализу. Что ж, мы можем только надеяться, что наша статья отчасти достигла этой цели.

Левое движение имеет будущее лишь как левое рабочее движение. Левые должны обратить основные свои усилия на деятельность в рабочей массе. Положение классового сознания российского пролетариата таково, что ему необходимо ещё стать классом «для себя», то есть обрести пролетарское самосознание как самостоятельной политической силы, сражающейся за свои классовые интересы. Обретение такого самосознания — сложный и поэтапный процесс. На наш взгляд, сегодня перед рабочим движением стоит цель пройти ступень чистого «экономизма», а это означает, что левая интеллигенция должна помочь рабочим в борьбе за их первичные экономические требования. Ступень «экономизма» позволит вырвать активное ядро пролетариата из того классового забытья, в котором он находится. В экономической борьбе рабочий почувствует, что означает сила коллективного действия, направленная к осознанно поставленным целям. Также рабочие проникнутся определенным доверием к левым активистам, отчасти перестанут видеть в них бесполезных фантазёров, говорящих о коммунизме, когда в голове у рабочего одна мысль: «лишь бы до зарплаты дотянуть».

Важны и другие формы организации рабочих. Наиболее удобной представляется форма просветительского кружка, где левые активисты могли бы проводить занятия по основам социалистической теории, истории рабочего движения и т.д. Безусловно, такие начиная сегодня есть, но они единичны. У многих даже отсутствует осознание необходимости таких мероприятий, поскольку здесь нельзя получить быстрый и эффектный результат, а нужен крайне кропотливый и систематический труд. Многие левые активисты к этому не готовы.

У лидеров независимого рабочего движения присутствует четкое осознание вышеуказанных проблем и методов их решения. Вот что говорит А. Этманов:

«Прежде всего, российским левым нужно пойти поработать на заводе. Потому что большинство тех левых, которые объединены в какие-либо организации, никогда не чувствовало на себе реалий заводской жизни. И после этого можно будет начинать совершенно спокойно работать с трудящимися. Самая большая ошибка левых заключается в том, что они хотят, чтобы все трудящиеся сразу стали марксистами-ленинистами. Это невозможно. Большая часть рабочих достаточно меркантильна. Для начала нужно научить этих людей совместно бороться хотя бы за экономические интересы»[8].

И далее:

«...не надо взывать к левой идее, пока мы не открыли 300 кружков политпросвещения для рабочих России. Большинство левых сегодняшних активистов никогда не работали на заводах»[9].

Рабочие не обладают внешним, поверхностным радикализмом, их не особо волнуют лозунги «Россия будет свободной!» или «Россия без Путина!». Но в потенциале именно пролетариат является тем классом, который благодаря своему экономическому положению в буржуазном обществе способен реализовать социалистическую программу-максимум. Но от экономической борьбы до выполнения программы сегодня далеко. Борьба пролетариата за повышение зарплаты, за т.н. «пролетарскую копейку» выглядит не так эффектно, как «борьба» с режимом на болотных митингах, поэтому левым придётся настроиться на медленный рабочий ритм. Летний период означает временные каникулы для участников различных болотных, оккупаев и прочих подобных мероприятий. Это время левые не должны провести в пассивном ожидании сентябрьского митинга, их задача — непосредственно готовить себя к пропагандисткой и иной деятельности на промышленных предприятиях, уделяя этому сегодня первостепенное внимание.

По этой теме читайте также: