Ушёл из жизни один из последних ярких представителей шестидесятничества — Борис Стругацкий.

Творчество братьев Стругацких с непревзойдённой ясностью отразило советскую интеллигенцию последнего полустолетия — со всеми её идеалами, обычаями, верованиями, сомнениями, предрассудками — и метаморфозами, через которые она прошла. Потому что сами Стругацкие были неотделимой частью этого социального слоя. В этом была их сила — а потом в этом сказалась и их слабость.

Стругацкие конца 50-х и первой половины 60-х годов — аутентичные интеллигенты-«шестидесятники». Для которых высочайшей ценностью являлась не только «Великая война» с фашизмом, но и революция. Накалённое, яростное отношение к нацизму, как воплощению, средоточию вселенского зла хорошо видно, например, по их повести «Попытка к бегству». Да и в других произведениях ненависть к нацизму то и дело вспыхивает яркими искрами, как вольтова дуга. Могут спросить: а как же может быть иначе? Да вот так, как теперь. Когда красный герой-партизан Василий Кононов для либеральной интеллигенции — «палач и убийца», зато присягнувший Гитлеру генерал Власов — «сложная, неоднозначная, трагическая фигура».

Борис Стругацкий:

«Это было время, когда мы искренне верили в коммунизм как высшую и совершеннейшую стадию развития человеческого общества... В конце концов мы поняли, кем надлежит заполнить этот сверкающий... мир: нашими же современниками, а точнее, лучшими из современников — нашими друзьями и близкими, чистыми, честными, добрыми людьми, превыше всего ценящими творческий труд и радость познания... Слово “коммунизм” было для нас словом прозрачным, сверкающим, АБСОЛЮТНЫМ, и обозначало оно МИР, В КОТОРОМ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ И РАБОТАТЬ».

Так что «люди Полудня» (прекрасное название, придуманное братьями-фантастами для общества будущего) — это те же интеллигенты-шестидесятники, пусть и слегка идеализированные. Их кредо в повести «Трудно быть богом» выражает «высокоучёный доктор Будах»: «Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!».

Вообще, «доктор», «учитель» — для Стругацких тех лет понятия почти священные. В повести «Парень из преисподней» (1974) главный герой вдруг видит в образе простого военного врача целый мир будущего:

«Что в нём было? Старенький, немощный, грязный... А Гаг почему-то увидел перед собой залитые солнцем комнаты, огромных, красивых, чистых людей в комбинезонах и пёстрых рубашках... Это было словно наваждение».

Ещё одна характернейшая черта ранних Стругацких — страстная вера в науку, в силу знания, в технический и социальный прогресс. Какими, например, смешными и беспомощными предстают все сказочные и мифологические создания под увеличительным стеклом современной науки в повести «Понедельник начинается в субботу» (1965)! Что томящийся под арестом Кощей Бессмертный, что какие-нибудь гекатонхейры — «сторукие и пятидесятиголовые братцы-близнецы, первенцы Неба и Земли». Кстати, главный герой этой повести Александр Привалов — программист. Не самая распространённая для середины 60-х годов профессия. Даже в такой мелочи фантасты смотрели в будущее...

Но хочется спросить: как же так — почему в начале 60-х Стругацкие так хорошо, глубоко и ясно видели прошлое и будущее, и куда всё это делось потом? Причина тому видится простой: в 60-е годы советская интеллигенция, особенно техническая (герои «Понедельника начинается в субботу»), ещё стояла на самом гребне исторической волны, ещё чувствовала за своей спиной сильный и свежий ветер революции, который дул в её паруса. Ну, и выразители чаяний и мыслей этой интеллигенции — братья Стругацкие, естественно, с этой высоты и видели всё широко и далеко, во все края света. А к 90-м годам интеллигенты шажок за шажком спустились в историческую рытвину, низину, яму, овраг, и их былая дальнозоркость стремительно растаяла. Талант Стругацких, их умение ярко и выпукло изображать реальность никуда не пропали, — да вот только окружающая их социальная реальность поменялась. И взгляд писателей, увы, упёрся в стенку исторического оврага прямо перед их глазами. Её они и стали мастерски изображать (как в последних романах Бориса Стругацкого — С. Витицкого — «Поиск предназначения» и «Бессильные мира сего»).

