И. Смирнов

Что же было там, в Сибири, от которой нас отделяли густые ряды врагов, где за простую принадлежность к партии убивали и куда неудержимо шли и шли новые бойцы? Кто ещё остался из наших друзей жив и кто погиб в застенках Колчака? И как шла там внутри неравная борьба между разбитой коммунистической организацией и торжествующей буржуазией?

Первая Советская власть в Сибири пала под ударами чехо-словаков — иноземной организованной вооруженной силы.

Это было знаменательно и многое определяло для вновь возникающей демократической власти.

Собственных сил для свержения Советов не хватило ни у демократии, ни у буржуазии; крестьянство к падению Советов отнеслось безучастно, местами враждебно.

В Омской губернии бежавших большевиков крестьяне хватали и выдавали чехам и казакам.

Советская власть в июне 1918 года по существу была только вдоль магистрали; деревня жила своей особой жизнью и управлялась комитетами времен Керенского.

Следовательно, аппарат власти в деревне мог весьма условно считаться советским.

В сибирской деревне были свои противоречия — между старожилами и переселенцами. Но сейчас эти разногласия не выплывали ещё; деревня желала покоя и возможности работать, пока только, и кто бы ни пришёл к ней со стороны с другими требованиями — становился её врагом. Ей нужен был товар, ситец и железо, и тот, кто ей мог это дать, становился её союзником.

А пока сибирское село молчало!

В Сибири была очень развита кооперация; она охватывала сотни тысяч крестьян. В кооперации исстари сидели меньшевики и эсеры, наиболее косные и обозлённые Октябрьским переворотом.

В дни падения первой Советской власти кооперация выделила из себя людей для новой власти.

Антисоветская роль Сибирской кооперации того времени общепризнана и засвидетельствована, например, таким ярким правым эсером, как Е. Колосов, в его книге «Сибирь при Колчаке»[1].

Уже значительно позднее, когда демократическая власть после нескольких превращений выродилась в военную диктатуру адмирала Колчака, кооперация в лице её верхушки была с ним; даже тогда, когда армии Колчака были в октябре разбиты на Тоболе и Ишиме, когда всё бежало из Омска и сам «верховный правитель» переносил свою резиденцию в Иркутск, когда Омск был накануне падения, — кооператоры вместе с социал-демократами группы «Единство»[2], так называемый «Омский блок общественных и политических объединений», ещё раз, и уже в последний, засвидетельствовали свою преданность неудачливому диктатору.

Торгово-промышленная буржуазия в Сибири малочисленна. Она усилилась беженцами из Европейской России, обозлёнными на Советы и уже явно монархически настроенными.

К ним примыкало армейское офицерство, на крайнем правом фланге которого находилось казачье офицерство, потянувшее за собою рядовую казачью массу.

Эта офицерская группа, все эти Красильниковы, Анненковы, Волковы, Дутовы и Семеновы были наиболее активными противниками не только большевиков, но и демократии[3].

Сам Колчак в своих показаниях Следственной Комиссии считает их не только исполнителями переворота 18 ноября 1918 года, уничтожившего Директорию и возведшего его чуть ли не на престол, но и его авторами.

Эта определённо черносотенная группа не хотела никаких компромиссов, хотя бы и временных; они были такими же врагами учредительного собрания, как и Советов.

Когда начались крестьянские восстания, они же подавляли их с чудовищной жестокостью.

В то же время там, где они соприкасались с иноземной силой — на Дальнем Востоке, они, как Калмыков[4] и Семенов, не задумываясь, продавались им, как продались они японцам.

В июньские дни все эти группы, от эсеров и меньшевиков до Семенова и Красильникова, создали единый антисоветский фронт под знаменем учредительного собрания.

И впоследствии Колчак, его министры и генералы в своих воззваниях неустанно говорили о созыве учредительного собрания; даже после того как господа офицеры убили членов учредительного собрания — Новоселова и Фомина[5], а Колчак арестовал Комитет учредительного собрания, они продолжали твердить о его созыве, — походило всё это на какое-то всенародное глумление.

Наиболее жалкую роль во всей этой реакционной вакханалии играли эсеры. Они, решивши на месте Советов создать демократическую власть, через два месяца попали сами в тюрьму, куда раньше засадили коммунистов. Своими головами они заплатили за авантюру. Лучшие из них, П. Михайлов и Марков, были зверски убиты палачом Семенова, убиты дубинами и выброшены в Байкальское озеро.

Весь путь от демократии до диктатуры Колчака был проделан в четыре с половиной месяца. Для всех было ясно, что ни одна из приходивших к власти групп не обладает таким удельным весом, который ей обеспечивал бы прочное господство. Печать неустойчивости, временности лежала на всех правительствах, почти ежемесячно сменявших друг друга.

От своего зарождения до падения, за весь год сибирской контрреволюции, все эти правительства опирались на чужую силу: чехов, поляков, румын, итальянцев, англичан. Не было сибирского города, где эти европейские отряды не стояли бы. Англичане и японцы снабжали снарядами и патронами их армию, а временами фактическое руководство армией попадало целиком в чужие руки.

Если Калмыков и Семенов были слугами японцев, то Колчак в такой же зависимости был от Англии, на службу к которой он официально поступил, и приказания английских уполномоченных он без отказа выполнял.

Это была ничем не прикрытая интервенция.

Внутренняя слабость сменявших друг друга правительств, их разрыв с основной массой населения, крестьянством, и отсутствие какой-либо программы хозяйственной работы — били всем в глаза и толкали на восстания рабочих в городах и крестьян в деревнях.

Однако уже создавшийся государственный аппарат, при поддержке чехов, румын, казаков и офицерства, в первое время оказался сильнее наших разгромленных организаций.

Что оставалось партийного у нас в Сибири после падения Советов?

В двух крупных и ближайших к Уралу городах — Омске и Томске — было партийных сил меньше, чем дальше на Восток. Дело в том, что большая часть активных работников из обоих этих городов, после того, как определилась победа чехо-словаков, уехала на пароходах в Тюмень.

Остались, большей частью случайно, немногие, единицы таких, которые не растерялись в эти тяжёлые дни и сознательно уклонились от эвакуации, решив начать подпольную работу.

В Красноярске и Иркутске товарищи погибли или в бою, или в тюрьме. Те, что уехали на пароходе вниз по Енисею, были, в конце концов, настигнуты белыми и перебиты. Среди них погиб очень интересный старый работник — Константин Кузнецов, ещё в 1905 году привлекавшийся за восстание в Красноярске.

Н.Н. Яковлев

Иркутяне отступили перед чехами в Забайкалье и там рассыпались. Возглавлявший «Центро-Сибирь» — так назывался руководящий советский орган — Н. Н. Яковлев уехал в Благовещенск.

Оттуда он осенью 1918 года с группой товарищей сделал безнадежную попытку выбраться на Лену и дальше. После мучительного перехода по тайге, не менее тысячи вёрст, они подошли к Олекминску. У них к тому времени вышли все продукты, и волей-неволей пришлось им заходить в якутские улусы. Якуты их и выдали казакам.

Ночью отряд в тридцать казаков, в сопровождении проводника-якута, подкрался к спящим в палатке шести нашим товарищам и открыл по ним стрельбу из винтовок.

Наши стали отвечать. Один из них выбежал из палатки и был наповал убит. Другой, Лыткин, успел убежать в лес.

Когда из палатки перестали отвечать на выстрелы, казаки кинулись в нее и шашками добили раненых, истекающих кровью коммунистов.

Утром к палатке вышел из тайги убежавший Лыткин. Он решил сдаться. Его тут же расстреляли. Так рассказали потом на следствии убийцы.

В этой группе в шесть человек находились крупнейшие и активнейшие работники «Центро-Сибири»: Кулинич — старый рабочий-большевик, ещё в 1905 году игравший серьезную роль в забастовке и восстании в Москве; Лыткин — молодой офицер, перешедший к нам в Омске в 1917 г.; но самым крупным был Н. Н. Яковлев, о котором я хочу здесь сказать несколько слов.

Он вошел в партию в 1905 году в Москве и работал сначала пропагандистом, потом организатором. После двухлетнего тюремного заключения он едет в Германию, поступает там на завод в качестве литейщика.

