Кубинская революция — один из мифов моего поколения. И фигура Че Гевары, его глаза, устремленные в будущее — одна из его основных икон. Образ герильерос из Сьерра-Маэстры, их бороды, тяжелые ботинки и форма оливкового цвета питали политические идеалы бразильского студенческого движения 60-х годов. В ресторане «Калабозу» в Рио-де-Жанейро или в барах на улице Марии-Антонии мы думали, что История, безжалостная учительница и щедрая мать, давала нам возможность одержать победу над американским империализмом — убеждение, которое в 70-е годы было подкреплено победой «вьетконговцев» Хо Ши Мина над армией самой крупной экономической и военной державы планеты.

Надежда не была напрасной и выражалась в мощных символах. Было что-то взрывное и фаллическое в сигарах Фиделя, ракетах, способных сдержать угрозу вторжения на Кубу, поддержанного в 1961 году правительством Джона Ф. Кеннеди, — так же, как было нечто покоряющее во внешности Че Гевары с его иронической улыбкой, приводящей врагов в недоумение, с гордыми глазами под синим беретом со звездочкой, устремленными на утопию освобождения Великой Родины — Латинской Америки. В глазах молодых правому делу достаточно иметь десять процентов разума, сорок процентов эмоций и пятьдесят процентов стиля, этого savoir-vivre победителей, которое вызывает у простых смертных неудержимое восхищение и тайную зависть.

Если Куба смогла, почему мы не сможем? Мы были молоды, как и бойцы «Движения 26 июля», и начиная с 1964 года в Бразилии существовала диктатура столь же жестокая и коррумпированная, как и правительство Фульхенсио Батисты. И гор и плоскогорий у нас тоже хватало.

Идеалы питаются символами и примерами. Программы партий никого не в состоянии пленить, за исключением их собственных авторов. До нас доходили рассказы об эпопее Повстанческой армии, о дерзкой кампании ликвидации неграмотности, о национализации промышленности, о победе над захватчиками на Плайя-Хирон.

Всё это глубоко запало нам в душу, словно бы история нам показала на маленьком острове Карибского моря осязаемый образ нашей судьбы. Мы чувствовали ностальгию по будущему. Особенно потому, что это будущее возникло в некоей точке Латинской Америки. И у него был ритм маракасов и вкус рома.

Прежде чем меня пленили герильерос из Сьерра-Маэстры, я с ужасом узнал о предательстве, совершенном против США четой Розенбергов, которых судили и казнили на электрическом стуле за то, что они передали русским секреты ядерного оружия. … Никогда не было доказано, что Розенберги на самом деле являлись шпионами, но во время обострения «холодной войны» мы все на Западе нуждались в козле отпущения.

Смертная казнь, которую я теперь нахожу абсурдной, казалась мне в этом случае оправданной. Необходимо было избежать того, чтобы исключение стало правилом и превратилось в угрозу «свободному миру». На меня произвела впечатление фотография Розенбергов, привязанных к электрическому стулу, их головы в шлемах с множеством проводов, как у проклятых астронавтов по дороге в ад. К счастью, старый бульдог Эдгар Гувер стоял на страже у порога наших домов.

Потом я вступил в организацию Студенческой католической молодежи, руководимую монахами доминиканского ордена. … Будучи членом студенческого движения, я приобщился к социалистической утопии. Не шаг за шагом, а одним прыжком я превратился из сторонника США в антиимпериалиста, не утратив при этом критического взгляда на Советский Союз.

Однако мне казалось, что Куба была иной. Фидель под аплодисменты публики ездил в открытой машине по Пятой авеню в Нью-Йорке. А в Бразилии он останавливался в роскошном доме, принадлежащем старому аристократическому роду Набуко. На Кубе не закрыли ни одной церкви, не расстреляли ни одного священника. И если у революции и были недостатки, то лишь из-за давления, которое на нее оказывало правительство США, недовольное потерей одной из своих колоний в Латинской Америке.

Самой парадигмальной фигурой, порожденной Кубинской революцией, был Эрнесто Че Гевара. После того, как он посвятил себя шахтерам медных рудников в Чили, прокаженным в Перу, делу демократии в Гватемале, он нашел убежище в Мексике, а после помог превратить Кубу в социалистическое общество. Он был прав перед лицом истории. Те, кто его критиковал, могли упрекнуть его лишь за то, что он рисковал собой, поскольку мечтал о власти.

Неожиданным и поразительным для всех стал жест Че, когда он отказался от власти и, не открывая имени, отправился в джунгли Конго и сразу после этого — в Боливию. Таким образом он доказал свое бескорыстие, способность полностью отдать себя делу борьбы за освобождение Латинской Америки.

Теперь, тридцать лет спустя после его смерти, Гевара — упрек для всех тех, кто не осмеливается посвятить свою жизнь какому-либо альтруистическому делу. Поэтому неудивительно, что существуют книги, тяжелые, словно надгробные камни, стремящиеся приуменьшить заслуги героя. По мнению Йона Ли Андерсона, автора «Че Гевара: биография», Че был авантюристом. По мнению Хорхе Х. Кастаньеды, автора «Че: жизнь в красных тонах», аргентино-кубинский партизан погиб из-за своей революционной одержимости и из-за бездействия Фиделя. Хорошо написанные, основанные на многочисленных документах, обе книги не в состоянии скрыть горечи тех, кто боится, что мечта может стать явью. Поэтому легче писать о поражении Че, а не о победе Фиделя.

Кастаньеда приобрел известность после публикации «Демонтированной утопии», в которой он пророчествовал, что в Латинской Америке больше не будет вооруженной борьбы. По иронии истории, несколько месяцев спустя после выхода книги в свет разгорелось партизанское движение в Чиапасе, в Мексике — на родине самого Кастаньеды.

К счастью, утопии, так же как и Че, сильнее тех, кто старается их похоронить.

По этой теме читайте также: