Близким по характеру движения к Енисейской губ. является крестьянское восстание в Алтайской губ. Последняя представляет собой наиболее интересный район Сибири, поскольку она была одним из тех мест, которые подвергались наиболее сильному хозяйственному воздействию извне, вместе с возникновением экспорта сельскохозяйственных продуктов, и сильному изменению в связи с этим всей структуры сельскохозяйственного производства. Маслоделие (одна из отраслей, дающая населению Западной Сибири и Степного края огромные доходы) широко распространилось в Бийском, Каменском, Барнаульском уездах Алтайской губернии; в алтайских селениях с маслодельными артелями гораздо более зажиточных крестьян, нежели в других чисто земледельческих посёлках. Но давая возможность одним увеличивать свое достояние, маслоделие по отношению к другим становится источником обеднения. Беднейшие крестьяне (особенно часть новосёлов), имеющие только по одной корове на семью, не могут доставлять молоко на маслодельные заводы. Стремясь же увеличить количество продаваемого молока, они должны развести как можно больше скота, что при 15 дес. норме надела упирается в невозможность увеличения пастбища для корма. Благодаря этим условиям земельное стеснение на Алтае достигло больших размеров. В 1919 г. в Алтайской губернии на 150 тысяч безземельных, как сообщает колчаковская газета «Алтайский Вестник» от 2/II 1919 г., имеется всего 460 тыс. дес. казенных земель; свободных же колонизационных земель хватит всего на 10 тысяч человек. Стало быть, по вычислениям той же газеты, для удовлетворения 140 тысяч душ безземельного населения имеется казённых земель по 4 десятины на душу. (Эти данные взяты из отчетов Зем. Отд. Губ. Зем. Управления).
В маслодельных уездах Алтайской губернии — Барнаульском, Каменском и отчасти Славгородском — очень велик процент безлошадных. В горнозаводской части губернии он доходил до 25 и даже 45% для 1910 г. Для инородческого населения горного Алтая скотоводство составляет главнейший источник существования; — именно, у инородцев Чуйской долины, соседней с Китаем, и у южных берегов Телецкого озера, а также по рекам Катуни и Чарышу. Кустарные предприятия на Алтае развиты слабо, причём кустарные изделия приготовляются собственными силами каждой семьи. В 1919 году положение крестьянского хозяйства было крайне стеснённым и обнаружило сильное снижение по сравнению с довоенным уровнем. Об этом красноречиво свидетельствуют бесчисленные корреспонденции из деревень, помещавшиеся в 1919 г. в местных колчаковских газетах:
«Положение масляного дела в Хупинском районе Славгородского уезда, — сообщает одна корреспонденция в газете “Друг Народа”, — весьма неудовлетворительно: отсутствие финансов, истощение скота, истощение заготовленных кормов».
В газете «Каменская Мысль» мы читаем следующую корреспонденцию из села Прослаухинского Каменского уезда: «Ощущается большой недостаток корма. Благодаря этому число скота, главным образом, коровы, сильно уменьшилось, и молочные продукты теперь в селе достать очень трудно, в особенности масла».
Особенное место по производству хлеба занимает Славгородский уезд. Несмотря на это, он один из самых малонаселённых уездов Алтайской губернии. В нём в среднем на одно хозяйство приходится 6,12 душ и 19,5 десятин пашни и 9,6 десятин посева[1]. По количеству пашни посева на один двор он стоит па первом месте по сравнению с другими уездами. Сенокосов имеется 7,64 десятин на одно хозяйство. На 100 лошадей приходится 265,8 десятин посева — самая высокая цифра по губернии, вдвое превышает Бийский уезд и в полтора раза остальные. Наконец, в отношении обеспечения скота сенокосами Славгородский уезд также дает рекордную цифру — 49,8 десятин покоса на 100 голов скота. Посевы исключительно яровые (пшеницы засевают на 69%, овса 19, ячменя 5, озимые 0,1%), что указывает (особенно количество посевов пшеницы) на то, что производство здесь было приноровлено исключительно к потребностям экспорта. Крестьянское население в этом уезде в большинстве случаев является зажиточным. Ручных молотилок совсем нет, конных числится 4037 и паровых 91 штука, обоих в общем по семи на селение[2].
Этот уезд поднял восстание ещё в августе 1918 г. Из статьи Парфенова[3] мы узнаём, что это восстание было начато стихийно, неорганизованно — как ответ на действия начальника карательного отряда, приехавшего проводить мобилизацию. Недовольство налоговой политикой, а главное — общий упадок денежного дохода крестьянского хозяйства, который особенно должен был сказаться в Славгородском уезде — подготовил почву для выступления. Что нас поражает при возникновении восстания, это организация крестьянского штаба и быстрая мобилизация всей крестьянской молодёжи для борьбы. Крестьянский штаб постановил, как сообщает Парфенов, — «освободить Славгород от офицеров». После занятия города созывается 30-го августа крестьянский съезд, на котором были представлены почти все волости уезда в количестве 400 делегатов. Характерно при этом, что эсеровские земские работники разбежались вместе со всей служилой интеллигенцией. Большевиков же, сидевших под арестом, восставшие крестьяне сначала освободили, а потом вновь арестовали. Затем была послана делегация во главе с учителем Мазиным в областную думу «для вручения повестки о приглашении на съезд».
Вся тактика крестьянского штаба с наглядностью показывает полную неспособность крестьянства самостоятельно политически ориентироваться. Будучи предоставлено собственным силам, восстание оказалось в тисках неразрешимых противоречий. С одной стороны, военный напор озверевшей буржуазии, с другой, — слабость пролетариата, силы которого в Сибири были недостаточны, чтобы овладеть крестьянским движением. Последствия такого соотношения сил не заставили себя долго ждать. Движение было разбито, не успев разрастись. Конец его был трагическим и, вместе с тем, представлял собою цепь совершенно «бессмысленных» событий. Так, славгородский военно-революционный штаб не только не оказал никакого сопротивления, но не подготовился даже к обороне. Большинство крестьянского съезда и весь крестьянский штаб были застигнуты врасплох отрядом Анненкова[I] и расстреляны. После такого кровавого урока Славгородский уезд не выходил из возбуждённого состояния. Обиженные восстанием городские буржуа продолжали свой суд и расправу. Так, 21-го ноября 1918 года, по сообщению «Алтайского Луча», проживавший в г. Славгороде гр. Трубецкой, явившись в село Архангельское в сопровождении какого-то милиционера, потребовал от сельского старосты немедленно созвать сельский сход, что последним и было исполнено. Явившись на сход, гр. Трубецкой потребовал от крестьян контрибуцию, якобы за разграбленное у него имущество во время крестьянского восстания, в размере 17 тысяч рублей. Крестьяне, полагая, что это делается с ведома начальника, стали молить его о пощаде. Тогда гр. Трубецкой «великодушно» простил 12 тысяч, причём тут же потребовал от крестьян приговора, что означенную сумму крестьяне жертвуют добровольно, как бы пострадавшему от разгрома. И крестьяне постановили в двухнедельный срок выплатить гр. Трубецкому требуемые им 5 тысяч рублей.
Из всех уездов Алтайской губернии Барнаульский — наиболее плотно заселённый. По количеству же пашни и посева он наиболее бедный: на хозяйство приходится 14,83 дес. пашни и 6,31 дес. посева, как видим, намного ниже Славгородского у{езда}. И в таком же положении находится и северная часть Бийского у{езда}. Общее положение деревни в Бийском у{езде} видно из следующей корреспонденции, приводимой в «Алтайском Крае»:
«Село Солоновка Бийского у{езда}. В прошлом году в нашем селе, как и везде, шла неурядица по поводу земли; большевистское распределение земли по праву захвата (!!!), т. е., кто сколько засеет, создало массу инцидентов, и в результате земля попала не безземельным, не причисленным, а богачам и лицам, спекулирующим землей (свою продавали, а для засева захватывали чужую). Но всё же с грехом пополам посеяли всё, что можно. Нынешний год, ещё зимой, “общественники” постановили земли “не причисленным” не давать, а также постановили наложить на “не причисленных” налог в 100 руб. с печки за пользование дровами. Кроме того, запретили покупать “не причисленным” какое-либо недвижимое имущество. Все сделки на этой почве сельская управа, ссылаясь на означенное постановление, свидетельствовать, т. е. признавать законными, отказывается. Свободные земли есть. Например, площадь для выгона скота занимала до 25 тысяч десятин; из этого числа есть очень плодородная земля, для выгона же она никакой пользы не приносит, так как ранее распахивалась и теперь на ней никакой травы не растет. 4-го мая на сходе этот вопрос о переводе свободных земель “не причисленным” умышленно не включен в повестку дня сельской управой. Несмотря на просьбы “не причисленных” выслушать их и обсудить земельный вопрос, председатель обсуждать его отказался. А этот вопрос насущен тем более, что могут остаться без посева 80 семей, большинство которых живет здесь 10–15 лет, имея своё хозяйство. Купить землю у причисленных — очень дорого: 50 рублей за десятину и даже более. Вражда между двумя лагерями — причисленных и не причисленных — разгорается»[4].
Кроме земельных неурядиц, ставших уже давно постоянным явлением в Барнаульском и Бийском уездах, прибавился кризис маслоделия, который сильно ударил по доходности крестьянских хозяйств в этих уездах, где, как мы видели из первой главы, маслоделие сделало гигантский шаг по пути развития. Постановления о сдаче маслодельных заводов частным лицам можно встретить в большинстве корреспонденций из деревень Бийского и Барнаульского уездов.
О настроении деревни уже в конце 1918 года можно судить по корреспонденциям, приводимым в колчаковских газетах. Так, из села Маслянино Барнаульского уезда пишут:
«В июле месяце в местную волостную управу поступило распоряжение о внесении всей причитающейся с них подати. Наши маслянинцы на сходе постановили податей не платить, “потому что новое правительство долго не устоит, ибо на него идут ещё какие-то четыре партии”. Конечно, в таком решении сыграли роль далеко не все крестьяне, а только человека два-три, так называемые деревенские горлопаны, из которых один Андрей Ардашев, бывший “товарищ”, был даже завзятый большевик, второй же из них знаменитый сельский воротила Павел Уварыч Дранишников: “Товарищи, была красная гвардия — она нас грабила, теперь пришла белая — тоже нас грабит и выжимает из нас, мужиков, последние соки. Поэтому, товарищи, не будем признавать никакого правительства и денег наших от нас никто не получит, ни одной копейки. Но если же придет милиция, то встретим ее все дружно вилами да кольями”. Андрей же Ардашев на этом же сельском сходе командировался разъезжать по всей волости и вести агитацию с той целью, чтобы податей никто не платил».
Восстание в этих районах носило первоначально «импровизированный» характер. Вспыхивали они сразу мелкими кострами в различных пунктах и быстро затихали. Превратиться в сильное пламя и охватить весь район они смогли лишь в сентябре 1919 г., т.е. в тот момент, когда колчаковщина была уже значительно ослаблена.
Карта из книги «Повстанческое движение на Алтае» (1935)
|
По составу участников партизанское движение в этом районе отличалось преобладанием местных крестьян, в большинстве случаев бывших солдат-фронтовиков. Процент участия бывших советских работников здесь гораздо ниже, чем в Енисейской губернии. Исключение лишь представляет село Зимино Барнаульского уезда, которое было одним из инициаторов восстания на юге Барнаульского уезда, где руководящую роль играли коммунисты, но и это восстание быстро растворилось в общем движении. Для остальных пунктов восстания характерной для его руководителей является следующая картина, данная в корреспонденции из села Ново-Обинского Бийского уезда:
«Наш местный житель Чемров, возвратившись с фронта, стал ходить всегда вооружённым. Будучи арестован милицией, он бежал. Чемров скрывается, по-видимому, в окружных селах, так как его многие видели, и милиция частенько охотится за ним, но поймать его бессильна. Население рассказывает о Чемрове, что милиция его боится и со страху бежит от него и что он всюду появляется, где есть милиция, чтобы напугать ее»[5].
В селе Шадрино, сообщает другая корреспонденция, по показаниям крестьян имеется трое организаторов бунта, которые успели скрыться. Из них Прибытков Никита и его сын Василий и Золотарев Петр. Прибытков — богатый человек, имеет большое хозяйство, много скота и лучший в деревне дом… В алтайском восстании действительно участвовало много зажиточных крестьян, особенно в уездах Славгородском, Каменском и южной части Енисейского; тогда как в Барнаульском, Змеиногородском и северной части Бийского уезда процент их был гораздо меньше.
Иван Громов (Амосов)
|
Так, из пос. Ново-Михайловского Локтевской волости Змеиногородского уезда сообщают, что
«красные банды в последних днях октября, ворвавшись в село Локоть, не преминули посетить и наш посёлок. Здесь с немногих дворов они взяли себе под верх 50 лошадей и до 70 лошадей с бричками и упряжью. В поселке ограбили 10 домов. Убили сельского писаря Ивана Матвеева, который раньше состоял в “коммуне”, но потом отбился от красных. Из нашей среды ушло добровольно в шайку красных несколько человек бесхозяйственных гулящих (!) крестьян».
Первоначально в составе небольших отрядов были лишь бедные крестьяне,
«огромная масса зажиточного крестьянства долго не двигалась. Так, ещё в начале сентября в отряде Громова[II] было всего 57 чел., у Мамонова[III] 43 и у Данилова[IV] 20 чел. Когда вначале был произведен ряд нападений на кулаков и спекулянтов с целью собрать необходимое количество денег для подготовки к выступлению, то отряд хотел расстрелять Громова за то, что тот не давал добытое пустить в дележ»[6].
Это показывает, что состав восставших вначале исключительно был из местных бедных крестьян, причём последние не являлись элементами, работавшими ранее в советских организациях. Позже, когда движение приняло широкий размах и к нему примкнуло две трети населения этих уездов, часть советских работников приняла участие в этом восстании. Центрами восстания были с. Солоновка (местонахождение главного штаба), с. Волчиха и с. Мельниково.
Игнатий Громов (Мамонов)
|
К восстанию 12-го августа примкнули и казаки приалтайских станиц: Маралиха, Николаевка и Моральи Рожки[7]. Отливы и приливы в ходе движения сказались здесь так же сильно, как и в Енисейской губернии. Так, в период самых ожесточённых боев, когда нужно было одной части армии двинуться по направлению к Семипалатинску, то 1-й армейский полк отказался исполнять приказание, и благодаря этому пришлось изменить весь ход операций.
Особняком к этому восстанию стоит повстанческое движение в южном Алтае. Особенности его состоят в том, что в нём принимали участие калмыки-алтайцы и часть зажиточных и кулацких слоев русского крестьянства. По характеру своего настроения оно походило на первое стихийное возмущение славгородских крестьян в августе 1918 г., хотя действовать им приходилось в совершенно другой обстановке.
Следующим районом, тесно соприкасающимся с Алтайской губ., является степной район Семипалатинской губернии (Усть-Каменогорский уезд и район ст. Рубцовка). Ст. Рубцовка явилась опорным пунктом движения в Семипалатинской области, через неё движение связалось с восстанием в Алтайской губ. Несмотря на то, что в этом районе в составе восставших крестьян находились довольно зажиточные слои, всё же вражда их к крестьянам-овцеводам, занимавшим хутора и заимки, сказалась в ходе борьбы. В Семипалатинской газете «За родину»[8] в заметке «Партизаны в Сибири» даётся следующее описание роли этих крестьян:
«…Около Семипалатинска в районе ст. Рубцовка-Поспелиха появились партизаны. К востоку от жел. дороги в этом районе стелется “Катковская степь”, где процветает овцеводство на хуторах-заимках крестьян-овцеводов. Это все крестьяне-молокане, отличающиеся трезвым образом жизни и правильными взглядами на жизнь в смысле защиты государственного правопорядка… Когда в апреле с{его} г{ода} стали волноваться окрестные крестьяне, катковцы, по требованию Рубцовского этапного коменданта, не раз высылали конные отряды численностью до 20–25 человек в его распоряжение, и эти отряды действовали совместно с командой этапного коменданта… Во время последнего восстания на ст. Рубцовка катковцы пришли на помощь в виде конного отряда численностью до 60–65 человек… Как только большевики напали на ст. Алтайскую, катковцы послали туда 25 человек. Затем они принимали участие в боях в районе с. Ново-Георгиевка.
Когда же стали отступать наши части со ст. Рубцовка, тогда взялись за оружие в Катковской степи все, кто только оказался силен и здоров. На ст. Аул, где был расположен штаб отряда, они явились в количестве 120 человек».