Из Германии, по заданию ЦК, Н. Н. возвращается в Москву, где ставит газету «Наш путь». Его выдает провокатор Романов, и Яковлева высылают в Нарым. Он бежит оттуда, едет в Харьков, но там его опять настигает рука провокатора, и он снова возвращается в Нарым. Еще раз ему удается бежать, — это было накануне мировой войны, — и опять провокатор Романов его выдает, и снова он возвращен в Нарым.

До 1916 года мы все более или менее спокойно сидели в Нарыме, наблюдая за развертывающейся бойней.

Оторванность ссылки была велика, и многие товарищи растерялись. Очень видные и опытные работники, бывшие в то время в Нарыме, не верили в близость революции. Атмосфера в ссылке была тяжёлая. Два молодых талантливых товарища по уговору покончили самоубийством. Это ещё более придавило ссылку.

Н. Н. Яковлев был самым бодрым и жизнерадостным из нас.

Когда в октябре правительство решило брать беспокойных ссыльных в солдаты и отобрало в первую очередь шестнадцать человек, то попал и он в число их.

Перед нами встал трудный вопрос: итти или не итти? После долгих споров решили итти с тем, чтобы в армии вести агитацию против войны.

Это были не пустые слова. Тут же в Нарыме был выбран комитет будущей военной организации. Н. Н. Яковлев, конечно, вошел в него.

Тяжёлый 500-верстный зимний путь — и мы в Томске. Казарма, муштра, изнуряющая глупая «словесность» и неослабное наблюдение.

Надо быть все время на-чеку.

Мы ставим подпольную типографию, и Н. Н. Яковлев пишет первую прокламацию «К маршевикам». Она расходится с большим успехом. Мы выпускаем другую, написанную им же, — «Голод»; связи разрастаются, организуется филиал в Новониколаевске, завязываются связи от Омска до Иркутска. Но приближается день нашей отправки на фронт, где, конечно, нас пошлют на верную смерть.

Н. Н. Яковлев начинает говорить, что можно поднять восстание в Томске. Конечно, это дело гиблое, но не всё ли равно, где погибать?

Февральская революция, как гром, разразилась над нами. И вот Н. Н. Яковлев в центре событий. Он входит в «Комитет общественной безопасности» — первая революционная власть в Томске; работает в то же время в Совете Солдатских Депутатов и в Партийном Комитете.

Ненадолго едет в Петроград и возвращается в Сибирь. Здесь он организует Октябрьский переворот, создает «Центро-Сибирь», ведёт борьбу с чехами, уходит в тайгу и в тёмную осеннюю таёжную ночь погибает под пулями полудиких людей. Короткая и яркая жизнь, наполненная борьбой, устремлённая к одной цели — освобождению трудящихся.

Он умер в полном расцвете своих сил, и в его лице партия и рабочий класс потеряли одного из тех людей, которые у нас считаются в партии не сотнями, а десятками, быть может, единицами.

Если Сибирь и раньше было трудно сплотить — громадные пространства, малочисленность рабочих, то после чехо-словацкого погрома от нашей организации остались осколки, единицы, затравленные, разыскиваемые хорошо их знающими эсерами.

Там, где начинала складываться новая власть, — в Томске и Омске, было хуже, чем на Востоке, где всё же сохранилось людей больше.

Но всё же те единицы, что остались после первых недель растерянности, начали вновь собирать силы.

Уже в июле в Томске образуется небольшая группа преимущественно бывших нарымских ссыльных и работников старой военной организации. В нее входят: Суховерхов, Малиновский, Сумецкий, Дитман, Васильев и другие.

Время было ещё такое, когда не только крестьяне и мещанство, но в значительной части и рабочие относились к большевикам враждебно. Нужно было время, чтобы все они могли сравнить красных и белых, оценить и сделать окончательный выбор. А пока окружение было враждебное.

Первой задачей возникшей Томской организации было собрать уцелевших. Затем стали осторожно расширять свой круг; однако так, чтобы в случае провала одной группы другие оказались бы незадетыми.

Франц Суховерхов успел привести из Москвы деньги, поэтому работа значительно облегчилась.

В августе вышла первая прокламация. В то же время начинают протягиваться нити из Томска в Омск и Красноярск. Суховерхов ездит по этим городам, разыскивает уцелевших, подготовляет сибирскую конференцию.

В одну из этих поездок — в Красноярск — его арестовывают с литературой. Ему грозит расстрел.

Организация ещё очень слаба. В ней всё же только единицы, десятки. Тем не менее она готовит нападение на поезд, в котором были заключённые. Однако осуществить это безнадежное дело не удаётся: 15 октября 1918 года его расстреляли. Он перед смертью успел передать оставшимся на воле товарищам записку. Вот она:

«Дорогие товарищи, военно-полевым судом приговорён к смертной казни, которая будет приведена в исполнение через два часа. Умираю за социальную справедливость. Шлю привет. Франц».

В то время как в тюрьмах выводили на рассвете коммунистов на расстрел, снизу подымалась волна недовольства новой властью. Это движение шло стихийно и началось со времени объявления Сибирским правительством первой мобилизации.

Самым ярким и характерным выявлением его было восстание нескольких батальонов в красных казармах в Томске. Оно возникло независимо от нашей Томской организации.

Солдаты, захватив винтовки и патроны, вышли из казармы и бросились к тюрьме, в которой сидело несколько сот политических заключённых. Но какие это были политические? В огромном большинстве — люди случайные, без всякого партийного прошлого. Восставшие открыли тюрьму. Они искали большевиков-вождей. Но здесь они нашли только обывателей. Из нескольких сот заключённых свободой решило воспользоваться только несколько человек.

У ворот тюрьмы разыгрывалась тяжёлая трагедия: восставшие солдаты не находили руководителей. А в это время против них выступила школа прапорщиков. Короткая перестрелка — и мятеж подавлен.

Затем последовала жестокая расправа. Недалеко от казарм и тюрьмы есть вал. На этом валу были расстреляны восставшие. Не удовольствовавшиеся этим офицеры ворвались в тюрьму, вывели из неё около двухсот заключенных, несколько часов перед тем отказавшихся выйти из тюрьмы на свободу, и расстреляли их на том же валу.

Так кончилось первое выступление томских солдат, вспомнивших, что ещё недавно были где-то большевики, которые умели бороться с офицерством.

Это восстание было не единичным; восстания происходили во многих городах и были отражением перелома, происходившего в настроении деревни. Крестьянин начинал борьбу с реакцией и в казарме, и в селе. К этому же времени относится ряд местных восстаний: в Славгородском уезде, в Енисейской губернии и в Забайкалье.

Этот сдвиг был учтен повсеместно нашими организациями, и если раньше нельзя было в деревню показаться, то теперь деревня сама искала большевиков.

В августе 1918 года из Славгородского уезда от восьми волостей явилось в Омск шестнадцать человек делегатов по вопросу о сложении недоимок и о мобилизации. Не получив удовлетворительного ответа от Временного Сибирского Правительства, мужики пошли искать Совет Солдатских и Рабочих Депутатов и Комитет большевиков.

Они думали, что эти учреждения где-то открыто существуют, и спрашивали на улице у прохожих их адрес.

Какой-то весёлый обыватель указал им на Омскую крепость, где помещался штаб контрразведки. Они туда явились, были арестованы, подвергнуты избиению, после чего пятерых, как наиболее опасных, посадили в тюрьму, а остальных освободили.

И здесь крестьяне получили наглядный урок от торжествующей буржуазии и сделали неизбежный вывод, а в сентябре Славгородский уезд был весь охвачен восстанием. Крестьяне учились успешно.

Чем было недовольно крестьянство?

Прежде всего мобилизацией, затем взысканием налогов и недоимок за прежние годы. Но если бы Сибирскому правительству удалось преодолеть каким-либо образом это первичное недовольство, всё же разрыв с крестьянством у него был неизбежен.

В своей земельной политике Колчак и колчаковцы обнаружили полнейшее непонимание интересов сибирских крестьян. Больше того и хуже — они пытались насадить крупную земельную собственность среди сибирских крестьян, давно забывших о помещике.

Сам Колчак не представлял себе необходимости каких-либо хозяйственных реформ. Всё его внимание было направлено на создание армии и её снабжение. Он так и заявлял иностранцам, корреспондентам и, наконец, на общественных собраниях, что ему непонятны и чужды какие-либо иные задачи, кроме одной — создания армии.

О базе, на которой строится армия, не думали колчаковцы, и когда армия была создана, то и с крестьянством произошел разрыв, и сама армия оказалась небоеспособной, ибо она отражала крестьянские настроения.

Крестьянство страдало от бестоварья. Если при Советской власти из промышленной России туда кое-как шли ещё товары, то теперь всё это оборвалось. Откуда могли теперь притти в Сибирь мануфактура и железо? Из Японии. Но чем ей платить за них? Сибирский хлеб в восточном направлении никогда не шёл. Все сырьё и хлеб всегда вывозились за Урал.

Отрыв Сибири от Советской России загонял ее в безвыходный хозяйственный тупик, который должен был привести к политическим осложнениям любой власти с крестьянством, в случае длительности такого разрыва.

Конечно, колчаковцы рассчитывали быть скоро в Москве... Но с весны 1919 года эти надежды сильно потускнели.

Положение было очень трудное, и даже такой бесшабашный забулдыга, как атаман Дутов, в редкие часы протрезвления разглядел эту опасность и 24 апреля из Троицка послал прямо-таки селькоровское письмо[6] Колчаку:

Главный Начальник Южно-Уральского Края, 24 апреля 1919 г. № 2109

г. Троицк

С. Секретно

В собственные руки

Ваше Высокопревосходительство

Глубокоуважаемый Александр Васильевич... Мы в настоящее время берем от деревни всё — и солдат, и хлеб, и лошадей, а в прифронтовой полосе этапы, подводы и пр. лежат таким бременем на населении, что трудно представить.

Исходя из этого, казалось бы естественным некоторая забота Минвнудел о деревне. Этого в сущности в полной мере не наблюдается. В прифронтовой полосе, а особенно в местностях, освобождённых от большевиков, земства не существуют. Налоги земские не вносятся, и служащие разъехались. Больницы в деревнях почти везде закрыты, лекарств нет, денег персоналу не платят, содержать больницы нечем. Школы не работают, учителей нет, жалованье им не платили за 1/2 года и больше, все почти поступили в чиновники или же в кооперативы. Никаких агрикультурных мероприятий нет, дороги не исправляются, мосты не чинятся, всё разваливается. В деревнях нет ситца, нет сахара, нет спичек и керосину. Пьют траву, самогонку, жгут лучину, — и вот эта сторона очень и очень важна. Та власть будет крепко-крепко поддержана всем народом, которая, кроме покоя и безопасности, даст хлеб, ситец и предметы первой деревенской необходимости. Поэтому вслед за армией должны следовать транспорты всех этих предметов необходимости. Я уже принял все меры к тому, чтобы отправить в Оренбург мануфактуру, сахар и спички. Считаю это очень важным. Суда в деревне нет, во многих селах нет священников, хоронят без церкви, крестят без обряда и т. д. Все это в деревнях приучает к безверию и распущенности. Религия — основа Руси, без нее будет страшно......Я очень и очень озабочен деревней и потому так и пишу. Сейчас есть губернии, где нет волостного земства, есть — с ним, а есть и такие, где земство частью в уездах введено, частью нет. Это необходимо урегулировать, т.е признать волостное земство или его упразднить и соответственно этому ввести организации.

Суды и следователи работают из рук вон плохо, 60% судейских служили и при большевиках, а до деревни суд совсем недоступен. Сейчас начался сезон летних работ. У многих крестьян есть машины, но нет запасных частей, и никто им не приходит на помощь. Раньше были земские н[ачальни]ки, теперь их нет, а один управляющий уездом ничего сделать не в состоянии, ибо в уезде иногда до 100 волостей.

Меня за эти мысли здесь называют демократом; я, право, не нуждаюсь в кличке, ибо ни к одной из партий никогда не принадлежал и не принадлежу, а говорю только то, что вижу.

А. Дутов.

Его Высокопревосходительству Верховному Правителю Государства Российского Адмиралу А. В. Колчаку.

Бестоварье, мобилизация, налоги толкнули крестьян на открытую борьбу с колчаковщиной. По всей Сибири, от Кустаная до Благовещенска и Владивостока, появились партизанские отряды. В том или ином районе они образовывали целые армии, правда, очень непрочные по своему составу и плохо вооружённые, но достаточно сильные для того, чтобы внести дезорганизацию в управление губернии.

Если коммунистическим организациям не удалось на длительное время построить всесибирскую организацию, то тем менее возможно это было сделать партизанам. Да они такой большой задачи и не ставили перед собой. Попытки установить связи с городскими большевистскими организациями у них повсюду были; в городе они искали главным образом оружия.

При всей своей многочисленности, — армия Мамонтова[7] насчитывала около 30.000 человек, другие были меньше, но всё же имели до 10.000–15.000 человек, — партизане не могли не только свергнуть колчаковщину, но даже прервать Сибирскую магистраль, связывавшую Колчака с англичанами и японцами.

Захват на один день Тайшета[8], спуск эшелонов под откос, — всё это было, но не мешало Сибирской магистрали работать по расписанию.

Сибирское крестьянство попробовало опрокинуть Колчака военными бунтами в городах и было там разбито; крестьяне поднялись в селах, вооружились, но организованная военная сила чехов, поляков, охранявших магистраль, оказалась сильнее их.

Теперь шла изнурительная и разорительная борьба, которая грозила надолго затянуться. Сибирскому крестьянству недоставало того организующего ядра, стержня, вокруг которого могла сплотиться крестьянская сила. Таким стержнем должен был бы явиться сибирский пролетариат. Но он был малочислен и раздроблен по всей огромной Сибирской магистрали.

Это организующее ядро пришло из Советской России в лице Красной Армии, которая была создана рабочим классом.

К весне 1919 года погибли наиболее видные партийные работники; организация рассыпалась и ослабела; к весне же поднялось до наивысшего напряжения партизанское движение, и с весны Красная Армия перешла на Восточном фронте в наступление.

Установить, однако, надёжные связи с деревней и координировать выступление города и деревни было очень трудно.

Отрезвление среди рабочих масс началось через несколько недель после падения Советов. Назревало стачечное движение, стали образовываться стачечные комитеты. Профессиональные союзы ещё существовали.

В октябре в Томске собирается Профсоюзный съезд, который не успел закончить своих работ, так как был разогнан директорией. На этом съезде разыгралась борьба большевиков с меньшевиками и эсерами, но настроение на съезде определилось достаточно ясно. Рабочие требовали сохранения восьмичасового рабочего дня, установления минимума зарплаты, освобождения из тюрем и лагерей политических заключённых и прекращения войны с Советской Россией.

19 октября началась железнодорожная забастовка. Она началась в Омске и распространилась до тайги. Стачка продолжалась до 23 октября.

На эту забастовку Сибирское демократическое правительство ответило провокацией и расстрелом.

От имени Союза фронтовиков в Стачечный Комитет явился некий Комаров, предлагавший выступить с оружием против правительства. Ему удалось убедить Масленникова и некоторых других товарищей, которые начали соответствующую подготовку рабочих.

Настроение у последних было очень возбуждённое, и выступление было обеспечено. Однако удалось вовремя выяснить, что солдаты вовсе не намерены выходить из казарм. Комаров скрылся. Рабочих удалось предупредить, и никаких нападений на казаков и офицеров не было произведено.

Тогда полковник Волков, которому было поручено ликвидировать стачку, приказал хватать рабочих в их квартирах и приводить силой в мастерские. Здесь в мастерских из толпы были наугад схвачены офицером Красильниковым пять рабочих и расстреляны у всех на виду. После этого рабочие были загнаны плетями в мастерские.

Стачка прекратилась. Союзы были закрыты, а рабочие получили такой урок от демократии, которого они никогда не могли забыть.

Говорить о какой-либо мирной борьбе не приходилось. Можно и нужно было готовиться к восстанию.

В декабре Сибирский Областной Комитет разослал по организациям условную телеграмму о готовящемся в декабре восстании в Омске. На местах получили вслед за этим подтверждение этого решения от специально приехавших из Омска товарищей.

Но выступить не могли даже в Томске, где всё же собралась хорошая группа подпольщиков. Решили ждать результатов Омского дела.

Двадцатого декабря 1918 года в Омске произошло первое восстание, начавшееся с захвата тюрьмы и освобождения заключённых. Вышла одна воинская часть. В других казармах настроение было выжидательное.

Это выступление очень решительно и смело поддержали железнодорожные рабочие, которые заняли Куломзино[9] и около суток держались там. Они сдались лишь тогда, когда против них были пущены пушки и пулеметы. При подавлении восстания в Куломзине было расстреляно около 200 рабочих.

В эти критические дни Колчака спасли чехи и англичане. Первые пошли на Куломзино и разбили рабочих. Вторые охраняли улицу и дом, в котором жил Колчак.

Это восстание подорвало настроение мобилизованных крестьян. Они уже не рискнули больше восставать в казармах. Единственно, что они могли сделать, это — сдаваться при удобном случае красным.

Следующая попытка в Омске, 1 февраля, была ещё менее удачна. У города не хватало собственных сил для свержения колчаковщины.

В феврале же задумывается и в марте приводится в исполнение восстание в Томске. К этому времени там подобралась крепкая группа опытных работников. Имелись связи с рабочими, но рабочих в Томске мало. Больше надежд возлагали на мобилизованных. К Томску подтянули группу бывших нарымских ссыльных латышей, живших в данное время около Молчанова[10]. Их было около 50 чел. В такие дни, вернее часы, группа в 50 человек решительных и смелых людей имела большое значение. Большая часть товарищей была вполне уверена в успехе дела и уже заранее распределяла между собой будущую советскую работу. Те же, кто не был уверен в успехе, всё же стояли за восстание, как средство хоть на время дезорганизовать противника, оттянуть его внимание и силы с фронта внутрь Сибири и этим облегчить задачу Красной Армии.

Вечером 1 марта в офицерском клубе было собрание. В клубе был положен динамит в печку. Взрыв должен был, по замыслу, убить чуть ли не сотню присутствовавших. В то же время на клуб должен был сделать нападение подведенный сюда отряд. А затем в других частях города выступят рабочие и солдаты и, пользуясь дезорганизацией власти, закончат дело.

Расчёт не оправдался. Прежде всего взрыв оказался очень слабым. Убитых было семь или десять человек. Оставшиеся офицеры быстро оправились от замешательства, схватили оружие и выбежали на улицу. В этот момент к клубу подошёл небольшой отряд коммунистов во главе с Ильмером. Произошла перестрелка, часть товарищей была убита.

Однако оставшиеся всё же решили выступить. Но 4 марта их военный штаб был захвачен целиком, и, после военно-полевого суда, было расстреляно 20 человек, в том числе и руководитель организации, старый большевик Ильмер.

Партийные организации того времени неизбежно должны были строиться по типу военной организации. Заниматься пропагандой в кружках, когда за принадлежность к партии угрожала смертная казнь, было нецелесообразно. Ближайшая и непосредственная задача, стоявшая перед возрождающейся организацией, была — свержение власти буржуазии путём вооруженного восстания.

Поэтому организации были очень узкие; от выборного начала стали отходить, и внимание работников сосредоточивалось на заготовке оружия и образовании штабов с разведывательными отделами; нужны были небольшая сплочённая организация для руководства восстанием и подпольная типография для выпуска воззваний, находивших сочувствующих читателей в рабочих кварталах в городах.

Самой неотложной задачей было объединение существующих организаций. Инициатива исходила из Томска, оттуда рассылались товарищи по различным городам. В сентябре в Томске собирается первая сибирская конференция. Очень скоро, впрочем, центром движения становится Омск, где и рабочих больше, больше мобилизованных, и, наконец, там же и правительство, которому готовится удар.

В Омске к августу 1918 года существовали две партийные группы — латышская и железнодорожная. Они были объединены, был выбран комитет, влияние которого распространялось далеко за Омск.

М. М. Рабинович

О состоянии Сибирской организации вообще, и в особенности Омской, контрразведка знала очень хорошо; из прилагаемого здесь доклада[11] начальника контрразведки видно, что у них было совершенно отчётливое представление о построении наших организаций и о ближайших задачах, поставленных ими перед собой.

Такие подробные сведения можно было получить не наружным наблюдением, а внутренним, т. е. в нашей организации были провокаторы, при помощи которых и была белыми уничтожена верхушка организации. О ряде предполагавшихся выступлений контрразведка знала заблаговременно. Вот, например, в марте собирается в Омске третья Сибирская конференция. 26 марта полковник Злобин, начальник контрразведки, уже сообщает пароли, с которыми являются делегаты на нее, приметы отдельных из них. Это было 26 марта, а 2 апреля арестовывают руководителей конференции: Масленникова и Рабиновича, 12-го их обоих расстреливают[12].

Вышеупомянутая Софья Кривая (фамилия) действительно приехала из Челябинска. Её имя было известно Сибирскому Бюро ЦК, ибо через неё в Челябинске держали связь с организацией. Точно указаны её приметы. Неудивительно: провокатор был из Челябинской организации, — тот самый, который указал и Масленникова и Рабиновича, — Карлович; он был убит по решению Омского Комитета.

Софья Кривая арестована в Челябинске и расстреляна с шестнадцатью другими коммунистами.

Разгром наших организаций начался вскоре после неудачного декабрьского восстания в Омске. По словам Масленникова, некоторые арестованные товарищи не выдерживали пыток и выдавали.

8 февраля арестовывают Нейбута, в апреле — Масленникова, Вавилова и Рабиновича; верхушка организации была уничтожена в тот момент, когда завязалась упорная борьба партизан.

Сюда, в сторону деревни, предлагал им направить свои силы ЦК партии, и сами сибиряки, потерпевши ряд поражений в городах, решили на последней конференции перенести главное внимание на связь с партизанами и руководство ими.

Несмотря на эвакуацию большинства коммунистов из Омска и Томска, у оставшихся нашлись силы и мужество в течение года вести с колчаковщиной смертельно опасную борьбу.

К ним стремились через фронт десятки самоотверженных партийцев. Контрразведка хватала их и расстреливала. Из погибших мы знаем немногих, тех, имена которых раньше были широко известны.

Но было много незаметных людей, рядовых членов организаций, и вот они умирали в застенках, поражая мужеством своих врагов.

Многих имён мы совсем не знаем. Умирая, некоторым из них удалось написать несколько слов остающимся товарищам. Приведу шесть сохранившихся записок:

Первая записка.

Товарищи. Я умираю на заре новой жизни, не изведав плодов рук своих. Но не для себя я работал, как мог и как умел. Мир обновится, — я знаю, я твердо верю, ибо старый строй рушится, обломками убивая нас, но нас много: всё новые и новые силы идут под красное знамя, и они непобедимы. А как хочется жить, как хочется знать, верить и трудиться за идеалы человечества! Но судьбе было угодно бросить жребий на меня, и я пойду на смерть с верой в жизнь, завещая оставшимся не месть, а борьбу. Прощайте, товарищи. Боритесь и любите борьбу. 4/VIII 1919 г.

(Подписи нет.)

Вторая записка.

Не унывайте и не жалейте меня. Я умираю за идею, рада и совершенно спокойно жду своей смерти. Будьте и вы бодры и не падайте духом. Вещи разделите между собой.

Александра.

Третья записка.

Мужайтесь, товарищи! Мы выбываем из ваших рядов, и эти места не должны оставаться пустыми. Нас много, победа обеспечена за нами. Итак, товарищи, вперёд к борьбе!

Кирилл.

Четвертая записка.

Мы победим, товарищи! С нами творчество и радостный дух. Не отчаивайтесь, если волна революции уменьшится. Верьте, снова подымется ветер. Будьте всегда сильны духом. Мы всегда c вами. Да живет мировая революция!

Шура (Усов).

Пятая записка.

Всех вас, товарищи, обнимаю крепко, целую последним прощальным поцелуем. Любите волю и свободу. Я умираю с верой, что солнечные дни придут радостными и светлыми и над миром засияет новая заря жизни. 30/VII.

(Подписи нет)

Шестая записка.

Товарищи, вчера в 12 ч. ночи увели на расстрел 5 наших товарищей. Мы, ещё трое мужчин и три женщины, остались. Сегодня и нас уведут. Подлые они, трусы. Даже расстреливать всех вместе трусят. Выводят небольшими партиями. Товарищи, мы погибаем с надеждою на победу. Они захлебнутся в нашей крови. 2/VII.

Никифоров.

Что можно прибавить к этим предсмертным призывам?

По этой теме читайте также:

Примечания