Рецензия на книгу Германа Садулаева «Бич Божий: партизанские рассказы»

Герман Садулаев — писатель, которого после публикации ряда коммерчески успешных романов все уже было зачислили в категорию «модных» наравне с Минаевым и Пелевиным, — в 2010 году вновь написал абсолютно бескомпромиссную и искреннюю книгу на основе личных воспоминаний и жизненного опыта, во многом созвучную дебютному сборнику «Я — чеченец!» (равно как и повести «Шалинский рейд»), но несколько иную по содержанию.

Все рассказы из цикла «Я — чеченец!», так или иначе, были пронизаны одной важнейшей темой — судьбой Чечни и чеченцев после контрреволюции конца 80-х и распада СССР, и в ходе позорной братоубийственной войны, преступно развязанной российским правительством из-за нефти и в целях отвлечения внимания населения от жутких неолиберальных реформ, которые продолжаются и поныне.

Новая книга затрагивает более глубокий пласт российской (и не только) истории, и в ней представлена куда более широкая гамма тем и сюжетов. Нельзя также не отметить, что сама гражданская позиция автора стала намного более четкой по форме и гораздо более радикальной по сути: совсем недавно он проявил себя как яркий и бескомпромиссный левый публицист в сборнике очерков «Марш, марш, правой! Нация. Родина. Социализм». Помимо прочего, Герман Садулаев остается одним из немногих современных писателей, для которых творческая деятельность не является основным источником дохода — достаточно посмотреть на соотношение тиражей некоммерческих и конъюнктурных изданий (романы «Таблетка», «AD»); последних все же слишком мало, чтобы обеспечить автору возможность бросить работу по специальности (сам Садулаев неоднократно признавался, что написание книг для него скорее убыточно).

Первый рассказ, «День, когда звонят мертвым», наполненный глубоко личными детскими воспоминаниями, подводит нас к одной из тем, которая лейтмотивом проходит через весь сборник — теме кромешного одиночества и выбора пути сознательного человека в наше проклятое время.

Герой рассказа (авторское альтер-эго), одичавший и не находящий себе места в современном мире, видит странные тревожные сны из своего прошлого, заставляющие его вспоминать близких ему умерших людей. И, разумеется, это не только родные... Посреди детских воспоминаний и ассоциаций неожиданно возникает образ Ильи Кормильцева. Одинокого человека с крайне левыми взглядами (пусть и абсолютно неупорядоченными и приводящими из-за этого к неоднозначным решениям — например, в случае с изданием весьма спорной книги «Скины. Русь пробуждается» в рамках эпатажа и провокации, не говоря уже о факте его крещения и последующего перехода в ислам), поэта, переводчика и издателя, помимо прочего не побоявшегося выпустить первую книгу Садулаева. Затравленного, оболганного, фактически сведенного в могилу бесконечными судебными преследованиями его детища — издательства «Ультра.Культура». Скончавшегося в изгнании в лондонской больнице от рака и скромно похороненного в Москве под торжествующие вопли тех, кто его затравил и кто жег его книги — представителей законодательной и судебной власти, церковников-мракобесов, гламурной богемно-журналистской сволочи... Герман Садулаев абсолютно прав, когда пишет о том, что Кормильцев продолжает говорить с нами, имея в виду его творчество, переводы и издание тех книг, которые никто, кроме него, не стал бы переводить или издавать. Но помимо этого мне вспоминаются и самые последние его публицистические тексты, написанные за считанные дни до смерти — великолепные памфлеты «Декрет об оружии» (где содержится прямой приказ готовиться к сопротивлению любыми способами захватчикам «Всемирного СССР») и «НЭПгламурРФ», в котором Илья не только заочно рассчитывается со своими обидчиками, но и обращается напрямую к тем, кто продолжит борьбу без него:

«Полистав “12 стульев”, я удивился сходству описанной эпохи советского НЭПа с современной эРэФией. Даже само выражение — “новая экономическая политика” из словаря тех лет, когда появились новые русские. Появились они с той же системой ценностей, что и 70 лет назад: напихать побольше и в рот и в жопу, лишь бы — в себя. “В голове Ипполита Матвеевича творилось чёрт знает что. Звучали цыганские хоры, грудастые дамские оркестры беспрерывно исполняли танго-амапа, представлялась ему московская зима и чёрный длинный рысак, презрительно хрюкающий на пешеходов. Много чего представлялось Ипполиту Матвеевичу: и оранжевые упоительно дорогие кальсоны, и лакейская преданность, и возможная поездка в Канны” . Общее тяготение к тому, что Бендер называл “шик модерн”, а другой персонаж тех времён “шик блеск”, а сейчас именуют “гламуром”. <...>

Пошлый, отступнический НЭП, чуть не доведший до самоубийства Павла Корчагина (Николая Островского), занял своё место в сатирическом романе и протоколах допросов НКВД.

И это — пройдёт.

Высохнет нефтяная грязь глянцевых жоп и рыл, рассыплется в лагерную пыль и прах. <...>

Только чтобы история не повторялась в виде фарса, а фарс не становился историей, корчевать придётся с корнем и на корню. Калёным железом...».

Конечно, сравнение советской России времен НЭПа с нынешней РФ здесь не стоит воспринимать буквально — это поэтическая аллегория. Речь тут скорее о другом: то, что в раннем СССР было лишь накипью и выглядело как отвратительный атавизм на фоне грандиозной попытки создания нового свободного общества (продолжавшейся до контрреволюционного сталинского переворота в конце 20-х годов), в наше время стало основным образующим элементом, глобальной общественной нормой. И именно поэтому реальные воплощения мерзких персонажей типа Эллочки Людоедки сегодня составляют необходимую часть «элиты» нашего глубоко больного общества.

В день, когда становится возможным «позвонить мертвым» (о чем намекает герою возникший ниоткуда — или по причине «белой горячки» — черт), оказывается, что незачем этого делать — ничего нового от них мы не узнаем, важно лишь помнить о том, как они жили и как умирали. И важно следовать примеру лучших из них — «жить и умирать гордо». Как мать героя рассказа (и мать Садулаева). Как Илья Кормильцев.

Рассказ «Бич Божий» представляет собой притчу об одном блаженном страннике-«биче», жившем одно время в чеченском селе Шали. Начинается он с введения, разъясняющего понятие «бич» и насыщенного убийственной иронией по отношению к буржуазной пропаганде о «свободном рыночном обществе» и целенаправленному очернению социального строя СССР, которые ежедневно низвергаются на нас т. н. «свободными» средствами массовой информации.

Предоставим слово автору:

«Ведь то, прошлое, тоталитарное общество было основано на отвратительной несвободе и эксплуатации человека. Оно совершало насилие над душой человека. Люди были главным богатством государства, и каждый человек государству был нужен. Оно не могло позволить, чтобы люди, эта ценная валюта, пропадали просто так. Нет, дело не в каком-то особенном гуманизме. Просто люди были действительно нужны: чтобы поднимать целину, вкалывать на стройках века, прокладывать магистрали через тайгу и от Венеры до Марса, точить оружие на станках, служить в самой большой армии мира; даже для того, чтобы устраивать величественные парады два раза в год — без людей никак нельзя было обойтись».

После избавления от ужасного бремени несвободы все, конечно же, стало совсем иным:

«Сейчас мы живем в другом, абсолютно свободном мире. В мире, где каждый человек свободен упасть до самого низа. Никто не остановит его, не будет тянуть вверх, толкать дальше от края пропасти. Человек сейчас может быть бездомным, может быть нищим. Никто не нарушит его священного права. Многие даже помогут ему утвердиться в своей решимости. Например, если человек остается один и начинает пить, о нем узнают квартирные аферисты и с помощью отработанной схемы переписывают на себя квартиру этого человека, а его самого отвозят в далекий пригород или просто выкидывают на улицу. Потому что мы живем в свободной стране, и каждый свободен катиться по наклонной до самого дна».

Мерзкая и циничная логика правителей нового, отвратительного и дефективного по своей сути капиталистического общества, тщательно замалчиваемая перед народом или затушевываемая всевозможными предвыборными обещаниями, раскрывается здесь вполне:

«Сейчас жизнь человека ничего не стоит. Ведь человек состоит из аминокислот. А аминокислоты ничего не стоят. Вот если бы человек состоял из углеводородов! Теперь люди не нужны, и когда людей становится меньше, то от этого только лучше, потому что на оставшихся приходится больше углеводородов. <...> Вот и в наше время, если человек — учитель или почтальон, он не оправдывает стоимости затрачиваемых на него углеводородов. Углеводороды очень дороги, а люди не стоят ничего. Поэтому всем будет гораздо лучше, если учителя и почтальоны умрут. Что говорить о пенсионерах? Им должно быть стыдно, что они еще живы».

По сюжету рассказа блаженный «бич» Колька, обретший в Шали работу, еду и приют, не только прижился, но и во многом завоевал своеобразное уважение простых чеченцев своей скромностью, истовой верой и стремлением к духовному подвигу, особенно после того как летом стал жить отшельником в лесу. Он продолжал жить одиноким и свободным до тех пор, пока однажды не нашел еще слепого щенка, чья мать умерла при родах. Все изменилось в тот день, когда выхоженный и выращенный им пес отравился химикатами с огорода и умер. В душе «божьего человека» что-то надломилось, и Колька начал «опускаться», пить и воровать, превращаясь уже в самого типичного «бича», отброса общества. Его скорая смерть знаменовала собой начало распада великой страны и начало первой Чеченской войны. Словно символ нового страшного времени, в селе стал появляться черный пес, приносящий несчастье. Бомбежки, убийства, зачистки — все это стало происходить после его прихода в село. Обезумевший от горя после гибели сыновей Султан, в хозяйстве которого работал «бич», в какой-то момент осознает, что пес — это реинкарнация самого Кольки в новое время. Жители так и не решаются на казнь животного, и пес устремляется на север.

Рассказ заканчивается весьма символично: автору представляется, что черный пес, «бич божий», несущий несчастье, рано или поздно должен добраться до «главной площади главной столицы». Что рано или поздно возмездие должно настигнуть тех, кто несет ответственность за массовые убийства, вымирание населения и надвигающийся распад нашей великой страны...

Рассказ «Оставайтесь на батареях!» неожиданно переносит нас в Испанию времен гражданской войны, а затем — в другом временном пласте — в Россию конца 2000-х.

Лейтенант артиллерийских войск Хосе Баррос, чьи две батареи дислоцированы в забытом богом городке Страны Басков с целью восполнить и подготовить порядком потрепанный в сражениях личный состав во время решающих боев за Бильбао, из-за своих мрачных предчувствий вопреки (казалось бы) здравому смыслу осознанно готовится к массированным бомбардировкам — и его самые ужасные опасения подтверждаются. Мы окунаемся в атмосферу 37-го года в республиканской Испании: революционное насилие против фашистского зверства, очевидные недостатки организации и нехватка военных кадров (особенно высшего звена) в революционной армии и интербригадах на фоне также небезупречного (мягко говоря!) кадрового состава мятежников-франкистов, на стороне которых, однако, были прямая военная поддержка (десятки тысяч интервентов) и огромная материальная помощь со стороны фашистской Италии и нацистской Германии, — при довольно ограниченной технической и информационной поддержке республиканцев Советским Союзом и лживом «нейтралитете» европейских держав, косвенно поддерживавших Франко с самого начала.

Другой срез повествования, посвященный современной России, и, судя по мысли автора, в чем-то аналогичный испанской части (хоть аналогия и весьма проблематична, как мы увидим далее), посвящен борьбе оппозиционного кандидата и его штаба за победу на выборах губернатора в одной из областей во втором туре голосования. В центре повествования — два друга, собственно кандидат-националист Георгий Невинный и глава его предвыборного штаба, редактор оппозиционной газеты Анвар Берзоев, левый радикал по убеждениям, работающие вместе несмотря на дичайшие расхождения во взглядах. Оба смутно понимают, что проигрыш неизбежен. И оба решают продолжать бороться.

Хосе Баррос узнает о предстоящей массированной бомбежке его позиций в тот самый день, когда она была назначена. Несмотря на всеобщую панику, он вместе со своим помощником-старшиной Лагарто решает принять бой. Прекрасны его слова, обращенные к солдатам:

« — Меньше чем через полчаса начнется налет авиации. Немецкий легион. Они хотят уничтожить город. Я научил вас всему, чему смог. Что успел. Для многих из нас эта битва станет последней. Нам неоткуда ждать помощи. У врага десятки самолетов, самые лучшие самолеты. Они будут сбрасывать бомбы, они будут расстреливать нас из пулеметов. А мы — мы должны оставаться на батареях. У нас есть наши орудия, есть снаряды и вера в республику в наших сердцах. <...> Оставайтесь на батареях. Что бы вы ни увидели сегодня в небе. Даже если вам покажется, что вас атакует стая огненных драконов, — оставайтесь на батареях.<...>Что бы ни происходило вокруг вас, даже если эта земля превратится в пекло, станет такой, как в свой последний день. Оставайтесь на батареях».

