Доклад, прочитанный на ежегодной конференции фонда им. Эрнесто Че Гевары в Италии в июне 2001 г.

Хосе Карлос Мариатеги, истинный основоположник латиноамериканского марксизма, в 1928 году в одной статье писал:

«Безусловно, мы не хотим, чтобы латиноамериканский социализм стал “калькой и копией”. Он должен быть результатом героического созидания. Мы должны воплотить в жизнь наш, индоамериканский социализм, сообразный нашей собственной реальности, нашему собственному языку. Вот достойная задача нового поколения»[1].

К нему не прислушались: в том же году латиноамериканское коммунистическое движение начало попадать под влияние социализма сталинистского образца, который почти на полвека навязал калькированную модель советской бюрократической идеологии и её так называемого «реального социализма».

Нам неизвестно, знал ли Че об этой статье; вероятно, он читал её, так как в годы, предшествовавшие Кубинской революции, его подруга Ильда Гадеа познакомила его с сочинениями Мариатеги. В любом случае можно полагать, что политическая и публицистическая деятельность Че, особенно в 1960-е годы, была направлена на выход из тупика рабского подражания советской и восточноевропейской модели. Его идеи относительно построения социализма были именно попыткой героического созидания чего-то нового, поиском — прерванным и неоконченным — иной парадигмы социализма, во многих аспектах фундаментально противоположной «реальной» бюрократической карикатуре.

С 1959 по 1967-й годы Че существенно развил свои идеи. Он отошёл от первоначальных иллюзий относительно советского социализма и марксизма советского — сиречь сталинистского — образца. В 1965 году в письме одному кубинскому другу он жёстко критикует «идеологический хвостизм», выражением которого на Кубе стала публикация советских учебников марксизма. Недостаток этих учебников — Че называет их «советскими кирпичами» — заключается, по его мнению, в том, что они «не дают тебе думать: так как партия уже сделала это за тебя, и твое дело — переваривать это»[2]. В его сочинениях, особенно тех, что были написаны после 1963 года, всё более ясно ощущается нетерпимость к подражательству и поиск альтернативной модели, попытка найти иной путь к социализму — более радикальный, более эгалитарный, более братский, более человечный, более соответствующий коммунистической морали.

Смерть Че в октябре 1967 года прерывает процесс его политического созревания и независимого интеллектуального развития. Его труды не образовали завершённой системы, законченной теории, содержащей ответы на все вопросы. У него ещё нет окончательного решения по многим вопросам: о демократии при планировании, о борьбе с бюрократизмом.

Движущей силой этого поиска нового пути — за пределами решения конкретных экономических вопросов — является убеждённость Че в том, что социализм не имеет смысла и не может победить, не являясь замыслом нового мира, общественной этикой и моделью общества, полностью антагонистической жалкому индивидуализму, яростному эгоизму, конкуренции, войне всех против всех — ценностям капиталистической цивилизации, наличного мира, где «человек человеку волк».

Процесс построения социализма неотделим от определённых моральных ценностей, что бы ни утверждали экономицистские концепции — от Сталина до Хрущева и его преемников, — интересующиеся лишь «развитием производительных сил». В знаменитом интервью журналисту Жану Даниэлю (июль 1963 года) Че сделал заявление, которое уже было имплицитной критикой «реального социализма»:

«Экономический социализм вне коммунистической морали мне не интересен. Мы боремся против нищеты, но в то же время боремся против отчуждения. Маркса волновали не только экономические отношения, но и их отражение в сознании. Он называл это “фактом сознания”. Если коммунизм отвлекается от фактов сознания, он может быть методом распределения, но теряет характер революционной морали»[3].

Если социализм стремится победить капитализм на его же поле, поле потребительства, его же оружием — товарно-денежными отношениями, конкуренцией, эгоистическим индивидуализмом, — он обречён на поражение. Нельзя сказать, что Че Гевара предвидел крах СССР, но каким-то образом он ощущал, что «социалистическая» система, не допускающая расхождений, не воплощающая новые ценности, пытающаяся копировать своего противника и не имеющая других амбиций, кроме цели «догнать и перегнать» производство капиталистических метрополий, не имеет будущего.

Для Че социализм был историческим проектом создания нового общества, основанного на равенстве, солидарности, коллективизме, революционном альтруизме, свободе cлова и народном участии. Как все более критические по отношению к «реальному социализму» его статьи, так и практика руководящей работы Че, его осмысление кубинского опыта вдохновлены этой коммунистической утопией — в том смысле, который вкладывает в это понятие Эрнст Блох.

Три аспекта ясно отражают это стремление Гевары и его поиски нового пути: дискуссия о методах управления экономикой, вопрос о свободном выражении различных точек зрения и его видение социалистической демократии. Разумеется, первый аспект занимает у Че первое место по важности; два других, тесно связанных между собой, разработаны не так тщательно, в них много пробелов и противоречий. Но они также представлены в его теоретической и политической деятельности.

1. Методы управления экономикой

Речь идёт об известном споре 1963-64 годов, посвящённом разнообразным аспектам планирования, который вёлся с поборниками советской модели — министром внешней торговли Альберто Мора и директором Национального института аграрной реформы Карлосом Рафаэлем Родригесом, которых поддерживал известный французский экономист марксистского толка Шарль Беттельхейм. Тезисы Эрнесто Гевары, получившие поддержку Эрнеста Манделя — бельгийского марксиста, экономиста и одного из организаторов Четвёртого Интернационала, — являются радикальной критикой «реального социализма»: сперва завуалированной, затем — открытой. Вот основные аспекты восточноевропейской модели, оспариваемые Че:

• закон стоимости как объективный закон экономики переходного периода — сталинский тезис, защищаемый Беттельхеймом;
• товар как основа производственной системы;
• конкуренция — между предприятиями или работниками — как фактор повышения производительности;
• более индивидуальные, нежели коллективные, методы поощрения и распределения;
• экономические привилегии для партийных руководителей и управленцев;
• рыночные критерии в экономических отношениях между социалистическими странами.

В своей знаменитой «Алжирской речи» (февраль 1965 года) Эрнесто Гевара призывал страны, провозгласившие курс на построение социализма, «покончить с ... молчаливым пособничеством странам-эксплуататорам Запада»[4], выражавшимся в отношениях неравного обмена, которые социалистические страны поддерживали с народами, боровшимися против империализма. По мнению Че,

«не может существовать социализм, если в сознании людей не произойдёт переворот, который воплотится в новое, братское отношение к человечеству: идёт ли речь об отношениях между индивидами в странах, где социализм уже построен или только строится. Или между народами, страдающими от гнёта империализма в мировом масштабе»[5].

Че, анализируя в своей статье «Социализм и человек на Кубе» (март 1965) современные ему модели построения социализма в Восточной Европе, оспаривал течения мысли, намеревавшиеся «победить капитализм, опираясь на его собственные фетиши»[6]:

«В погоне за химерой строительства социализма с помощью ущербного механизма, завещанного нам капитализмом (товар как экономическая ячейка общества, рентабельность, личная материальная заинтересованность в качестве рычага развития и так далее), можно попасть в тупик... Для построения коммунизма одновременно с созданием материальной базы необходимо формировать нового человека»[7].

Одна из главных опасностей модели, заимствованной из стран Восточной Европы — это усиление социального неравенства и формирование привилегированной верхушки технократов и бюрократов; в этой основанной на принципе вознаграждения системе, где «именно директоры получают все больше и больше. Достаточно взглянуть на последний проект ГДР, на значение, которое приобретает роль директора, или, вернее, на стимулирование деятельности директора».

Сутью этого спора было столкновение между экономицистским представлением об экономической сфере как об обособленной системе, подчиняющейся собственным законам — таким как закон стоимости или законы функционирования рынка, — и политической концепцией социализма, требующей принятия решений по вопросам экономики — о приоритетах в производстве, о ценах и т.д. — в соответствии с социальными, этическими, политическими критериями.

Экономические идеи Че — плановая экономика вместо рыночной, система бюджетного финансирования, система коллективных или «моральных» поощрений, — были нацелены на поиск соответствующей им, а потому отличной от советской, модели построения социализма.

Здесь следует добавить, что Геваре не удалось сформировать ясное представление о природе сталинского бюрократизма. Следуя неверным, на мой взгляд, путем, он искал корень проблем и ограниченности советского опыта в НЭПе, а не в сталинском термидоре.

2. Свобода дискуссии

Ещё один важный политический аспект экономической полемики 1963-1964 годов, который стоит выделить — это сам факт такой полемики. Другими словами, идея, что публичное выражение несогласия в ходе построения социализма нормально. То есть узаконивание истинного плюрализма в революции.

В рамках экономической полемики эта проблематика завуалирована. Гевара никогда не рассматривает её открыто и систематично, и, главное, не связывает её с вопросом о демократии при плановой экономике. Но своей деятельностью в 1960-е годы он неоднократно способствует свободе дискуссии и уважению к плюрализму мнений в революционном лагере.

Интересной иллюстрацией этого служит его поведение по отношению к кубинским троцкистам, чьи взгляды не имели ничего общего с его собственными (неоднократно он жёстко их критиковал). В 1961 году в интервью левому североамериканскому интеллектуалу Морису Цейтлину Гевара заявил о том, что уничтожение кубинской полицией значков «Перманентная революция» стало «ошибкой», которой «не должно было быть». Годы спустя, незадолго до того, как оставить Кубу в 1965 году, Че удаётся вытащить из тюрьмы кубинского троцкистского лидера Роберто Акоста Эчеваррия, которому он заявляет, по-братски обнимая на прощание: «Акоста, идеи нельзя убить».

Еще более показателен ответ Че в отчёте за 1964 год перед коллегами по Министерству промышленности на критику «троцкизма», высказанную какими-то советскими специалистами:

«В этой связи я полагаю, что либо мы овладеем способностью опровергать мнение противника с помощью аргументации, либо мы должны давать ему высказываться... Невозможно насилием уничтожить мнение, ведь это препятствует свободному развитию сознания. И из мыслей Троцкого можно взять ряд вещей, даже если, как я думаю, он заблуждался в основных своих положениях, и его последующая деятельность была ошибочной».

Вероятно, неслучайно Гевара наиболее открыто защищает свободу выражения и наиболее прямо критикует сталинистский авторитаризм в сфере искусства. В своей знаменитой статье «Социализм и человек на Кубе» (1965 год) он клеймит «социалистический реализм» советского образца как навязывание одной-единственной формы искусства — «понятной чиновникам». Он подчёркивает: из-за этого «ликвидируется подлинный художественный поиск», а на художественное самовыражение человека надевается «смирительная рубашка»[8].

3. Социалистическая демократия

Хотя Че так и не успел разработать законченную теорию о роли демократии в период перехода к социализму — возможно, это главный пробел в его наследии, — он отвергал авторитарные и диктаторские концепции, причинившие такой ущерб социализму в XX веке. Тем, кто в полемике 1960-го года предлагал с высоты своего положения «воспитать народ» — эту лживую теорию критиковал ещё Маркс в «Тезисах о Фейербахе» («кто воспитает воспитателя?») — Че отвечал:

«Изначальным рецептом воспитания народа является само его вовлечение в революцию. Никогда не пытайтесь воспитать народ так, чтобы путем чистого воспитания, осуществляемого деспотическим правительством, он научился бы бороться за свои права. Научите его прежде всего завоевывать его права, и тогда этот народ, представленный в правительстве, научится всему, чему его учат, и больше того — без каких бы то ни было усилий сам станет учителем всех»[9].

Иными словами, единственная освободительная педагогика — это самовоспитание народов в ходе их собственной революционной практики — или, как писал Маркс в «Тезисах о Фейербахе», «совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика». О том же говорят критические заметки 1966 года о советском учебнике политэкономии, содержащие точную и безапелляционную политическую формулировку: «чудовищное историческое преступление Сталина» состояло в «пренебрежении коммунистическим воспитанием и утверждении беспредельного культа личности».

Главной преградой является неполнота размышлений Че о взаимосвязи демократии и планирования. Его аргументы в защиту планирования и против рыночных категорий крайне важны и вновь обретают актуальность в контексте господствующих сегодня повсеместно неолиберальных заповедей с их поклонением рынку. Но он оставляет в стороне ключевой политический вопрос: кто занимается планированием? Кто принимает наиболее значимые экономические решения? Кто определяет приоритеты в производстве и потреблении? Без подлинной демократии, — то есть, без а) политического плюрализма, б) свободного обсуждения первоочередных вопросов, в) свободного выбора населения между различными предлагаемыми идеями и экономическими программами — планирование неизбежно превращается в бюрократическое, авторитарное, неэффективное диктаторское управление потребностями, что отлично демонстрирует история бывшего СССР. Другими словами, экономические проблемы переходного периода нельзя рассмативать отдельно от характера политической системы. Кубинский опыт последних тридцати лет также раскрывает негативные последствия отсутствия институтов социалистической демократии — даже притом, что Кубе удалось избежать наихудших бюрократических и тоталитарных извращений других стран так называемого «реального социализма».

Эта полемика, разумеется, связана с с проблемой революционных институтов. Гевара отвергает буржуазную демократию, но — несмотря на нетерпимость к бюрократии и стремление к равенству — не может сформировать чёткого мнения по вопросу о демократии социалистической. В статье «Социализм и человек на Кубе» он признаёт, что революционное государство может ошибаться, провоцируя негативную реакцию масс, которая вынуждает его поправиться (пример, который он приводит — сектантская политика партии под руководством Анибаля Эскаланте в 1961-62 годах). Но Че признаёт: «Очевидно, механических рычагов недостаточно, чтобы гарантировать последовательность разумных решений; сказывается отсутствие более структурированной связи с массами»[10]. Поначалу кажется, что он нашёл решение в какой-то неопределённой «диалектической взаимосвязи» между руководителями и массой. Однако несколькими страницами позже он признает, что ещё далеко до обнаружения адекватного решения, позволяющего осуществлять эффективный демократический контроль: «Институционализация революции еще не достигнута. Мы ищем чего-то нового...»[11]

Известно, что в последние два года жизни Эрнесто Гевары стремительно усиливался его разрыв с советской парадигмой, обострялось его отрицание «кальки и копии» «реального социализма». Но значительная часть его последних текстов по необъяснимым причинам остается неизданной. Среди этих документов содержится радикальная критика учебника политэкономии Академии наук СССР в редакции 1966 года[12]. В статье, опубликованной в 1996 году Карлос Таблада — автор важной книги об экономической мысли Че, — цитирует отдельные отрывки из этого документа, к которому он имел доступ (но без возможности опубликовать его целиком). Очень интересен один из них, демонстрирующий, что поздние теоретические размышления Гевары сближались с идеей социалистической демократии, демократического планирования, при котором сам народ, трудящиеся, «массы» (используя его терминологию) должны принимать важные экономические решения:

«Вразрез пониманию плана как экономического решения масс, осознающих народные интересы, предлагается плацебо, при котором лишь экономические факторы определяют коллективное будущее. Это механистическое, антимарксистское представление. Массы должны иметь возможность управлять своей судьбой, решать, какая часть продукта пойдет на накопление, а какая — будет потреблена. Экономические схемы должны применяться в границах этих указаний, а обеспечивать ее применение должна сознательность масс».

Пули убийц из ЦРУ и их боливийских сообщников прервали в октябре 1967 эту работу по героическому созиданию нового революционного, демократического социализма.

По этой теме читайте также:

Примечания