В этом районе активным элементом в восстании были большей частью также старые солдаты-фронтовики, но в числе руководящего ядра оказались случайные группы, не принимавшие ранее никакого участия в работе Советской власти. Средний уровень зажиточности солдат-партизан приближается к середнякам и выше. Бедноты в составе партизанских отрядов было незначительное количество. Вражда внутри крестьян здесь проходила по линии размежевания между крестьянами, с одной стороны, и казаками и богатыми «степняками»-старожилами — с другой. Последние обладали огромными правовыми и налоговыми привилегиями, а имели значительные земельные излишки и лучшую пахоту. Особенно резкое обострение эта борьба приняла в Усть-Каменогорском уезде, где наличие бедного киргизского населения придало движению новый оттенок.
Об экономическом положении киргиз-скотоводов в этом районе (и отчасти и в Павлодарском уезде) дают представление данные сельскохозяйственной переписи 1919 г. Киргизское хозяйство оценивается в 746 р., крестьянское — в 942 р. и казачье — в 1020 р. (среднее по области). Среди киргизского населения хозяйств, не имеющих даже плуга, числится 37,6%, в то время как среди русского населения таких хозяйств 18%. В среднем на 1 двор приходится плугов: у русского населения — 0,9, у киргизов — 0,25, из 28 805 плугов у киргизского населения — 14 135 шт. плугов представляют из себя примитивные киргизские орудия вспашки (тсагач.[V]). В Змеиногорском уезде на одно хозяйство приходится 0,75 плуга[9].
Таковы результаты обследования. Они говорят о всё возрастающей бедности киргизского населения, причём обеднение захватывает сразу два полюса киргизского населения: и зажиточных, и бедных.
О бедственном положении киргизского населения в 1919 году упоминает и cемипалатинская газета «Новое Слово» от 20-го мая (№ 61):
«… Киргизы, — говорит эта газета, — пролетаризуются усиленным темпом, в некоторых местах голодают. Открылся сезон конокрадства: в пос. Мечеть угнали 6 лошадей, — подозревают киргиз Базаровской вол., где, по уверениям многих, — гнездо конокрадов…».
Мы уже указывали на то обстоятельство, что обеднение захватывает и зажиточные круги киргизского населения. Движение поэтому среди богатых киргиз и киргизской интеллигенции развивалось в сторону оппозиции к колчаковскому режиму, несмотря на то, что ранее эти слои киргизского населения активно участвовали в свержении советской власти. «Новое Слово» сообщает, что в Заречной слободе 28-го марта по постановлению Семипалатинской следственной комиссии был арестован и посажен в тюрьму редактор киргизской газеты «Сары Арка» Имам Алимбеков. Та же газета говорит, что Алимбеков в дальнейшем «примазался» к кадетской партии[10]. Не имея возможности проверить это сообщение по другим источникам, всё же можно заключить, что Алимбеков, как, впрочем, и вся зажиточная часть киргизского населения, явно становились на сторону партизан и в некоторых районах были активными борцами восстания. Так, «Алтайский Вестник» приводит следующую корреспонденцию из Усть-Каменогорска:
«В ночь с 29-го на 30-е июня местная большевистская (!) организация, состоящая из бывших красноармейцев, мадьяр и киргиз, ночью неожиданно напала на местную команду и обезоружила ее, ворвалась в крепость, где захватила тюрьму и цейхгаузы с оружием… Неудача мятежа (30-го же июня их выбили из города) объясняется в значительной степени энергией местных казаков…»[11].
Не только бедняки киргизы, но и русское крестьянское население было враждебно настроено против Усть-Каменогорского казачества, — особенно жители Заульбинской слободки (пригорода) «хохлы», как их там называли. Они-то отчасти и поддержали мятеж, вспыхнувший 29 июня 1919 г. Казачье население этого района наиболее зажиточно и, главное, обладает огромными земельными, правовыми и налоговыми привилегиями, как нигде в других местах Сибири. Издавна оно считалось оплотом царизма, а теперь, в период Колчака, играло несомненно роль реакционной силы. Когда партизанская армия заняла Семипалатинск и Усть-Каменогорск, то казачьи станицы, как бы в отместку, подверглись большому грабежу со стороны местных крестьян и партизанских отрядов. Грабёж принял такой размах и такую форму (бросали казаков под лёд и т. д.), что советская власть, вступившая в пределы Семипалатинской и Алтайской областей, вынуждена была первым делом принять меры к прекращению этой резни и к урегулированию взаимоотношений между казаками, крестьянами и киргизами в этом районе. В своем воззвании «К рабочим, крестьянам, трудовым казакам и инородческому населению Сибири» Походный Ревком 5-й армии прямо говорит о том, что
«нашлись тёмные элементы среди некоторых повстанческих партизанских частей и стали производить грабеж и насилие в казацких станицах Усть-Каменогорского у{езда} Пусть знают казаки, что всё это делается против воли советской власти».
Несмотря на отдельные различия и оттенки, в общем и целом восстание в Алтайской и Семипалатинской губерниях представляет собой огромное массовое движение, захватившее широкие слои крестьянства. Участие городских элементов, рабочих, а также бывших советских работников в Алтайской и Семипалатинской губерниях наименьшее из всей Сибири. О широте и размахе движения говорит численность самих партизанских армий, насчитывавших в общей сумме в период подъёма (октябрь-ноябрь) до 20 тысяч человек. Что касается тех огромных чисел, о которых позже писали (60–100 тысяч), то они не характеризуют движение. Они стали возможны лишь тогда, когда под ударами советских войск колчаковщина пошатнулась. Отголоском этого факта явилось всеобщее вступление крестьян в партизанские отряды и занятие г{ородов} Барнаула, Камня, Славгорода, Семипалатинска и Бийска. Эти города собственно партизаны и не занимали, так как они застали их уже свободными от присутствия колчаковских отрядов. Последние спешно эвакуировались, боясь остаться запертыми советской армией со стороны Ново-Николаевска.
Комментарии
I. Казачий атаман, формально подчинявшийся Колчаку, но на деле независимо от него проводивший действия, которые в значительной мере заключались в насилии над крестьянами.
II. Иван Евдокимович Громов (Амосов) (1884—1951) — руководитель красных партизан в годы Гражданской войны на Алтае. Родился в Санкт-Петербурге в семье рабочего. Участник Первой Мировой войны. В 1917 г. вступает в РСДРП(б). Член полкового комитета, организатор Красной Гвардии. Участвовал в подавлении юнкерского восстания в Москве и установлении Советской власти в Вятке. По распоряжению ЦК РСДРП(б) направлен в Сибирь. К концу лета 1919 г. создаёт партизанский отряд и поднимает антиколчаковское восстание в селе Колтай, вскоре перекинувшееся на окружающие деревни. К началу сентября командует группой партизанских отрядов. После окончания Гражданской войны работает на руководящих постах в советских и хозяйственных учреждениях. С 1929 г. и до самой смерти — председатель алма-атинского пригородного колхоза «Луч Востока».
III. Игнатий Владимирович Громов (Мамонов) (1884—1971) — руководитель красных партизан в годы Гражданской войны на Алтае. Из крестьян Воронежской губернии. В годы Первой мировой войны призван на фронт, дезертировал. В 1918 г. вступает в РКП(б). Боролся за установление Советской власти в Каменском уезде, где стал председателем уездного Совета. Делегат 3-го Всероссийского съезда Советов. В 1919 г. — командир корпуса партизанской армии Е.М. Мамонтова (до октября 1918 г. командовал партизанским отрядом). После окончания Гражданской войны трудится в советских учреждениях Сибири. В конце июля 1938 г. арестован и обвинён в организации антисоветского заговора, под пытками даёт признательные показания, 9 декабря 1939 г. полностью оправдан за недоказанностью вины. В начале Великой Отечественной войны заброшен в тыл к немцам для организационной и методической помощи советским партизанам. С 1946 г. — персональный пенсионер. Автор воспоминаний.
IV. Аркадий Николаевич Данилов (1898—1943) — руководитель красных партизан в годы Гражданской войны на Алтае. Сын маляра, учитель. Участник Первой Мировой войны. С 1917 г. — член коммунистической партии. Комиссар в партизанской армии Е.М. Мамонтова. После окончания Гражданской войны трудится в советских учреждениях Сибири. В начале Великой Отечественной войны заброшен в тыл к немцам для организационной и методической помощи советским партизанам, был ранен в бою и погиб при попытке эвакуации.
V. Не определенное слово.
Примечания