Ну, мыслимо ли такое представить в 60-е — чтобы глава правительства Егор Гайдар называл учителей и врачей (тех самых врачей, которых почти боготворили ранние Стругацкие!) «иждивенцами» — и преспокойно оставался при этом интеллигентским кумиром и пророком? Увы, интеллигенция отреклась от собственных идеалов 60-х годов — «труда и знания» — высмеяла их и забыла. Превознесла вместо них идеалы «рынка», «свободного предпринимательства», то есть идеалы «серых» лавочников из «Трудно быть богом». Так стоит ли после этого удивляться нынешнему триумфу клерикалов? «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные. Эх, историки, хвостом вас по голове...»

Эпоха веры в науку кончилась — что не могло не сказаться и на литературе. На смену научной фантастике пришла сказочная фэнтези — гномы, эльфы и тролли поползли изо всех щелей. Но тем самым интеллигенция, увы, подписала и свой собственный социальный приговор. Ибо если наука и техника — это «отстой», то заслуживает ли уважения социальная группа, которая этим «отстоем» занимается?

Кстати, одна из характерных вещей ранних Стругацких — повесть «Хищные вещи века» (1965). В ней они избрали своей главной мишенью «идеалы» потребительства. Типичная сценка из повести:

«Двое молоденьких девчушек щебетали сущую ерунду, выбирая и примеряя блузки. “Фонит”, — пищала одна. Другая прикладывая блузку так и этак, отвечала: “Чушики, чушики, и совсем не фонит”. — “Возле шеи фонит”. — “Чушики!” — “И крестик не переливается...”... Им было лет по шестнадцати, глаза у них были как у котят — синенькие и пустенькие. — Чушики, — твёрдо сказал я. — Не фонит и переливается. — А около шеи? — Спросила та, что примеряла. — Около шеи просто шедевр. — Чушики, — нерешительно возразила вторая девочка. — Ну, давай другую посмотрим, — миролюбиво предложила первая. — Вот эту. — Вот эту лучше, серебристую, растопырочкой».

Речь в повести идёт именно о западном, буржуазном потребительстве. Борис Стругацкий потом вспоминал: «Хищные вещи века» дали на предисловие Ефремову. Позвонил мне старик, попросил зайти. И вот что он мне сказал... Мир, нами описанный, настолько ярок и страшен, что не оставляет никакой надежды на что-либо хорошее для человечества. Это не советская фантастика, а западная, с ужасом и горечью перед будущим.

Ефремов написал предисловие к книге:

«Исходя из реальных тенденций современного буржуазного общества и более всего из свойства его идеологии разлагать души людей, воспитывать отупелых потребителей, ищущих во всём широком мире только сытости и наслаждения, Стругацкие создают модель воображаемой страны, где многое условно, где люди живут, не задумываясь о завтрашнем дне, о куске хлеба. Люди в этой стране имеют всё — еду, одежду, развлечения — и тем не менее опускаются до состояния наслаждающегося животного, лучшие из них мучаются и погибают. Такая картина не случайна. Наиболее ошеломляющим представляется писателям разлагающее действие буржуазной идеологии, которое наблюдается сейчас, в настоящее время в капиталистических странах с наиболее высоким материальным уровнем жизни. Люди там, лишённые высоких идеалов, большой цели в жизни, низводятся до уровня обывателей. Повесть А. и Б. Стругацких насыщена ненавистью к подобному благополучию, достигнутому ценой измельчания идей, чувств, человеческой личности. Ему противопоставляется уверенность в первостепенной ценности и победе духовных идеалов коммунизма».

Более чем актуально звучит сегодня и эпиграф ко всей повести: «Есть лишь одна проблема — одна — единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы...» (Антуан Де Сент-Экзюпери).

А главная мысль «Второго нашествия марсиан» (1966), выраженная самим Борисом Стругацким: «Человечество не надо завоёвывать — его можно без особого труда просто купить».

Не странно ли, что писатели, так ярко обличившие потребительство в «Хищных вещах века» и «Втором нашествии марсиан», потом сами фактически склонились на сторону этой убогой идеологии? Нет, не странно, ибо они это сделали не сами по себе, а, увы, вместе со всей или почти всей советской интеллигенцией...

Одна из ключевых фигур для понимания произошедшего перелома — дон Румата из «Трудно быть богом» (1964). Конечно, он тоже срисован с современников авторов — только чуть более поздней генерации, чем энтузиасты-технократы «Понедельника...». Румата — типичный «размагниченный интеллигент» (как говорили в 20-е годы). Не знаю уж, так ли замышляли авторы, но книжка выходит блестящим разоблачением Руматы, ни к чему не годного, несущего окружающим, кто имеет несчастье с ним встретиться и оказаться под его «покровительством и защитой», одни только несчастья и смерть.

Хотя в том же произведении можно найти и вполне образцового героя. Но это, конечно, совсем не дон Румата, а мятежник Арата Красивый (он же — Арата Горбатый).

«Это был профессиональный бунтовщик, мститель божьей милостью, в средние века фигура довольно редкая. Таких щук рождает иногда историческая эволюция и запускает в социальные омуты, чтобы не дремали жирные караси, пожирающие придонный планктон...»

Да, Арата наивен, но его наивность стоит дороже, чем бессильная и бесполезная старческая премудрость Руматы. В сущности, это признает и сам Румата:

«Арата явно превосходил его в чём-то... Мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла... Арата был здесь единственным человеком, к которому Румата не испытывал ни ненависти, ни жалости, и в своих горячечных снах землянина... он часто видел себя именно таким вот Аратой, прошедшим все ады Вселенной и получившим за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей...»

Арата точно знает, чего хочет, и уверенно говорит:

«Не пройдёт и года, как арканарский люд полезет из своих щелей с топорами — драться на улицах. И поведу их я, чтобы они били тех, кого надо, а не друг друга и всех подряд... Я выжгу золочёную сволочь, как клопов, всех до одного, весь их проклятый род до двенадцатого потомка. Я сотру с лица земли их крепости. Я сожгу их армии и всех, кто будет защищать их и поддерживать».

И ведь в конце концов Румате приходится последовать совету того же Араты: «Просто обнажите ваши мечи и встаньте во главе нас». Только слишком поздно, чтобы что-то исправить...

Довольно точно о Румате говорит другой герой произведения: — В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает подонку, а коммунар один-одинёшенек — до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. Вот так-то... Останемся коммунарами.

Эти слова вполне применимы и к советской интеллигенции в целом: в ней ведь тоже с 60-х до 90-х «благородный подонок боролся с коммунаром». И первый, к сожалению, в конце концов взял верх, одолел, ибо «всё вокруг помогало подонку», а мир Полудня был слишком далеко... Интеллигенцию с её красными и антифашистскими шестидесятническими идеалами не потребовалось побеждать и завоёвывать в открытом бою: её оказалось можно без особого труда просто купить.

Конечно, в наступающем новом средневековье (пусть даже это средневековье и носит отчасти опереточный характер), с господством «чёрных» и «золочёной сволочи», дон Румата с его интеллигентской надломленностью и неспособностью к действию — вовсе не борец и не помощник. А вот Арата — да... Как и сами ранние Стругацкие с их верой в науку, «труд и знание», в антифашизм, в «мир Полудня». Их совсем не стоит предавать забвению или сбрасывать со счетов, ибо они и сейчас остаются на стороне Будущего.

По этой теме читайте также: