Не без внутреннего трепета приступил я к чтению статьи на страницах «Скепсиса», но предчувствие обмануло меня. Я ждал от Дмитрия Геннадьевича Гутова чего-то более серьезного, чем простая брань, скользкие намеки, увертки, передержки и прочие глупости, помноженные на пустоту содержания. По правилам Гутова, я не должен был сразу высказывать своего мнения о его статье, ведь сам Гегель предостерегал нас от подобного, с таким не шутят! Но Гегель еще говорил, что истинное начало познается в конце. Поэтому предлагаю читателю прочесть статью, вернуться к началу и понять, началом чего оно было — разоблачения интеллектуального шулерства или издевательства над бедным художником, которого, как известно, обидеть может каждый. Заметим, что этот художник сам кого хочешь обидит. Профессоров и магистров он расшвыривает, как котят, поэтому мне даже страшновато было браться за этот ответ. Я-то сам всего лишь бедный бакалавр, пресытившийся прелестями университетской жизни и решивший, что хватит с меня и этой степени. Но потом я вспомнил, что М.А. Лифшиц, вокруг которого мы ведем свои баталии, вообще формально был без высшего образования. Далеко мне до Лифшица, но Гутову-то ответ я дать смогу, тем более что с этим может справиться даже школьник, если очень постарается.

Нет никакой возможности разбирать всю ту словесную шелуху, которую Дмитрий Геннадьевич выдает за достойный ответ своему оппоненту. Приступим к самым главным вопросам. Как читать Михаила Лифшица? Гутов утверждает, что Лифшица нужно читать в так называемой второй интенции. Мол, конечно, Лифшиц был самым выдающимся критиком модернизма, но вчитайтесь в его тексты глубже, и вы поймете, что с Лифшицем случилась презабавная история. Он хотел проклясть модернизм, но из уст его вырвалось благословение. Может быть, Лифшиц лукавил и за критикой умело прятал апологетику, — может быть, мысль в защиту модернизма объективно сказалась в текстах философа, вопреки его воле и сознанию. Этот вопрос Гутов пока что не прояснил, но это не так и важно. Главное, если верить Гутову, — то, что нельзя прямолинейно читать Лифшица, и те, кто видят в нем только критика модернизма, — наивные болваны.

Любого крупного философа нельзя читать слишком прямолинейно — тут не с чем спорить, но одно дело — понять мысль в ее подлинных тенденциях, очистив от каких-то случайных напластований и искажений, и совсем другое — под видом реставрации нарисовать жалкую карикатуру. Случай Гутова именно таков. Он уже двадцать с лишним лет выдает себя за реставратора наследия Лифшица, а на самом деле рисует пошлую карикатуру на советского философа. Вывести Гутова на чистую воду непросто, ведь он своей изворотливостью напоминает чеховского налима: «Не видать жабров-то... Постой, ухватил за что-то... За губу ухватил... Кусается, шут!» Гутов способен увернуться от любого обвинения, заболтать любую проблему, затушевать любой острый вопрос — дискутировать с ним практически бесполезно. Если бы он не был известным художником, медийной личностью, если бы в последние годы он не развил более интенсивную, чем обычно, активность вокруг наследия Лифшица, то можно было бы оставить его в покое. Но он, пользуясь внушительными средствами пропаганды собственных идей, пытается монополизировать наследие Лифшица. С этим необходимо бороться — в противном случае, может статься, лет через десять словосочетание «Лифшиц — апологет модернизма» уже ни у кого не будет вызывать изумления.

Объективная необходимость этой борьбы привлекла на сторону В. Арсланова (он же «профессор») нескольких молодых людей (они же «шайка профессора»), одним из которых является А. Лагурев (он же «магистр», он же «ученик профессора»). Лагурев ухватил в своей статье нашего налима «за зёбры», но не тут-то было — хитрец опять увильнул.

Приведем главный аргумент лагуревской статьи:

«Если Гутов ограничивается разделением “бытия за спиной” и “бытия перед глазами”, то Лифшиц идет дальше, принципиально важным для него является следующее различие: социальное бытие, обусловливающее нашу мысль, бытие, которое за нашей спиной, распадается на истинное и ложное. Одно дело, когда взгляды Коробочки и Собакевича обусловлены бытием мелкопоместного дворянства гоголевской эпохи, и совсем другое — те общественные условия, породившие декабризм, и та высокая дворянская культура в целом, которые сформировали Пушкина. Бывает такое бытие, которое погружает нас в темноту, в подвал наших внутренних иррациональных состояний, — и бывает такое социальное бытие, которое поднимает мыслителя и художника на высокую башню, с которой далеко видно. А вот в трактовке Гутовым идеи Лифшица мир предстает абсолютно монолитным, исключающим внутреннюю дифференциацию на истинное и ложное в нем. Единственное качественное различие, которое мы находим в этом пункте рассуждений Гутова, относится только к субъекту, человеку: только по отношению к нему бытие разделяется на “бытие за спиной” и “бытие перед глазами”, а само по себе бытие (как то, что за мной, так и то, что передо мной) монолитно, не дифференцировано, а главное — не различается на истинное в нем и ложное»[1].

Если аргумент Лагурева верен, то вся эта катавасия перевоплощения Лифшица в модернисты рушится прямо на глазах. Действительно, Гутов в своем интервью «Как читать Карла Маркса» в заключении утверждает следующее:

«Современное искусство в его наиболее радикальных формах в интерпретации Лифшица изображает мир абсурдным в своей основе, лишенным всякой идеальности. Этот мир лишен органичности и поэтому принципиально неизобразим в своем природном виде. Прямой противоположностью этому миру является концепция коммунизма Маркса. (Конечно, она не имеет никакого отношения к утопизму, к праздной мечте о чем-то лучшем.) Коммунизм рассматривает идеальный мир не как выдумку, но как его собственную потенциальность. Когда обществу удастся решить свои проблемы, мы увидим искусство, по духу гораздо более близкое к античной Греции и Ренессансу, чем то, которое создается в наши дни»[2].

Получается, что мир, в котором мы живем, по Лифшицу абсолютно лишен идеального измерения и всякого смысла. Модернистское искусство просто отражает этот факт. Да, Лифшиц не в восторге от такого искусства, даже ругает его на чем свет стоит, но как бы про себя говорит: «А что поделаешь? Не мы такие — жизнь такая. Трагедия!». В общем, говоря словами Пушкина, которые Лифшиц любил цитировать, он понимает необходимость и прощает оной. Но таков ли Лифшиц на самом деле? Если верить аргументу Лагурева, то нет. Гутов, если бы он был честным мыслителем, направил бы всю мощь своей критики на этот аргумент. Но что мы видим? А вот что:

«Он (т.е. Лагурев. — И. С.) берет идею об “онтологическом раздвоении действительности” и творчески ее развивает. В написанной им картине теперь бытие за спиной субъекта и перед его глазами, то есть уже раздвоенное, подвергается вторичному раздвоению на истинное и ложное. Итого, перед нами четыре бытия. (Кто знаком с лифшицианской методологией, тот узнаёт здесь пародию на теорию тождеств.) Что это за ахинея? У Лифшица в помине нет ничего подобного. За спиной — это то, что неосознанно, то, что внушает автоматическую реакцию, определяет бессознательное, детерминирует социально, биологически и как угодно. Перед глазами — это вся совокупность связей, отношений в мире, которую человек способен в той или иной степени осознавать, что и делает его в идеале вменяемым. То, что в лифшицианской теории сама возможность такой вменяемости должна иметь фундаментом присутствие открывающейся в просветах истории истины, не может вызывать сомнения»[3].

Вот и все по этому вопросу. Мало того, что развенчанию главного аргумента оппонента посвящен всего лишь один абзац, так в этом абзаце разумного содержания кот наплакал. Логики нет совершенно. Вдумайтесь. Лагурев говорит: Лифшиц разделяет бытие не только на бытие за спиной и перед глазами, но и на ложное и истинное. Гутов отвечает: такого у Лифшица нет, потому что… и дальше просто дает определение бытия за спиной и перед глазами. Определения более-менее нормальные, но как они опровергают Лагурева — поди разбери. Дальше вообще идет путаница несусветная. Если Лифшиц не разделяет бытие на истинное и ложное, то откуда тогда в его концепции появляется открывающаяся в просветах истории истина? Не было, не было никакой истины — и тут на тебе, появилась! Откуда? За счет чего? Судя по гутовской статье «Как читать Карла Маркса», истина в мире появляется лишь изредка, только в определенные эпохи, где она прячется все остальное время — тайна за семью печатями. Сегодня она опять на больничном — обещала выйти к наступлению коммунизма.

Но и это еще не все. Сам Лифшиц считал, что его как личность сформировала Октябрьская революция, ему на тот момент было 12 лет. Какое это бытие для Лифшица? По Гутову выходит, что то, что перед глазами. Но тогда получается, что Лифшиц уже в 12 лет стал вменяемым в самом высоком смысле этого слова, узрел совокупность связей в нашем сложном и запутанном мире? Лифшиц — личность гениальная, но давайте не будем перебарщивать. Наверняка в 12 лет он был обычным ребенком и не вынашивал замыслов своей хрестоматии «Маркс и Энгельс об искусстве». События Октябрьской революции заложили основу его мировоззрения, очевидно, стихийно, помимо его собственной воли и сознания, то есть это было то самое бытие за спиной. Лишь потом, когда он стал зрелой личностью, он смог осознать этот факт, и во многом как раз благодаря самому этому факту. Не такое уж и плохое оно, это бытие за спиной. Оно просто бывает разное, как это объяснял Лагурев. Одно бытие сформирует вас так, что вы действительно будете простым автоматом, и какое бытие перед глазами вам ни поставь — ничего-то вы толком не увидите. Другое даст вам возможность осознать самого себя и пробиться к бытию перед глазами, точнее, увидеть его в истинном свете или, другими словами, его истину. Первое бытие Лифшиц называл ложным, второе — истинным. То же самое и с большим бытием: оно бывает ложным и истинным. Одно только травмирует вас, подавляет все человеческое, делает автоматом — другое дает возможность стать человеком. В реальном мире бытие одно, их не четыре — зря Гутов пытается приписать Лагуреву такую глупость. Речь идет о том, что бытие, по Лифшицу, во-первых, дифференцируется на ложное и истинное, что так яростно и безосновательно пытается отрицать Гутов, во-вторых, оно — по отношению к человеку — бывает перед глазами и за спиной, этого Гутов не отрицает.

Дифференциация бытия на истинное и ложное, само утверждение, что истина и ложь не только наши понятия, но и свойства самого мира, вызывают у многих шок и несогласие. Хорошо, не будем сейчас об этом спорить. Но так считал Лифшиц, и это бесспорный факт, в статье Лагурева приведено множество доказательств того, что Лифшиц действительно думал именно так. Более-менее честный исследователь просто признает этот факт и выскажет к нему свое отношение. Есть люди, не отрицающие того, что Лифшиц дифференцировал бытие на истинное и ложное, но они не разделяют этих мыслей Михаила Александровича, считая их идеализмом или чем-то еще. С ними можно дискутировать, спорить, но как вести диалог с лжецами, которые просто-напросто отрицают сам факт и искажают мысль Лифшица в угоду своим мелочным интересам? Таких можно и нужно разоблачать.

Заметьте, мы еще не опросили главного свидетеля по этому делу, а именно самого Лифшица, но уже видно, что гутовская концепция трещит по швам под напором внутренних противоречий. Все потому, что эта грубая халтура, рассчитанная не на вдумчивое размышление, а на эффект. Стоит только внимательно проанализировать гутовскую концепцию, как станет ясно, что все тут шито белыми нитками. Но давайте посмотрим, что говорит сам Михаил Александрович. Нет нужды искать какие-то новые доказательства — Лагурев привел их в своей статье достаточно, просто Гутов в свойственной ему манере обошел все неудобные для себя факты. Поэтому просто еще раз обращу внимание читателя на ряд высказываний Лифшица, приведенных в статье Лагурева.

«Мне кажется совершенно очевидным, — писал Мих. Лифшиц, — что так называемое “современное искусство”, будучи искренним в своих исходных пунктах, теснее граничит с шарлатанством, чем старое [...] грань между искусством и шарлатанством стала эфемерной, даже в пределах жизни одной личности (как Пикассо, например)»[4].

После этого Лагурев говорит, что отсюда следует, что железной необходимости, обусловливающей трагическую вину модернизма, нет, иначе его нельзя было бы назвать шарлатанством. Добавим, что в каждый исторический момент возможностей для настоящего творчества может быть больше, может быть меньше, может даже почти не быть, но не бывает так, что в одну эпоху истины, добра и красоты хоть отбавляй, а в другую — тьма кромешная. По Лифшицу, каждый исторический момент есть сложное переплетение того и другого, именно это дает человеку возможность выбора между истинным и ложным, добром и злом, именно это делает человека человеком, а не запрограммированной машиной. А по Гутову, выбор либо был лет эдак 500 назад, либо будет, когда наступит коммунизм. В общем, все будет, и добро, и истина, и красота, но потом… А сейчас можно бить себя кулаком в грудь, проклинать (пост)модернизм, но быть при этом (пост)модернистом[5], потому что выбора-то нет. Это очень грамотный способ снять с себя всякую ответственность. Либо вы вообще не отвечаете за свои деяния, либо переходите в разряд трагических личностей, которые может и виноваты, но высокой, трагической виной. Можно печальным тоном вещать примерно следующее: «Я бедный, несчастный художник, вынужден писать черт пойми что, но не виноватый я — оно само пришло! Товарищи! Это не я — это все пошлый капитализм! Давайте, наконец, построим коммунизм, тогда я, может, и начну писать то-то приличное, а пока что искусство померло и ко мне вопросов быть не может». Это все, конечно, шутка, но не только. Посмотрите выступление Гутова в Еврейском музее по поводу «Черного квадрата» и решите, насколько в этой шутке много правды. Между прочим, Гутов обошел тот факт, что его рассказ о Лифшице, который не смог быть художником и поэтому удалился в теоретическую сферу, оказался ложью. В статье Лагурева можно прочесть о том, что Лифшиц хоть и не стал профессиональным художником, но на досуге писал картины, которые разительно отличаются от того, что рисует или делает из железа Гутов. Да и вообще: если ситуация настолько трагична, то как можно от нее спрятаться? Если выхода нет, то, даже удалившись в теорию, вы будете модернистским теоретиком. Неужели Лифшиц этого не понимал? Еще одна несостыковка. И опять Гутов пойман на том, что обошел неудобный для себя факт. Хотя, лови — не лови, все равно ускользнет, это мы уже поняли.

Тем более Гутову можно задать простой вопрос: «Дмитрий Геннадьевич, ваше сознание хоть сколько-нибудь адекватно? Если нет, то зачем мы станем вас слушать, а если да, то за счет чего это возможно?» Ведь, если Гутов претендует на то, что сегодня он говорит что-то осмысленное, значит он не просто автомат своего бытия за спиной или говорящая травма от бытия перед глазами. Гутов любит кидаться обвинениями в вульгарном социологизме, но, как известно, «Держите вора!» громче всех кричит сам вор. С одной стороны, у Гутова полная детерминированность бытием за спиной при отсутствии истины в бытии перед глазами, — с другой стороны, как черт из табакерки, появляется возможность свободного мышления. Это же худший вид вульгарной социологии! В сущности, это Мангейм со своей тотальной идеологией и непонятно откуда взявшейся свободно парящей интеллигенцией. К Мангейму Гутов добавляет щепотку трагизма — и нищенская эклектическая похлебка готова!

Трагически стонать Гутов имеет полное право, но Лифшиц-то здесь, простите, причем? Он бы ответил нашему бедному художнику следующее:

«Отсюда, разумеется, вовсе не следует, что любое искажение реальных форм в нашей фантазии оправдано, если в нем отразились ложные формы отношений действительности. Так оправдывал модернизм Теодор В. Адорно и многие до него, ссылаясь на условия жизни позднего капитализма, которые, по их мнению, нельзя выразить иначе, как в столь же уродливой и ложной форме. Но это странная мысль. В сумерках плохо видно, и если мое сознание отражает этот факт, здесь ничего не поделаешь, в некоторых отношениях это даже хорошо. Но если для полного подтверждения того, что в сумерках плохо видно, я выколю себе глаза, вы едва ли признаете этот шаг достойным разумной головы»[6]. Или, например, вот так: «Животным, находящимся в тех глубинах моря, куда еще проникает солнечный свет, нужны такие глаза, которые способны собирать рассеянные слабые лучи, и действительно у многих из них огромные глаза. Это относится к великим мыслителям темных или слабо освещенных времен — у них действительно огромные глаза. Умы людей более свободных и благоприятных времен можно сравнить с обычными средними глазами, которым легче достается видение и которые не нуждаются, таким образом, в огромном развитии»[7].

Кстати, эта цитата взята из книжки, опубликованной издательством жены Гутова (составитель ее, автор предисловия и комментариев — В. Арсланов). Пусть Дмитрий Геннадьевич не переживает — все помнят о его славных подвигах. Но самого его стала подводить память: в последнем издании («Лекции по теории искусства в ИФЛИ. 1940». М.: ООО «Издательство Грюндриссе», 2015) как-то забыли упомянуть «Архив Лифшица» (а ведь именно этот небольшой коллектив выбрал из огромного наследия Лифшица для публикации «Лекции», представил их в издательство, сделал комментарии, именной указатель), зато не забыли про Институт Лифшица, детище самого Дмитрия Геннадьевича. Но это все житейские мелочи — вернемся к главному.

Я думаю, будь Лифшиц жив, он сказал бы Гутову примерно следующее: «Дмитрий Геннадьевич, дорогой вы мой ахинеизатор, я Вам что говорил? Развивать свое зрение, если эпоха темная, потому что свет, хоть какой-то, но есть всегда. Еще Гегель, которым Вы взяли моду прикрываться, говорил, что абсолютной темноты не бывает, как и абсолютного света. А Вы что? Глазки себе выкололи и говорите, что и так сойдет. Эх, господин Гутов, господин Гутов… шли бы Вы… к Адорно…».

Читатель может задаться вопросом: зачем Гутову это нужно, зачем брать себе в союзники какого-то непонятного Лифшица, который то ли за него, то ли против, когда есть вполне респектабельный Адорно, который точно за Гутова? Напоминаю, что лезть к себе в голову Гутов строго-настрого запретил. Имейте уважение к частной собственности! Почему, кстати, Гутов так болезненно относится к попыткам понять мотивы его действий? Не по той же причине, по которой в доме повешенного молчат о веревке? Можно только попробовать предположить — это и предлагаю сделать.

Художников-(пост)модернистов развелось нынче много, все они шумные, крикливые, каждый должен выделиться, показать свою уникальность, иначе гонораров не будет. Но как это сделать? Один делает инсталляции из банок «Кока-колы», другой из «Пепси-колы» — зрителю трудновато понять, почему банки «Кока-колы» — шедевр мирового искусства, а «Пепси-колы» — мусор. Поэтому за банками должна стоять какая-то сложная философская позиция, иначе зритель не купится. Но вот беда: все философские позиции уже расхватали, затерли до дыр, ссылками на Адорно уже никого не удивишь. У образованной публики ссылки на Адорно или какой-нибудь доморощенный постмодернизм с каждым годом вызывают все меньше и меньше энтузиазма. Скоро все это «бунтарство» будет отдавать казенщиной — да, если честно, уже отдает. Как всегда, нужно что-то новенькое и необычное. Модернисты — из тех, что поглупее — продолжают гнуть свою линию, но хитроумный Гутов еще в 90-е годы понял, какой товар может быть ходовым. Эка невидаль — Адорно! А что если взять себе в союзники не кого-нибудь, а самого Лифшица, мастодонта антимодернизма? Какой-нибудь Осмоловский в жизни бы до этого не додумался! Оцените, читатель, какой перформанс длинною в двадцать с лишним лет! Какой шокинг! Именно поэтому Гутов любит следующую игру: сначала выдать Лифшица за советского догматика, а потом уже и так шокированному и удивленному зрителю, который не понимает, в чем тут шутка, объяснить, что этот догматик на самом деле самый выдающийся защитник модернизма, при том, что он его самый выдающийся противник. Ум за разум у зрителя заходит, понять он толком ничего не может, но ощущение чего-то необычного, парадоксального, притягательного у него остается. Именно поэтому в период жесткой конкуренции между модернистами Гутов где-то повыше зацепился за скалу по имени Лифшиц.

Но за все нужно платить, с Лифшицем шутки плохи. Гутов только играет с Лифшицем, а его друзья-(пост)модернисты уже понимают, что у Гутова в руке граната, которая может рвануть. Сам Гутов любит жаловаться на то, как его терзают коллеги по цеху за столь сумасбродное увлечение. Правильно делают: даже игры с таким опасным противником модернизма могут плохо кончиться. Но пока что они терзают его любя и шутя, потому что понимают, что все это несерьезно, они говорят примерно следующее: «Дима, брось ты это, а то как бы чего не вышло». Если бы Гутов только попробовал серьезно заниматься Лифшицем, его бы растерзали на самом деле, а сейчас только ласково треплют. Гутов все это понимает, но он сталкивается с противоречием, от которого вспотел бы Гегель. С одной стороны, он должен быть «в тусовке» и «с тусовкой», иначе ни тебе известности, ни гонораров. С другой стороны, если он будет слишком «в тусовке», то перестанет выделяться, его забудут и опять же — ни тебе известности, ни гонораров. Нужно и «быть в тусовке» и «не быть в тусовке».

Вот отсюда вся эта катавасия с Лифшицем. С одной стороны, здорово пропагандировать взгляды такого одиозного человека, это явно приносит профит. С другой стороны, нельзя слишком серьезно это делать, потому что могут начаться реальные проблемы, на тусовку могут не позвать. Поэтому нужно слегка «нивелировать» Лифшица, причесать так, чтобы это без особых вопросов могла скушать нынешняя публика, и друзья чтоб не сильно переживали. Более того, это позволяет казаться очень левым, очень прогрессивным, но ничем не рисковать, ни за что не брать ответственность. Какая ответственность, если сам Лифшиц сказал, что мир во тьме лежит, ничего не разберешь и делать, в общем-то, нечего? Можно даже на встречу с Медведевым пойти, а потом объяснять, что вот какой я наивный художник, думал нашу власть слегка просветить, но как же ее просветишь, темную такую? И вообще, мол, кругом одна темень, отстаньте от меня, делаю для прогресса, что могу, а я не могу ничего, увы, — приходите завтра, когда наступит коммунизм.

Лифшиц считал модернизм интегрированным бунтом, то есть бунтом абстрактным, который в итоге ведет в старый хлев: капитализм интегрирует этот протест, научается с ним работать. Порой это происходит действительно в трагических формах. Но вспомним, что говорил Лифшиц. Иногда от трагедии до шарлатанства один шаг. Кое-кто, кажется, уже давно не против того, чтобы его интегрировали: в старом хлеву не так уж и плохо, там тепло и кормят. Изредка можно угрожающе повизгивать в сторону хозяев хлева, но это так — для успокоения души и для имиджа. Вот так можно объяснить всю раздвоенность гутовской позиции.

Правда, тут можно еще кое-что добавить насчет раздвоенности. Про одного беспринципного литературного критика, Ермилова, Лифшиц говорил, что это мерзавец, не лишенный сознания собственной подлости. Двадцать с лишним лет Гутов занимается Лифшицем — не мог же он совсем им не проникнуться? Наверное, Лифшиц все-таки запал в душу Гутову: может быть, когда Гутов в глаза говорит Арсланову, что тот крупнейший специалист по Лифшицу и что его тексты во многом гениальны, а за глаза называет главным ахинеизатором Лифшица, выставляет дураком и невеждой, — это не просто подлость, двуличие и лицемерие, а неспокойная совесть? Может быть, когда Гутов находится рядом с учеником Лифшица, в нем просыпаются какие-то человеческие чувства и ему хочется сказать хоть немного правды? Не знаю, в голову к Гутову лезть строжайше запрещено, поэтому пусть скажет сам.

Гешефт Гутова на Лифшице — вроде бы его личное дело, каждый зарабатывает, как может, в нашем жестком капиталистическом мире. Но эта деятельность наносит огромный ущерб, несопоставимый с тем, что получает Гутов от своего бизнеса. Да и можно ли всякую подлость оправдать тем миром, в котором мы живем? Согласно Лифшицу — нет, потому что в мире есть возможность выбора между добром и злом, есть разные стороны бытия, на которые можно опереться. Если вы решили опираться на все худшее, то хотя бы не смейте прикрывать свою подлость именем Лифшица — вам же будет хуже, потому что историческое возмездие существует, и человек, читавший Лифшица, должен это знать.

По этой теме читайте также:

Примечания