Буквально накануне очередного тура голосования Берзоев узнает о почти удавшемся покушении на Невинного и о том, что в город стягиваются подразделения ОМОНа и части внутренних войск. И, несмотря ни на что, он решает выпустить в тираж запрещенный предвыборный материал своей газеты.

Основная мысль автора вполне понятна. Отчаянное сопротивление испанских республиканцев фашистам сопоставляется с отчаянной попыткой развить электоральный успех «объединенной» оппозиции (в штаб кандидата-националиста входят и социалисты, и либералы, и «почвенники»!) в стремительно деградирующей путинской России. И вот здесь Садулаев, увы, попадает в ту же самую ловушку, что и тысячи людей в декабре 2011 года (и далее — вплоть до последних «маршей миллионов»), ошибочно принимая логику объединения всех и вся ради того, чтобы только «свалить» ненавистных «единороссов». Не понимая, что сама политическая и экономическая система прогнила настолько, что без ее уничтожения немыслимо думать ни о чем, кроме замены одних «жуликов и воров» другими. Что убогая политическая и экономическая программа «объединенной оппозиции» (либералов и националистов) никак не совместима с объективными (однозначно антикапиталистическими) потребностями страны и ее населения. Абсурдность и неуместность сопоставления реальной революционной ситуации, одного из поворотных моментов в истории XX века, и жалких попыток борьбы «объединенной оппозиции» за власть в современной России сразу бросается в глаза, и это тот случай, когда писателя подводит чутье в исторических аналогиях.

И как наивно думать, что настоящая борьба против власти будет воплощаться в политических играх в «выборы», с выдвижением «независимых» кандидатов и их поддержкой диаметрально противоположными силами! Конечно, полностью исключать возможности одержать победу на выборах нельзя — скажем, если в России появится радикальное левое движение, пользующееся массовой поддержкой населения, — но нет никаких сомнений, что предшествовать этому этапу должна долговременная подготовка, пропаганда и агитация, а затем и борьба на местах. Реальная борьба: забастовки и стачки, рабочие захваты предприятий, низовые протесты против сверхэксплуатации, против разрушения отечественной промышленности, против тотальной коммерциализации образования и медицины, против церковного мракобесия и произвола, — а вовсе не «верхушечные» достижения на местных или федеральных выборах.

Художественная сила рассказа несомненна, но сочувствовать в одинаковой степени Анвару Берзоеву и лейтенанту Барросу невозможно — разве что из бессилия в наше реакционное время... Отчетливо доминирующей частью новеллы является «испанская», и именно она раскрывает нам новые грани таланта Садулаева — ведь ранее он никогда не использовал материалов зарубежной истории в своем творчестве.

«Partyzanы & Полицаи» — еще один рассказ (на сей раз — чисто сатирический и «псевдоисторический»), недвусмысленно демонстрирующий левые взгляды писателя. В гомерически смешной истории независимой «Споровской республики», якобы возникшей во время Великой Отечественной войны благодаря стечению обстоятельств (недоступность территории для немцев ввиду окружающих ее болот и непроходимости, слабые корни советской власти), отразились и бездарное развитие капитализма в царской и современной России, и история русской революции, и исход Второй мировой войны.

Самой «споровской» истории предшествует краткое объяснение возникновения массового партизанского движения на оккупированных немецкими войсками территориях. Объяснение само по себе довольно банальное, однако в наше время, когда столь распространенным является толкование фашистских зверств как ответа на партизанские боевые действия и саботаж (!), в котором все перевернуто буквально с ног на голову, в нем есть смысл...

Итак, по сюжету рассказа, деревня Спорово оказалась в стороне от боевых действий. В течение войны туда попали несколько солдат и командиров Красной Армии, бежавших из плена или скрывавшихся в лесах после ранений или потери своих частей, а также множество гражданских беженцев. Был взят в плен итальянский летчик со сбитого советской эскадрильей истребителя.

И в подобной изоляции начинается удивительная эволюция независимой деревни: от попытки православно-монархической реставрации через период капиталистического правления бывших кулаков и новоявленных дельцов, наладивших связи с оккупационной администрацией, до основания т. н. «Споровской Советской Социалистической Республики», и наконец, возвращения в состав Советской Белоруссии — своего рода инверсионный вариант «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина в условиях Великой Отечественной войны.

Особенно интересно и близко нам должно быть описание закабаления жителей села, уставших от первоначального «православно-монархического угара» и позволивших увлечь себя идеями личного благосостояния «недобитыми кулацкими отродьями»:

«Стали народу объяснять, что он, народ, живет плохо, потому что все общее. А если все будет частное, у каждого свое, то каждый будет о нем заботиться, и в целом народ будет жить гораздо лучше. Это казалось весьма логичным, но народ не сразу пошел ломать замки амбаров. Потому что вроде и так неплохо жилось милостью Господней: и утки хватало, и рыба не переводилась».

Знакомая ситуация, не правда ли?

«А поутру на сторожках и коптильнях висели новые замки. И предупреждения: “Ни втаргатся! Часная собсвинасть!”. Народ пошел было бузить, но Чубатов с Байдаркиным объяснили, что коптильни со сторожками теперь ихние по полному праву, вот и ведомость с цифрами: три на пять, да один на двянадцать, семь держим в уме, четыре отнимаем — все справедливо поделено, законно. <...> Народ успокоился.

И уже не удивился никто, когда через неделю озеро и лес были поделены в собственность кулакам и их подпевалам и кругом натыканы таблички. Все, что добыто с озера и земли, считалось теперь частным имуществом владельца ресурса».

И даже после того, как деревенские доморощенные коммунисты с помощью пленного итальянца изгнали ставших всем ненавистными новоявленных богачей, с капиталистическими порядками покончить не удалось:

«На смену отвергнутому и разрушенному промысловому капитализму пришел гораздо более хитрый и коварный финансовый капитализм, густо замешанный на самом беспардонном коллаборационизме. И проводником нового порядка стал бывший бухгалтер артели “Сполохи Коммунизма” Федор Овинов».

Наладив финансовый обмен и деловые отношения с оккупационными властями и воспользовавшись сворованной артельной кассой, Федька «решил умножить капитал путем игры на курсах валюты», перепродавая дешево купленные у споровцев продукты интендантам немецких войск и получая оплату в «оккупационных марках».

И вот дальше началось самое интересное, потому что мы узнаем, что реализованные планы Федьки и его подельников на 100% совпадают с основными методами получения прибыли и составления состояний потерявшими человеческий облик капиталистами в путинской России:

«Федька смог наконец приступить к чистому, прямому, бестоварному извлечению дохода из денег. Его операции стали строиться не по классической формуле “Деньги-Товар-Деньги”, а по совершенно постиндустриальной и постмодернистской схеме “Деньги-Деньги-Деньги”.

Через березовского кума Овинов менял в немецкой кассе рубли на марки по официальному курсу десять рублей за одну марку. А желающим совершить обратный обмен на рубли отдавал одну оккупационную марку за двадцать советских рублей».

Помощники Овинова продолжают бурный товарообмен с оккупантами, почти даром закупая у споровских жителей продукты и продавая втридорога европейские товары в деревне.

В это же время немцы поставили в Спорово старостой овиновского кума, и деревня оказывается в двойных тисках у оккупантов и действующих с ними рука об руку местных финансовых дельцов-коллаборационистов (ошеломляющие аналогии с современной Россией не перестают напрашиваться).

Впечатляющий и трогательный финал рассказа как нельзя лучше передает нам авторскую позицию. Боец РККА Прохор Залепин (конечно же, здесь мы видим дружеский намек на Захара Прилепина — не совсем, впрочем, уместный с учетом темы рассказа), пробравшийся в Спорово случайно после разгрома своей части, сумел воодушевить и организовать осевших там ранее военных, уже отчаявшихся бедняков, бывших подпольщиков и участников партизанского движения (среди которых был даже один чеченец), и вновь воспрянувшие духом споровцы с позором изгоняют из деревни всех кулаков и дельцов, финансовых воротил и фашистских пособников.

И пусть судьба многих «партизан» в Спорово оказалась не менее горькой, чем у разгромленных ими «полицаев» (Залепина расстреляют, подпольщика Шуганова сошлют в лагеря и т. д.), но под конец рассказа невозможно не понять, на чьей стороне, вопреки предательской буржуазной пропаганде и вывихам советского руководства, сражались истинные герои и патриоты.

«А фашисты враги. Сегодня соседа убили и ограбили, значит, завтра твой черед. А власть должна быть своя, народная. Которая заботится о своем народе и о каждом в нем человеке, а не о чужой стране и своем кармане. Не продает родину и соплеменников за толстозадую жену и бричку с кучером».

Должно быть, действующим властям, целенаправленно разрушающим советское наследие и превращающим страну в северное подобие Конго, без стеснения продолжающим обворовывать собственное население в сговоре с правительствами стран «первого мира», косвенно поддерживающим профашистскую пропаганду в низкопробной печатной продукции, такие рассказы действительно колют глаза. Иначе чем объяснить, что подобные книги, нужные сегодня как воздух, выходят в смешном количестве 2000 экземпляров на фоне все более растущих тиражей бездарного «модного» чтива?

Два рассказа под конец книги, «Survivor» и «Шум», ярко разоблачают пустоту и бездарность жизни современных представителей «среднего класса».

Оторванность от жизни своего народа, глубокое непонимание происходящего в стране за пределами столиц в сочетании с нутряным животным эгоизмом привели героя «Survivor» к мировоззрению абсолютного себялюбца-одиночки, которого заботит лишь вопрос собственного выживания в преддверии грозящей стране социальной катастрофы. Он даже не пытается начать как-то взаимодействовать с подобными себе по статусу столичными жителями, не говоря уже о далеких провинциалах. Все они представляют для него опасность, ведь они могут претендовать на его имущество и жизнь, когда цепь катаклизмов превратит их в неуправляемую толпу. В своей параноидальной мании он решает готовиться к выживанию в абсолютно враждебной среде, где он будет окружен одними чудовищами и живыми мертвецами. Нелепо и трагикомично выглядит его труд по превращению квартиры в боевой склад-блиндаж с оружием, медикаментами, запасами воды и еды на месяцы (которые в процессе ожидания катастрофы постепенно начинают портиться, как запасы Гобсека), мангалом, свечами, канистрами и т. д. Его больное сознание уже даже не замечает того факта, что помимо выживания у него не осталось интересов, и нет ни смысла жизни, ни родных и близких, ни друзей. С горькой иронией показан момент начала пресловутой катастрофы: впервые за несколько месяцев жалкий герой рассказа чувствует себя спокойно...

«Шум» описывает завязку серого и ничем не выделяющегося дня из жизни представителя «офисного планктона», столь знакомую большинству жителей обеих столиц и других крупных городов: дежурные утренние поцелуи без любви, включенный сразу по пробуждении телевизор, извергающий потоки вредной информации, душ, стояние в пробке в личном автомобиле по пути на работу со слушанием бездарных радиопередач и низкокачественной популярной музыки... Только для героя рассказа этот день будет последним.

Неожиданный сердечный приступ в мгновение ока обрывает жизнь клерка, когда он только добирается до работы. В последний момент перед ним проступает вся бессмысленность его существования, ненужность и никчемность его работы, увлечений, личной жизни, планов на будущее.

«...Ничего, ничего не доделано до конца, все на полпути, даже не додумано, не решено! Только шум, шум, все кричат, толпятся, вот включен телевизор, вот радио, реклама, выпуски новостей, орут, вызовите скорую, <...> всю жизнь, шум снаружи, шум изнутри, не прекращавшийся ни на минуту, не позволявший сосредоточиться...».

Увы, герой рассказа не одинок. Пустота существования, забитого подобным «шумом», заменяющим все подлинные ощущения и радости жизни, прямо или косвенно чувствуется многими из внешне успешных, но по сути несчастных людей, прожигающих жизни на бессмысленной работе (связанной с перекладыванием бумаг, оформлением заказов и заявок, «сопровождением бизнес-процессов» и пр.), с их убогими устремлениями карьерного роста, низменными потребительскими рефлексами и примитивными эгоистичными представлениями о личном счастье — особенно характерно это для столичных «средних слоев». В провинции люди столь же подвержены воздействию отупляющей буржуазной пропаганды «потребительского общества», особенно эффективно действующей по мере распространения массового невежества, приближающегося к дореволюционному уровню. Но все же там люди по крайней мере могут быть заняты осмысленным трудом на заводах (их в Москве просто не осталось), за который они получают совсем небольшие деньги, у них просто нет возможностей настолько погрязнуть в лихорадке потребления, они не столь изолированы друг от друга и способны понимать несчастье других, — быть может, поэтому в их жизни зачастую побольше смысла, чем у внешне более довольных москвичей, и им, пожалуй, проще сохранить человеческий облик. Во всяком случае, в провинции представить себе героя рассказа «Survivor» просто невозможно...

Помимо всех вышеперечисленных (весьма выдающихся) новелл здесь есть небольшой рассказ, по своим художественным достоинствам и содержанию нисколько не уступающий лаконичному и великолепному «Дню Победы» из сборника «Я — чеченец!».

Он называется «Блокада».

Выжившая из ума старушка доживает свои последние дни в современном Санкт-Петербурге. Ее голодная и нищая жизнь, столь знакомая всем теперешним пенсионерам (поддерживаемая нынешними «слугами народа» для того, чтобы ускорить смерть наших отцов и дедов), неожиданным образом начинает перекликаться с воспоминаниями детства о ленинградской блокаде, и ей представляется, будто она снова стала маленькой девочкой, и вновь попала в Ленинград времен войны. Вот только блокада так и не кончилась, потому что фашисты прорвали оборону и заняли город. Они завели в нем свои порядки — от вездесущих ярких вывесок на знакомом им языке до порядка движения автомобилей и работы аптек. Улицы стали патрулироваться полицаями. Огромное количество людей начало сотрудничать с оккупантами и получать за это определенные привилегии. В какой-то момент мы понимаем, что старая больная женщина вовсе не так и безумна: лица людей, ездящих на немецких машинах, откровенно злые, у русских солдат таких злых лиц не бывает; в магазинах, несмотря на изобилие товаров, вдоволь могут закупаться только те, кто на хорошем счету у оккупантов, старуха же не может позволить купить себе ничего — и ее прогоняют вон; из аптеки ее выставляют, говоря, что здесь льготников не обслуживают — и она себе это объясняет тем, что у фашистов нет желания и возможности лечить русских, так как слишком много медикаментов уходит на своих. Наедине с собой, влача убогое существование, девочка-старушка не перестает мечтать об освобождении:

«А как оно будет, когда Красная Армия город освободит?! Вот будет праздник! Потому что мы победим, обязательно! Снова красные знамена вывесят, в парках будут оркестры играть, и паек увеличат, и лекарства будут! Надо только дожить, вытерпеть!».

Самое страшное, что эта художественная аналогия Садулаева абсолютно правомерна. Наша страна действительно была предана, она находится во власти тех людей, кто стремится любой ценой переврать и аннулировать военный подвиг наших дедов, более того — тех, кто планомерно уничтожает все достижения советского народа в XX веке (образование, медицину, промышленность, науку, искусство, социальную инфраструктуру). Фактически, эти люди ведут себя так же, как действовали бы фашисты в случае победы — с поправкой на современные «гуманные» методы умерщвления (некачественное питание, нехватка медицинского обслуживания, «миротворческая» деятельность — наподобие Чеченских войн), которые уже унесли более 11 миллионов жизней наших сограждан с начала реформ.

Старушка из рассказа погибает. Ее сердце не выдерживает волнения, испытанного при встрече с полицаями вечером на улице.

Но перед самой смертью в помутнении рассудка она видит, как сбывается ее самая сокровенная мечта — город освобождает Красная Армия.

«...В город, со всех сторон: и от Веселого Поселка, и от Ржевки с Пороховыми, и с берегов Финского залива — заходили войска. Гремели гусеницами по асфальту советские танки, а на броне сидели веселые красноармейцы, и ветер трепал их локоны, выбивающиеся из-под пилоток и касок».

Аллегория автора здесь куда более конкретна и современна, чем это может показаться с первого взгляда: речь идет о будущем освобождении России и других советских республик от человеконенавистнического капиталистического строя и ренегатов, которые захватили при нем власть.

Мы должны верить, что это освобождение возможно, и должны за него бороться — вслед за Германом Садулаевым и его героями, врезавшимися отныне в нашу память: лейтенантом Хосе Барросом, Лагарто, Анваром Берзоевым, Прохором Залепиным, безымянной блокадной девочкой и другими.

По этой теме читайте также: