Редакционная статья «Скепсиса» «Не наступать на грабли!»[1] и моя статья «Бунт кастратов»[2], посвященные анализу декабрьской митинговой активности и откровенно неразумному стремлению наших «левых активистов» очередной раз выступить в качестве «пушечного мяса» в политической игре классового врага, вызвали в среде левой (и «левой») интернет-аудитории нездоровое оживление. Очень многие на эти статьи обиделись и кинулись ругаться. Поскольку большинство этих людей — это всего лишь виртуальные р-р-революционеры, «сетевые хомячки», то и ругались они в своих уютных ЖЖшечках — совершенно так, как и принято в ЖЖ. Увы, немногие умеют использовать блоги для серьезной пропаганды.

Однако два человека сподобились написать полноценные статьи — Сергей Кутний на Украине[3] и Павел Андреев, чей отклик опубликован непосредственно на сайте «Скепсиса»[4]. Право ответить на статью С. Кутнего я предоставляю редакции «Скепсиса» (я в этой статье никак не задет), а вот студенту неназванного московского вуза хочу ответить лично.

Дорогой Павел! Вы уж извините, но я вынужден начать с того в вашей статье, что побудило меня взять в качестве эпиграфа цитату из известного советского фильма «Доживем до понедельника». Это не какое-то одно-единственное место в вашей статье. Таких мест, увы, много.

Итак, первое. Столь понравившаяся вам цитата из Маркса. Ставлю ее на первое место только потому, что вы, Павел, требуете, чтобы именно «с Карла Генриха Маркса» «Скепсис» брал пример[5].

Дело в том, что вы не понимаете смысла этой цитаты. Вы ее наверняка нашли в интернете — в какой-нибудь подборке политических афоризмов (в сети таких подборок много). Я так уверенно об этом пишу потому, что уже дважды сталкивался с молодыми людьми, которые мне эту цитату гордо приводили — трактуя ее так же, как вы. И на вопрос, а где они ее прочитали, отвечали, что в такой-то вот интернетовской подборке.

Вам, наверное, не раз говорили, что нельзя вырывать цитаты из контекста. Но вы сделали именно это.

Объясняю. Вкратце история такова. В октябре 1852 года Маркс опубликовал в газете «Нью-Йорк дейли трибьюн» статью, в которой рассказал, что «великие мужи эмиграции» Мадзини и Кошут, не сумев своими силами поднять антиавстрийские восстания, не нашли ничего лучшего, как обратиться за помощью к Луи Бонапарту. Да-да, к тому самому Наполеону Малому. И Маркс предупредил, что напрасно Мадзини с Кошутом думают, что смогут использовать Луи Бонапарта в своих целях. Напротив, полагал Маркс, это Луи Бонапарт, как человек, напрочь лишенный моральных принципов, использует Мадзини и Кошута. Дословно:

«Если вы теперь спросите, каково мое мнение об этом, то я нахожу, что Луи Бонапарт хочет одним выстрелом убить двух зайцев. Он старается втереться в доверие к Кошуту и Мадзини, чтобы потом выдать их австрийцам, взамен чего последние должны будут санкционировать захват им императорской короны Франции. К тому же, он рассчитывает, что Кошут и Мадзини потеряют всякое влияние среди революционной партии, как только станет известно, что они вели с ним переговоры или установили с ним какие-то связи»[6].

И далее Маркс предупреждал, что заигрывание итальянской и венгерской революционно-демократической эмиграции с Луи Бонапартом может быть — в лучшем случае — использовано Наполеоном Малым в качестве способа давления на Габсбургов, не желавших видеть его императором (Наполеоном III Луи Бонапарт станет лишь в декабре 1852 года), и что относительно Италии у Луи Бонапарта совсем другие планы, не совпадающие с планами итальянской революционно-демократической эмиграции. Если вы, Павел, не поленитесь и посмотрите в литературе, как Наполеон III предал итальянских союзников в Австро-итало-французской войне 1859 года, вы увидите, что Маркс был прав.

Эта статья Маркса вызвала большой шум в эмигрантских кругах. И не только в эмигрантских. В бонапартистских тоже. Маркса обвинили в том же, в чем вы сейчас обвиняете «Скепсис»: что он пытается противодействовать революционному порыву угнетенных масс, стремится сорвать восстание (то есть предлагает «сидеть в теплых квартирах», вашими словами) — вместо того, чтобы помочь народам свергнуть иго тирании. Маркс был вынужден ответить на это специальным письмом, опубликованном в «Нью-Йорк дейли трибьюн» 1 декабря 1852 года.

И вот там-то он и написал цитируемые вами строки. Всё вместе это звучит так:

«…своей статьей я имел в виду не столько выступить против Кошута, сколько предостеречь его. В политике ради известной цели можно заключать союз даже с самим чертом, — нужно только быть уверенным, что ты проведешь черта, а не черт тебя»[7].

Маркс мог писать разными стилями. Здесь он прибегает к довольно редкому для него приему внешне сдержанной, но очень жестокой иронии. Он, как видите, апеллирует к тому же «Фаусту» Гёте, цитату из которого Вы, Павел, взяли в качестве эпиграфа к своей статье. Маркс напоминает, что союз (то есть соглашение) с чертом заканчивается всегда плохо. И что прибегать к нему можно, только если ты уверен, что ты — гений такого надчеловеческого уровня, что и Отца лжи можешь обмануть. И дает понять, что не считает ни Мадзини, ни Кошута такими запредельными, надчеловеческими гениями[8].

То есть смысл приведенной вами, Павел, цитаты из Маркса — прямо противоположный тому, что вы в нее вкладываете!

Второе. Утопический социализм. Дорогой Павел, судя по тому, что вы увидели «превращение» «Скепсиса» в «рупор утопических социалистов», вы не имеете ни малейшего понятия о том, что такое утопический социализм! Пожалуйста, почитайте по этой теме какую-нибудь качественную литературу![9] Знаете, Ленин когда-то очень хорошо написал об утопическом социализме:

«Он критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал его, мечтал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплуатации. Но … он не умел ни разъяснить сущность наемного рабства при капитализме, ни открыть законы его развития, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества»[10].

Вот покажите мне, где «Скепсис» занимается фантазиями о лучшем строе? Где, в каких материалах «Скепсис» убеждает богатых в безнравственности эксплуатации? Какие материалы «Скепсиса» вообще обращены к богачам, к их «нравственному чувству» (которое у них, по определению, отсутствует)? Из каких материалов вы выводите, что «Скепсису» неизвестна сущность наемного рабства при капитализме? И т.д. А ведь это и есть признаки утопического социализма, присущих ему идеализма, морализма и волюнтаризма.

Дорогой Павел, я понимаю, конечно, что вы — жертва неолиберальной контрреформы образования (о которой столько писал — с разоблачениями — «Скепсис»[11]), что ваша личная доля вины в вашем невежестве — меньшая. Но все-таки студент-гуманитарий московского вуза, искренне интересующийся революционной практикой, революционной теорией и революционной историей, не должен так позориться!

Третье. У вас — самые что ни на есть дикие представления о французской истории XIX века, в частности, о Революции 1848 года.

Начну с того, что Революция 1848 года вовсе не «уничтожила абсолютизм во Франции». Июльская монархия Луи-Филиппа была конституционной монархией. Об этом везде написано. Сам Луи-Филипп это знал и пользовался именно таким термином. Открывая последнюю, предреволюционную сессию парламента 28 декабря 1847 года, он так и сказал: «В конституционной монархии… мы имеем верное средство преодолеть все препятствия и удовлетворить все духовные и материальные потребности нашего дорогого отечества»[12]. С этого, собственно, всё и началось. Буржуазные республиканцы и республиканцы-социалисты (и те, и другие были представлены в Палате депутатов), ожидавшие от короля хоть каких-то предложений о реформах, были оскорблены и возмущены. Далее последовала «банкетная кампания» (как легальная форма собраний), далее — запрет банкетов, затем — манифестация против запрета, баррикады, вооруженное восстание.

И парламент вовсе не был бутафорией: хорошо известны, например, министерский кризис 1839 года, когда объединившиеся в Палате депутатов легитимисты и республиканцы вынудили уйти в отставку кабинет Моле, и кризис 1840 года, когда из-за конфликта с Палатой депутатов в отставку ушел кабинет Сульта.

Вас в вашем вузе учили, что «монархия банкиров» Луи-Филиппа была абсолютной? Плюньте в лицо тому преподавателю, кто вам это сказал. Он получает свои деньги зря.

Во-вторых, рабочие в 1848 году вовсе не «поддержали представителей буржуазии». С самого начала рабочие вели борьбу за социальную республику, демонстрируя неприязнь и даже ненависть к буржуазии. Буржуазия, впрочем — и крупная, и мелкая — отвечала рабочим тем же.

Сначала рабочие — угрозой применения оружия — буквально заставили Палату депутатов (откуда уже бежали сторонники Июльской монархии) отказаться от планов регентства и создать Временное правительство. А затем — тоже угрозой применения оружия — заставили Временное правительство перейти в Ратушу и там провозгласить республику[13]. Затем рабочие — также угрожая применить оружие — вынудили правительство принять их требования о «праве на труд» и об «организации работ»[14]. Но буржуазия (и ее фактическая агентура — в первую очередь «социалист» Луи Блан, вошедший в правительство) обманула рабочих, создав Национальные мастерские — то есть то, что давно пропагандировал Л. Блан, — полностью изменив их смысл: вместо государственных учреждений, управлявшихся рабочими ассоциациями, были созданы, по справедливому заключению К. Маркса, «английские работные дома под открытым небом»[15]. Виктор Марук охарактеризовал Национальные мастерские как сознательное унижение буржуазией рабочих, унижение, навязанное под угрозой голодной смерти:

«Только голод, вызванный острым промышленным кризисом, начавшимся еще до революции и осложнившимся благодаря последним событиям, мог заставить парижских рабочих поступиться своим человеческим достоинством и обратиться к национальным мастерским. Крупная буржуазия желала, чтобы кризис осложнился, во всяком случае она всеми силами ему способствовала. Она поспешила изъять из промышленности свои капиталы, припрятать свои богатства и, таким образом, объявить войну новому режиму. Естественно, что параллельно с тем, как возрастала нужда трудящихся масс, усиливался наплыв в национальные мастерские. Число занятых в мастерских рабочих 11 марта равнялось 5100, 31 марта — 23 250, в конце апреля — 34 520, а в июне достигло 117 310»[16].

Всем было понятно, что это — не решение. Поэтому рабочие — опять-таки угрожая применить силу — вынудили Временное правительство создать орган для решения «рабочего вопроса»[17]. Буржуазное правительство вновь обмануло рабочих, создав вместо министерства труда и прогресса, как те требовали, Люксембургскую комиссию, которая и должна была выработать рекомендации (даже не законы!) по решению «рабочего вопроса». Она не получила «никакой реальной власти, ни денежных средств, она сделалась “министерством благих пожеланий”»[18]. Столь уважаемый вами, Павел, Карл Генрих Маркс так написал — со злой язвительностью и плохо скрываемым гневом — об этом «серьезном результате» и «завоевании» (это ваши слова, Павел) рабочих:

«Рядом с министерствами финансов, торговли, общественных работ, рядом с банком и биржей воздвигалась социалистическая синагога, первосвященники которой, Луи Блан и Альбер, имели своей задачей открыть обетованную землю, возвестить новое евангелие и дать работу (это место можно перевести и как “отвлечь внимание”. — А.Т.) парижскому пролетариату. В отличие от всякой мирской государственной власти они не располагали никаким бюджетом, никакой исполнительной властью. Они должны были своим собственным лбом разбить устои буржуазного строя»[19].

Позже Луи Блан признавался: он прекрасно понимал, что буржуазия отрядила его обманывать рабочих, но он пошел на это, так как перед ним «появился призрак гражданской войны» — Гревская площадь, заполненная рабочими, и делегаты демонстрантов, сидящие в соседней комнате и требующие немедленного ответа. То есть «социалист» Блан так же, как буржуазия, панически боялся вооруженных рабочих и готов был пожертвовать и своей репутацией, и своей карьерой («я пошел в Люксембург, убежденный в том, что я — конченный человек»), лишь бы не дать рабочим победить[20].

Так же — путем давления — рабочие добились и сокращения на 1 час рабочего дня, и отмены маршандажа[21]. Что такое маршандаж? Это система заемного труда (ставшего очень модным у капиталистов сейчас, при неолиберальном наступлении). При заемном труде работников набирает не капиталист напрямую, а специальный подрядчик, рабочие имеют все дела не с капиталистом, а с подрядчиком, что резко ограничивает их возможности в случае трудового конфликта (иногда они даже не знают, на кого они работают, а если и знают, работодатель может быть так далеко, что с ним не поспоришь — как в случае с аутсорсингом). Как видите, Павел, ничего нового в этой системе нет, напротив, она отбрасывает наемного работника на 150 лет назад. Во Франции в середине XIX века маршандаж позволял занижать стоимость рабочей силы вдвое.

Кстати, Павел, вы ничего не слышали о том, что собравшиеся на Болотной и на Сахарова требовали ликвидации заемного труда? Я тоже не слышал.

И еще: вы написали, что рабочие добились 10-часового дня. Это, мягко говоря, не совсем так. 10-часовой рабочий день — это для Парижа. Для остальной Франции — 11-часовой. Но главное, как указал Эритье, то, что

«этот декрет остался мертвой буквой, так как он не намечал ни учреждений для проведения его в жизнь, ни наказаний, которые должны были последовать за его нарушение. Он имел только то значение, что положил начало фабричному законодательству, на которое впоследствии можно было ссылаться»[22].

Изначальный конфликт рабочих и буржуазии имел даже внешнее символическое выражение. Рабочие в феврале свергли монархию под красным знаменем. Именно красное знамя они хотели затем видеть в качестве знамени социальной республики[23]. Однако буржуазии красное знамя было ненавистно. Буржуазия рассматривала его как «знамя террора», «кровавое воспоминание о самых ужасных днях 1793 года и весьма вразумительное изображение целей народного возмущения и средств, которыми эти цели должны … достигаться»[24], — так, словно якобинская диктатура пользовалась красным, а не трехцветным национальным знаменем! Путем долгих переговоров и искусной демагогии буржуазия сохранила триколор, но вынуждена была прикрепить к нему красную розетку. Красную розетку обязаны были носить также все должностные лица республики.

Говоря иначе, с самого начала революции друг другу противостояли социальная республика, которой добивались рабочие, и буржуазная республика, которую мечтала сохранить буржуазия (и крупная, и мелкая). Вплоть до июньской бойни

«февральская республика… не была и не могла быть ничем иным, как буржуазной республикой, но … под непосредственным давлением пролетариата временное правительство принуждено было объявить ее республикой с социальными учреждениями; … парижский пролетариат не был еще в состоянии выйти из рамок буржуазной республики иначе, как в своих представлениях, в воображении»

, но

«данные ему обещания сделались невыносимой опасностью для новой республики и … всё существование временного правительства свелось к беспрестанной борьбе против требований пролетариата»[25].

Это противостояние двух республик предельно откровенно проявилось в уличном противостоянии 16–17 марта 1848 года в Париже, когда сначала (16 марта) на Гревскую площадь выходят «элитные» — богатые буржуазные — батальоны Национальной гвардии («медвежьи шапки») с примкнувшими к ним представителями имущих классов (всего 60 тысяч человек), а на следующий день происходит контрдемонстрация трудящихся во главе с «монтаньярами» (революционной полицией Парижа) и лидерами коммунистических клубов, в которой участвуют, по разным данным, от 100 до 200 тысяч человек[26]. С этого момента до того внешне не афишируемый конфликт стал открытым.

То самое «общегражданское единство», призрак которого вы, Павел, увидели на Болотной площади и которым французская буржуазия усиленно морочила голову французским рабочим, совершенно не мешало этой буржуазии готовить расправу над рабочими. Для этой цели буржуазия создала в Париже мобильную гвардию, куда навербовала 24 тысячи молодых люмпен-пролетариев и безработных (оторвав таким образом от парижских низов часть «горючего материала»), прибегла к локаутам, переводу своих предприятий на сокращенную рабочую неделю или к резкому (до 50%) сокращению штатов. Буржуазия приступила к массированному вывозу денег из страны и изъятию вкладов из банков. Многие банки разорились, началась банковская, денежная и биржевая паника. Экономический кризис, разразившийся еще до революции, резко обострился. Особенно сильно пострадала мелкая буржуазия, сразу превратившаяся от этого в контрреволюционную силу[27].

Буржуазия перешла в контрнаступление. 16 апреля она устроила 100-тысячную мобилизацию своих сил под лозунгами «Долой коммунистов! Долой Кабе! Долой Бланки! Да здравствует армия!». Национальная гвардия на ночь разбила бивуаки прямо на городских площадях. На дома известных социалистов и левые клубы были совершены нападения, помещения подверглись погромам, тех, кто пытался остановить гвардейцев, избивали, «слишком левых» арестовывали. Доносы сыпались дождем и, как говорил начальник столичной полиции Марк Коссидьер, было такое впечатление, что половина города хочет бросить в тюрьму вторую половину. Реакционная вакханалия затянулась по 20 апреля. В Париж были возвращены войска, выведенные из города по требованию рабочей демонстрации 17 марта. Реакция к 20-му поставила под ружье 200 тысяч человек[28].

Вот чем кончилось, дорогой Павел, столь любезное вашему сердцу «общегражданское единение» и «совместное выступление».

В-третьих, вопреки тому, чему вас, видимо, учат в вашем вузе, ни Луи Блан, ни Прудон, ни Бланки вовсе не были «“лидерами” рабочего движения», которые «выпрашивали у господствующего класса в виде милостыни какие-то поблажки для народа»[29]. Не были, поскольку еще не было самого рабочего движения! Это — с одной стороны.

С другой стороны, кто из рабочих знал Луи Блана, этого напыщенного, велеречивого, самовлюбленного краснобая, которого просто читать невозможно (его книги изданы по-русски, можете убедиться)? Его исторические работы читала буржуазия (хотя, конечно, в первую очередь республикански настроенная), его «Организация труда» была известна лишь незначительному меньшинству рабочих[30] (так что потом, в революцию, именно эти люди на вопрос «кто это такой?», отвечали товарищам: «Это Луи Блан. Он — за нас, он — социалист, он придумал “организацию труда”!»). Куда больше Блан был известен как один из основателей и ведущих публицистов левореспубликанской газеты «Реформ». Но и влияние «Реформ» было не столь уж большим (особенно в рабочей среде) — на момент февральской революции 1848 года число подписчиков газеты не доходило и до 2 тысяч[31]. Никаких организаций «луиблановцев» среди парижских рабочих не было. По-настоящему популярен Блан стал только после создания Люксембургской комиссии.

То же самое можно сказать и о Прудоне. Прудон, конечно, составил себе имя книгой «Что такое собственность?», но «лидером рабочих» это его не сделало.

«Февральская революция

— ехидно указывал Маркс, —

произошла для Прудона … совсем некстати, ведь он всего лишь за несколько недель до нее неопровержимо доказал, что “эра революций” навсегда миновала»[32].

Поэтому в февральской революции 1848 года Прудон, как верно заметил Туган-Барановский, «не принимал никакого участия»[33]. В Национальное собрание Прудон был избран на дополнительных выборах накануне июньской бойни — то есть тогда, когда все действительные лидеры социалистов уже были арестованы или скрывались. Это называется «на безрыбье и рак рыба». Никаких прудонистов среди французских рабочих тогда еще и в помине не было — они появились лишь при Второй империи.

Точно так же не был «лидером» и Бланки. Осужденный на смерть (с заменой смертной казни пожизненным заключением) за восстание 1839 года, он только что вышел из тюрьмы — и лишь 25 февраля 1848 года приехал в Париж[34] (то есть уже после свержения монархии и провозглашения республики, в день, когда рабочие вырвали у правительства «право на труд» и «организацию работ»). Понятно, что Бланки, сидя в тюрьме (где он чудом не умер), не мог «планировать революцию в виде конкретного выступления рабочего класса»[35], а приехав в Париж, он первым делом занялся поиском товарищей по тайному обществу — как тех, кто вышел из подполья (и принимал самое активное участие в февральской революции), так и тех, кто был освобожден революцией из тюрем и съезжался в эти дни в столицу. Да, у Бланки, в отличие от Луи Блана и Прудона, было славное имя революционера, но и только. Влияние среди рабочих он стал приобретать позднее — титанической активностью в революционных клубах, в первую очередь, через созданное им Центральное республиканское общество.

И ни Луи Блан, ни Прудон, ни Бланки ничего ни у кого не «выпрашивали». Блан, как я уже писал, оказался натуральным предателем — согласился по заказу буржуазии морочить голову рабочим в Люксембургской комиссии, а в дни Июльского восстания был не на баррикадах, с рабочими, а в Национальном собрании, с их палачами (впрочем, это ему не помогло) — и ничего для рабочих не выпрашивал. Прудон вообще был занят своими полубезумными налоговыми проектами — но тоже ничего не выпрашивал. Это было не в его натуре, он привык громить и клеймить всех налево и направо. Бланки же вообще не относился к числу людей, способных просить. Он, с его слабым здоровьем, проведший полжизни в тюрьмах, даже прошений о помиловании никогда не писал. Зато писал такое: «Мы предпочитаем жить [в тюрьме] вместе с уголовниками, чем просить у наших врагов снисхождения»[36].

Я не знаю, Павел, взяли ли вы слова о «социалистических доктринерах, которые выпрашивали» из какого-нибудь пересказа или непосредственно у Маркса (хотелось бы верить в последнее), но в любом случае вы не поняли, кого Маркс имел в виду. Из того, что им написано[37], совершенно очевидно, что он имел в виду подлинных филантропических социалистов-утопистов, то есть фурьеристов и сен-симонистов (даже не Кабе). Чтобы понять это, нужно обладать большим объемом знаний и пониманием контекста.

Четвертое. Я особенно поражен и возмущен тем, что вы, Павел, написали о Бланки. Интересно, это вам такое в вашем университете наговорили? Простите, у вас не университет, а натуральная заборостроительная академия! Если бы мы жили не в позорной путинской России, деградирующей и разлагающейся, насквозь проворовавшейся, где министром образования числится монструозный Фурсенко, только потому получивший свое место, что он — сосед Путина по дачному поселку, вашу заборостроительную академию не просто разогнали бы к чертовой матери, но и таких преподавателей вышибли бы из профессии пинком под зад, лишили бы дипломов и на всю оставшуюся жизнь отправили бы в зону вечной мерзлоты вручную бороться с последствиями глобального потепления.

Человеку, который, кажется, считает себя марксистом (во всяком случае, призывает журнал «Скепсис» брать пример «с Карла Генриха Маркса»), просто стыдно писать такое о великом французском революционере! Стыдно объявлять Бланки «утопистом», «витавшим в прекрасных облаках своих идеалистических представлений», «выпрашивавшим у господствующего класса … какие-то поблажки» и «не имевшим никакого практического выхода»!

Почитайте, что писали о Бланки люди, не обучавшиеся в позорных фурсенковских заборостроительных академиях:

«Огюст Бланки, замечательный республиканец-коммунист … пользовался таким громадным авторитетом среди своих единомышленников, что его именем была названа социалистическая партия. … Это был редкий, удивительный человек. Он был организатором, душой последних республиканско-коммунистических заговоров, возникавших при буржуазной монархии. Выбитый неоднократно из строя, он с неослабеваемым пылом продолжал начатую борьбу. Он обладал такой несокрушимой энергией, что, находясь в заточении, он организовывал революционные заговоры, которые должны были вспыхнуть на воле.

“Случай поставил во главе демократии, — говорит Ипполит Кастиль (Кастий. — А.Т.) о Бланки, — благородных даровитых организаторов, рожденных для совершения великих дел, не чета обыкновенным болтунам-демагогам. Бланки был не только человек с благородной, кристаллически чистой (кристально чистой. — А.Т.) душой, он представлял очень крупную умственную силу. Он был одарен большим литературным талантом и тонким, научным умом и мог бы сделать блестящую карьеру, но он с презрением отказался от этой мысли. Бланки не был плодовитым писателем, но его немногочисленные произведения, которые он написал исключительно в защиту интересов пролетариата, имели для того времени большое значение”. … Талантливый писатель Габриэль Девилль следующим образом характеризует его деятельность: “Для него коммунизм был конечной целью, борьба между двумя враждебными лагерями, буржуазией и пролетариатом — средством, которое должно вырвать власть из рук первой и передать второму. Если этот переворот будет совершен революционным путем, то учрежденная диктатура парижского пролетариата вызовет ряд таких изменений в экономических и политических отношениях, который сам приведет широкую массу к коммунизму. Последний не может быть навязан народу каким-нибудь декретом”»[38].

Бланки, то есть, был пролетарским революционером. Его можно обвинять в том, что его мировоззрение не стояло на строго научном основании — но тогда такого основания еще не было в природе. Его можно обвинять в том, что он до революции 1848 года был приверженцем ошибочной — заговорщической — тактики, но, во-первых, никакая другая — марксистская — тактика тогда еще не была разработана (сам Маркс состоял в таких же тайных революционных обществах, как и Бланки!), а во-вторых, как раз Бланки был одним из первых, кто в революцию 1848 года эту тактику преодолел, настойчиво удерживая своих сторонников и вообще рабочих от преждевременных выступлений и требуя сосредоточиться на агитационно-пропагандистской и организаторской работе, чтобы просветить, подготовить и собрать в единый кулак критическую массу сторонников[39].

Классовый враг, как всегда, лучше всех понимающий, кто безобидный утопист, а кто действительно опасный противник, ненавидел Бланки и смертельно боялся его. Вот как писал о Бланки классовый враг:

«Бланки, брат известного экономиста того же имени, был человек с образованием, большим умом и необыкновенной силой воли, но вместе с тем интриган от природы, человек без совести, пожираемый честолюбием, и по направлению ума и характера именно созданный для роли демагога, в самом дурном смысле слова. Продолжительное заключение — он был осужден как зачинщик восстания 12 мая 1839 г. и освобожден только февральской революцией — дало его характеру такую резкость и нетерпимость, что даже Ледрю-Роллен с неприятным чувством отворачивался от него и говорил, что у него вместо сердца пузырь с желчью. … он жил, казалось, только мыслью о громадном мщении обществу, которое отняло его юность, любимую им женщину (которая умерла с горя во время его заключения) … он бросился в среду самой низшей черни, на которую он приобрел громадное влияние лестью, обещаниями и возбуждением самых диких страстей. Клуб его был ужасом всего Парижа, и от имени его содрогались все, кто не был его поклонником. Никто конечно (здесь “конечно” употреблено в значении “наверняка”. — А.Т.) не знал, чего он хотел, но его считали способным на самые ужасные вещи»[40].

О безобидных утопистах, «витающих в облаках», так не пишут!

Бланки был единственным, кого по-настоящему боялась буржуазия: «Только один этот кружок (Центральное республиканское общество Бланки. – А.Т.) и внушал серьезные опасения временному правительству»[41]. Буржуазное правительство в лице Ледрю-Роллерна и Луи Блана договорилось с Клубом революции во главе с Барбесом о солидарных действиях по изоляции Бланки, на деньги министерства внутренних дел было создано — для противодействия Бланки — федеративное объединение политических клубов — Клуб клубов[42]. Одновременно Ледрю-Роллен и префект полиции Коссидьер предпринимали безуспешные попытки подкупить или каким-то иным образом завербовать на свою сторону Бланки[43]. После 16 апреля правительство вынесло специальное решение об аресте Бланки как самого опасного человека в стране, но потом — из страха, что этот арест вызовет восстание — решение было отменено[44].

С целью дискредитации Бланки против него — единственного из вождей социалистов и коммунистов — была сфабрикована фальшивка, известная как «документ Ташеро». В этом документе Бланки якобы выдавал властям в 1839 году своих товарищей по тайному обществу. Со временем, конечно, разобрались, что никакого такого документа в 1839 году Бланки не писал, но скандал вышел грандиозный, и хотя на защиту Бланки встали его товарищи по восстанию 1839 года, на великого революционера была брошена тень, и его влияние заметно уменьшилось[45].

Именно Бланки обосновал, почему красное знамя — это знамя социальной революции, знамя рабочих, которым они и имеют право, и должны заменить триколор[46]. Именно Бланки призвал без иллюзий смотреть на республику 1848 года: «Перемена формы и та же сущность. Здание, построенное на привилегиях, в котором ни одним камнем не меньше, только несколькими фразами и украшениями больше»[47]. И публично провозгласил цель: «Недостаточно переменить имя: надо изменить порядок. Республика — это освобождение рабочих; это конец эксплуататорского режима; это начало нового порядка, который освободит труд от тирании капитала»[48]. А также указал и методы:

«Если … мы, как воры во тьме ночной, захватим власть внезапным нападением, кто поручится, что наша власть будет длительной?.. Нам нужны широкие народные массы, предместья, пылающие в огне восстания, нам нужно новое 10 августа. Тогда, по крайней мере, мы будем обладать престижем революционной силы»[49].

«Утопист» и «идеалист» Бланки, где-то там, по вашим, Павел, представлениям, «витавший», в действительности прочно стоял на почве материализма (пусть и не диалектического), настолько прочно, что писал:

«Разве когда-нибудь народы действуют во имя чего-либо другого, кроме своих интересов? Призыв к свободе — это в то же время и призыв к эгоизму, так как свобода — это материальное благо, а рабство — это страдание. Бороться за хлеб, т.е. за жизнь своих детей, — еще более священная цель, чем бороться за свободу. К тому же оба эти интереса смешиваются и образуют поистине лишь один интерес. Голод — это рабство. Разве свободны этот рабочий, этот крестьянин, которых нищета превращает в вьючных животных, эксплуатируемых фабрикантом и землевладельцем? Поговорите-ка с этими несчастными о свободе. Они вам ответят: свобода — это хлеб на столе»[50].

И он же написал знаменитые слова: «У кого меч — у того и хлеб! Перед оружием падают ниц, безоружные толпы разгоняют. Франция, ощетинившаяся штыками трудящихся, — это пришествие социализма»[51]. Ничего себе «утопист» и «идеалист»!

Вас, Павел, заклинающего «Скепсис» именем Маркса, должно, наверное, заинтересовать и то, что сам Маркс думал о Бланки не так, как вы. Он называл Бланки «действительным вождем пролетарской партии»[52], указывал, что во Франции

«пролетариат все более объединяется вокруг революционного социализма, вокруг коммунизма, который сама буржуазия окрестила именем Бланки»[53].

Он именовал Бланки «человеком, которого всегда считал головой и сердцем пролетарской партии во Франции»[54]. Он обращал внимание на проницательность Тьера в 1871 году:

«Коммуна несколько раз предлагала обменять архиепископа и многих других священников на одного только Бланки, находившегося в руках Тьера. Но последний упорно отказывался от этого обмена. Он знал, что, освобождая Бланки, он даст Коммуне голову»[55].

Наконец, Маркс в июне 1879 года — сразу после освобождения Бланки из тюрьмы — через своего зятя Поля Лафарга приглашает Бланки приехать и пожить у них в Лондоне несколько недель. В том же письме содержится прямое заявление, что Бланки — единственный во Франции человек, способный «создать пролетарскую партию и повести ее на завоевание политической власти»[56].

Пятое (и последнее) относительно ваших, Павел, исторических примеров. Всеобщее избирательное право и «честные выборы», столь милые вашему сердцу. Что они дали рабочим, совершившим революцию 1848 года?

Вообще-то, требование всеобщего избирательного права было требованием мелкой буржуазии, выдвинутым еще при Июльской монархии[57]. Рабочие, то есть, добились осуществления чужого политического требования.

Сами выборы, состоявшиеся в апреле 1848 года, принесли революции полное поражение: на выборах абсолютную победу одержала реакция, в том числе крайняя реакция — монархисты[58].

Третируемый вами, Павел, Бланки предупреждал, что так и случится. Он выступал против столь милых вам выборов. Он говорил, что выделенного на предвыборную кампанию месяца недостаточно, чтобы даже просто донести революционную, социалистическую пропаганду до всех избирателей — не говоря уже о том, чтобы убедить их. «Франция далеко не революционна», — предупреждал он[59].

«В течение пятидесяти лет во Франции одна лишь контрреволюция поднимает свой голос. … политическое … воспитание масс, проводившееся устным путем, находилось, и теперь находится, в руках врагов Республики. Внимание народа, в особенности в деревнях, привлекают только знатные представители побежденных партий; люди же, преданные демократическому делу, остаются почти неизвестными народу. … В сельских местностях все влияние сосредоточено в руках духовенства и аристократии. … Несчастные крестьяне, доведенные до положения рабов, стали бы служить ступенью для возвышения своих врагов, угнетающих и эксплуатирующих их. … Народ не знает правды; надо, чтобы он ее узнал. Это дело не одного дня и не одного месяца. … Надо, чтобы свет проник всюду, в самые маленькие, бедные деревушки, надо, чтобы согнутые рабством трудящиеся разогнули спины и поднялись из того состояния прострации и отупения, в котором держат их под своей пятой господствующие касты. … Если выборы состоятся сейчас, они будут реакционными. … Роялистская партия, единственная организованная благодаря своему длительному господству, будет руководить выборами при помощи интриг, подкупа, используя свое общественное влияние; урны принесут ей победу»[60].

Бланки был прав. Крестьянство — большинство населения Франции — проголосовало так, как указали на проповедях кюре. Как вспоминал Луи Менар, «жители деревень легко дали себя убедить, что коммунисты — разбойники и поджигатели, требующие раздела имуществ и общности женщин, и что к ним нельзя не питать достаточно сильной ненависти»[61]. Реакция развернула грандиозную кампанию антикоммунистической клеветы и запугивания — и мелкая буржуазия в панике проголосовала за тех, кто мог охранить ее от этих ужасных рабочих-социалистов. Как писал лидер фурьеристов Виктор Консидеран (кстати, избранный в Национальное собрание),

«спросите любого из этих добропорядочных слабоумных буржуа: кто такой социалист? И он обязательно ответит вам, что социалист — это опасный, безнравственный человек, который мечтает о поджогах и грабежах, о разделе земель и требует общности жен»[62].

Самым первым результатом всеобщих выборов была руанская бойня. В Руане, где также победила реакция, рабочие сочли, что выборы были сфальсифицированы, — и вышли на улицу. Имела ли место фальсификация — выяснить уже невозможно. Однако представляется вероятным, что никаких фальсификаций не было: если реакция победила по всей стране, почему в Руане должно было быть по-другому? Рабочий протест был подавлен ружейным и артиллерийским огнем. Потом началась расправа в рабочих кварталах и массовые аресты республиканцев (не обязательно социалистов!). Итог: около 100 убитых (в том числе много женщин и детей), несколько сот раненых[63].

После этого буржуазия стала спокойно готовить расправу над парижскими рабочими, которые все еще были опасной вооруженной силой. Сначала рабочее движение обезглавили. 15 мая, во время массовой рабочей манифестации в Национальном собрании, когда с парламентской трибуны Бланки напомнил о руанской бойне и потребовал расследования и наказания виновных[64], буржуазия руками провокатора — Луи Юбера — придала этой акции такой оборот, который позволил обвинить рабочих лидеров в попытке захвата власти[65]. В результате все ведущие вожди рабочих были арестованы. Дольше всех скрывался Бланки — его удалось схватить лишь 26 мая[66].

Оставалось спровоцировать рабочих на восстание — в невыгодный для них момент. В качестве провокации было выбрано внезапное закрытие Национальных мастерских. Накануне обнародования этого решения — 19–20 июня — в Париже проводились массовые аресты наиболее активных рабочих (по 200 человек в день)[67]. 22 июня было объявлено, что Национальные мастерские закрываются, рабочим в возрасте 21–25 лет (абсолютному меньшинству) предлагалось вступить в армию, а остальные должны были отправиться в провинцию Солонь на осушение болот[68]. То есть 100 тысяч рабочих предполагалось отправить на самые настоящие каторжные работы — без вины и без решения суда!

Как и рассчитывала буржуазия, это вызвало восстание. Восстал весь рабочий Париж, однако реальное число уличных бойцов составляло 40 тысяч (еще 10 тысяч было в активном резерве) — повстанцы были ограничены количеством имевшихся на руках ружей и пистолетов. Между тем правительство уже стянуло к Парижу вооруженную силу (регулярная армия, национальная гвардия, мобильная гвардия и республиканская гвардия) в размере 110 тысяч человек. К 25 июня, к концу восстания, у правительства было уже 150 тысяч человек и еще 150 тысяч подтягивалось к столице. Повстанцы испытывали острую нехватку боеприпасов и не имели артиллерии, в то время как правительство впервые в истории Парижа массово применило артиллерию в уличных боях[69].

Несмотря на невероятный массовый героизм рабочих и невиданные ни до, ни после баррикады (достигавшие высоты четвертого этажа и выдерживавшие часовой артиллерийский обстрел), восстание кончилось так, как и планировала буржуазия — поражением. Кстати, Бланки предсказал июньские события[70].

После подавления восстания в Париже воцарился «белый террор». На баррикадах погибло (с обеих сторон) 3035 человек, а жертвами «белого террора» стали 11 тысяч (по другим данным — 12). 25 тысяч было арестовано. Была введена такая мера наказания, как ссылка в отдаленные колонии без суда и следствия. 11,5 тысяч человек все же предстали перед судом — и 6374 были по суду оправданы и освобождены. Кроме того, так и не подсчитано число повстанцев, умерших в госпиталях. Известно только, что если из раненых правительственных солдат умирал каждый пятнадцатый, то из раненых повстанцев — каждый пятый[71]. Рабочий класс Парижа был обескровлен до такой степени, что даже и не пытался затем воспрепятствовать установлению Второй империи, — и лишь через 20 лет вновь заявил о себе.

Вот что получили левые, вот что получили рабочие от всеобщего избирательного права, от «честных выборов»!

После июньской бойни буржуазная пресса развернула кампанию травли своих вчерашних якобы союзников — социалистов. Она отказывалась признавать, что имела место борьба между социальной республикой и буржуазной республикой. Александр-Тома Мари, клявшийся накануне революции в любви к рабочим[72] и ставший после июньской бойни министром юстиции, говорил с трибуны Национального собрания: «Это не Республика сражалась с Республикой; это было варварство, которое осмелилось поднять голову против цивилизации»[73].

После этого, видимо, впервые в истории дело массовой антикоммунистической и антисоциалистической пропаганды было поставлено на постоянную, систематическую основу, к нему привлекли и академические кадры, и журналистов, и публицистов, и прозаиков, и драматургов. За это хорошо платили. Представители гражданского общества, тогдашние акунины и парфеновы, с готовностью продавались. Результаты этой систематической пропаганды ощутили на себе даже парижские коммунары 1871 года. Вот образчик такой пропаганды для массового читателя:

«Красный — это не человек, это красный; он не рассуждает, он уже не думает. У него уже нет ни чувства истины, ни чувства справедливости, ни чувства красоты и добра. Это уже не есть нравственное, разумное и свободное существо, каковы вы и я. Без достоинства, без нравственного чувства, без разумности, он приносит в жертву своим самым диким, самым грубым страстям свою свободу, свои инстинкты, свои идеи; это падшее и выродившееся существо. Самое его лицо носит признаки этого вырождения. Лицо у него забитое, огрубевшее, без выражения; мутные, бегающие глаза, никогда не смотрящие в лицо, избегающие взгляда, как глаза свиньи; грубые, негармоничные черты лица; низкий, холодный, сдавленный и плоский лоб; немой, невыразительный, как у осла, рот; крупные, выдающиеся губы, — признак низких страстей; толстый, широкий, неподвижный, без тонкости очертаний и крепко посаженный нос; вот общие характерные, которые вы найдете у большинства раздельщиков. На их лицах начертаны глупость учений и идей, которыми они живут»[74].

Вот что думают о таких, как мы с вами, Павел, представители того самого «гражданского общества», с которыми вы призываете объединяться, — конечно, тогда, когда они не стесняются!

А затем последовали — одна за другой — отмены всех тех достижений рабочего класса, о которых, Павел, вы так гордо писали. В августе 1848 года было восстановлено тюремное заключение за долги[75]. В сентябре были отменены 10–11-часовой рабочий день и «право на труд»[76]. Говорить об отмене смертной казни после массовых бессудных расстрелов июня 1848 года — просто нелепо. Единственное, что осталось, — это отмена рабства в колониях, но это было требование буржуазное: именно капитализм нуждается не в рабе, а в «свободном» наемном работнике.

Наконец, через год — в июне 1849 года — крупная буржуазия вышибла из официальной политики пинком под зад буржуазию мелкую: рабочие были разгромлены, крупная буржуазия больше не нуждалась ни в каких союзниках[77]. Маркс справедливо назвал это «возмездием за июнь 1848 года»[78]. Напоминаю вам, Павел, то, что я писал об отношениях крупной буржуазии и мелкой в «Бунте кастратов».

***

Возникает вопрос: правы ли вы, можно ли проводить сравнение между сегодняшней Россией и Францией 1848 года?

Конечно, можно! Можно и нужно!

В первую очередь, для того, чтобы еще раз напомнить левым, что они ни в коем случае не должны таскать каштаны из огня для классового противника. Вон в 1848 году во Франции они это сделали — и чем всё кончилось? А вы, Павел, призываете именно к этому!

Во вторую — для того, чтобы и вы, и все, кто думает так же, как вы (а таких много), могли убедиться, что в отличие от 1848 года во Франции сегодня в России никакой революции не происходит.

Во Франции рабочие вооруженным путем свергли буржуазную монархию Луи-Филиппа, принудили королевскую семью к бегству из страны. Под руководством членов тайных обществ, имевших опыт уличной вооруженной, баррикадной борьбы, они захватили оружие и в бою подавили сопротивление верных монархии войск.

Вы, Павел, много вооруженных людей видели на Болотной площади или на проспекте Сахарова? С какими именно силами, верными режиму, и где они вступали в бой? Вы призываете «Скепсис» идти на баррикады, но сами эти баррикады существуют исключительно в вашем воображении!

Напоминаю вам, что в 1848 году королевский дворец пал потому, что повстанцы взяли штурмом пост Шато д’О. Если вы думаете, что этот пост был какой-то будкой, вы ошибаетесь. Это было серьезное оборонительное сооружение, способное выдерживать длительную осаду:

День 24 февраля. Взятие поста Шато д’О на площади Пале-Рояль. Литография А. Прово.

Вот скажите мне, какой важный опорный пункт карательного аппарата власти — армии, полиции, ФСБ — взяли штурмом «болотные» демонстранты? Как вы вообще себе это представляете? Хомячки, берущие штурмом здание ФСБ, — это тема для карикатуры. Или для Кончаловского — в продолжение «Щелкунчика».

Где, то есть, вы увидели революцию? Большинство «болотных» выступает всего-навсего за скрупулезное воплощение в жизнь действующего избирательного законодательства. То есть буржуазного, антикоммунистического. Они даже не понимают, что само это законодательство незаконно, поскольку незаконен весь режим включая конституцию 1993 года, на которую он опирается.

Вынужден повторить то, что уже писал когда-то:

«Ельцинская» конституция была якобы принята избирателями в декабре на референдуме. Но дело в том, что политическое действо, которое упорно буржуазной прессой в России и на Западе называлось «референдумом», референдумом в действительности не являлось. В официальных документах оно именовалось не как референдум, а как «опрос населения», что, естественно, лишало его результаты какой-либо юридической силы. Объяснялось это просто: в стране действовал никем не отмененный закон о референдуме, в котором говорилось, что при проведении референдума по конституционным вопросам для принятия предложения требовалось большинство от ОБЩЕГО ЧИСЛА ИЗБИРАТЕЛЕЙ. Президентская же команда в положение об «опросе» заложила правило, что большинством, достаточным для принятия конституции, является большинство в 50% + 1 голос от ПРИНЯВШИХ УЧАСТИЕ В ОПРОСЕ (при условии, что в самом «опросе» участвовало свыше 50% зарегистрированных избирателей).

Официально было объявлено, что более половины избирателей, участвовавших в «референдуме» (то есть на самом деле в опросе населения, не имеющем юридической силы), проголосовало за новую конституцию, после чего эта конституция автоматически вступила в действие.

Но с самого начала возникли вопросы. В частности потому, что официальные цифры результатов выборов так и не были опубликованы, хотя по закону Центризбирком обязан был это сделать. Это побудило ряд журналистов провести самостоятельные расследования, приведшие их к выводу, что в декабре 1993 имела место фальсификация. Одним из первых за расчеты взялся знаменитый любитель скандалов журналист Александр Минкин — сотрудник газеты «Московский комсомолец». Минкин был известен как твердый приверженец Гайдара и яростный гонитель Руцкого и Хасбулатова. Тем интереснее приведенные им цифры. Во-первых, Минкин обнаружил, что в референдуме в апреле 1993 участвовало 107 310 374 избирателя, в то время как в декабре число зарегистрированных избирателей, по официальным данным, сократилось до 105 284 000 человек, то есть исчезли бесследно 2 млн 25 тыс. человек[79]. Такие потери возможны только в том случае, если бы Россия вела войну, сравнимую по размаху со II Мировой войной! (Людские потери СССР во II Мировой войне за полгода составляли приблизительно 3,5 миллиона человек, а если вычленить из этих потерь людские потери только Российской Федерации, то как раз и получится цифра в 2,025 млн человек.) Кроме того, в Россию с апреля по декабрь въехало от 180 до 230 тыс. беженцев и вынужденных переселенцев из других республик распавшегося СССР. Большинство этих людей получило российское гражданство и могло участвовать в «референдуме». За этот же период еще минимум 100 тыс. человек, проживающих в других республиках, получили российское гражданство.

Но изыскания А. Минкина привели к еще более разительным результатам. По данным Центризбиркома, опубликованным 13 декабря 1993, в голосовании участвовало 53% зарегистрированных избирателей, или 55 987 000 человек. Бдительный Минкин тут же высчитал, что, следовательно, голосовавших было 48 895 000, то есть меньше, чем сообщил Центризбирком, на 7 млн человек[80]. Это означало, что голосование по «референдуму» не состоялось, так как в нем приняло участие менее половины зарегистрированных избирателей (половина от 105 284 000, как нетрудно подсчитать, это 52 642 000 человек). Если же предположить, что число избирателей было сфальсифицировано и по меньшей мере 2 млн 25 тыс. человек не были засчитаны, то тем более «референдум» по конституции не состоялся (половина от 107 310 374 человек — это 53 655 187 человек). А это значит, что в декабре «ельцинская» конституция не была принята и, следовательно, действует старая «советская» конституция, в соответствии с которой, кстати, Ельцин — мятежник, узурпатор и государственный преступник. Заодно отметим, что фальсификация общего числа зарегистрированных избирателей в сторону уменьшения имеет смысл только в одном случае: если бойкот «референдума» приобрел такой размах, что сорвал само проведение «референдума».

Однако Минкин не остановился в своих подсчетах и обнаружил, что официальная «Российская газета» 18 декабря 1993 сообщила, что в голосовании участвовало 58 000 000 человек, из них «за» новую конституцию высказалось 32 900 000, то есть 58,4%. Минкин тут же провел проверку и обнаружил, что 58,4% от 58 000 000 равняется 33 872 000. Расхождение на миллион! Дальше еще интереснее: 21 декабря 1993 «Комсомольская правда» сообщила, что «за» новую конституцию проголосовало 32 937 630 человек, то есть 58,4% от числа голосовавших. Минкин вновь проверяет. Получается, что голосовавших было 56 400 510 человек. Опять цифры не сходятся. В тот же день, 21 декабря, «Российская газета» заявляет, что в голосовании участвовало 58 187 755 человек. Минкин справедливо приходит к выводу, что такой фантастический разнобой официальных данных свидетельствует о фальсификации, и предупреждает: «Срок хранения избирательных бюллетеней скоро истекает. Потом их сожгут»[81].

Но основной вывод из проведенного Минкиным расследования достаточно очевиден: как ни считай, а получается, что «за» новую конституцию высказалось менее 31% граждан, имеющих право голоса. Разумеется, совершенно абсурдна ситуация, когда голоса 31% избирателей выдаются за мнение «большинства населения».

Уже в мае 1994 в российской прессе много шума наделал доклад экспертно-аналитического центра при администрации президента Ельцина под руководством А. Собянина, из которого следовало, что результаты выборов и «референдума» в декабре 1993 были сфальсифицированы — в сторону завышения числа избирателей, принявших участие в выборах и в «референдуме». По результатам исследования группы Собянина выходило, что в действительности за принятие новой конституции высказалось лишь 46,1% принявших участие в «референдуме». Показательно, что сначала группа Собянина направила свой доклад «по начальству», то есть Ельцину. В ответ группу разогнали, Собянина уволили. Тогда Собянин предал доклад гласности. Поскольку этот доклад подрывал само понятие законности всех действующих сегодня в России высших властей (включая и Госдуму), власти его проигнорировали. Интересно при этом, что, по сообщениям российской прессы, в западных газетах было опубликовано не зависимое от Собянина исследование, авторы которого также приходят к выводу, что за новую конституцию высказалось лишь 46% участвовавших в референдуме[82]. Иначе говоря, весь режим Второй республики абсолютно незаконен[83].

Самые радикальные из «болотных» требуют всего-навсего бескровной, легитимной передачи власти от Путина к не-Путину. При этом не-Путиным должен быть не Айфончик, потому что с огромным, немыслимым скрипом наши тупые либералы (даже самые «радикальные» из них) доперли все-таки, что Айфончик — это просто комнатная собачка Путина и потому передача власти Айфончику — это то же самое, что передача власти Кони.

Если мирная и легитимная передача власти — это революция, то, следовательно, в подавляющем большинстве стран мира революции происходят постоянно и очень часто: где — раз в четыре года, где — раз в пять лет. А бывает и чаще. Сколько правительств сменилось в Бельгии за последние несколько лет?

Жутко красиво, конечно, звучит:

«“Скепсис” должен прекратить делать выпады в сторону митингов, говоря, что они бессмысленны, и заняться, наконец, тем, что он так долго проповедовал — революционной деятельностью. Перейти от слов к делу»[84].

Наши «левые» «сетевые хомячки» должны быть в восторге. Увы, дорогой Павел, вынужден вас расстроить. «Скепсис» — коллективно самоуправляющаяся структура. Она не подчиняется ничьим командам и указаниям. Даже командам и указаниям главного редактора Сергея Соловьева. Тем более — внешним.

Что же касается «революционной деятельности», то где та революция, в рамках которой «Скепсис», по-вашему, должен прямо сейчас заниматься «революционной деятельностью»? Митинги с гламурными ТВ-шлюхами — это точно не революция! Митинги, на которых от буржуазной власти буржуа требуют всего лишь избегать нарушений на буржуазных выборах, — точно не революция! То, что наша власть — такая глупая и такая жадная, что она не удосужилась провести выборы без фальсификаций и без фальсификаций добиться нужного ей результата, — это историческая случайность, не более того. Фашиствующий неолиберал Берлускони, например, побеждал на выборах без всяких фальсификаций. Просто для этого ему (вернее, тем, кто стоял за ним) приходилось тратить гораздо больше денег — чтобы пропаганда была более изощренной, более изобретательной, более убедительной, более всеобъемлющей. Потом итальянцы Берлускони клеймили, проклинали, устраивали многомиллионные демонстрации и забастовки — ан, было поздно: они его уже сами избрали, он уже сделал всё, для чего крупный капитал и затратил на предвыборную кампанию столько денег.

Лично вам, Павел, я бы вообще не советовал так высокомерно указывать «Скепсису», что он должен делать, а что нет. «Скепсис» существует с 2002 года, он опубликовал три с лишним тысячи статей и книг, он просветил (хотя бы частично) тысячи и тысячи людей — включая вас. Вы, пожалуйста, сначала сделайте какой-никакой журнал, найдите для него коллектив авторов, переводчиков, редакторов, корректоров, верстальщиков, художников и т.д., и т.д., сделайте этот журнал, как «Скепсис», финансово ни от кого независимым — и тогда давайте указания «Скепсису». А до этого у вас такого права нет. Собственно, то же самое я могу сказать и всем нашим «левым» «сетевым хомячкам», которым ЖЖ заменил пьяный треп на кухне. Они как были никем — так никем и остаются. И то, что теперь их мнение могут узнать не только собутыльники, но и (потенциально) весь рунет, ничего не меняет.

И последнее, чтобы покончить с темой высосанной из пальца «революции» — раз уж даже сайт «Рабкор.ру» (который вроде бы должен удерживаться Кагарлицким от публикации шедевров крайнего теоретического невежества) помещает безумные передовицы со словами «будни революции» и «революция стала реальностью»[85]. Не бывает, не может быть революции без предшествующей ей революционной ситуации. Что такое революционная ситуация, каковы ее характеристики, мы знаем из Ленина:

«Каковы … признаки революционной ситуации? … укажем следующие три главные признака: 1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизмененном виде свое господство; тот или иной кризис “верхов”, кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы “низы не хотели”, а требуется еще, чтобы “верхи не могли” жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в “мирную” эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими “верхами”, к самостоятельному историческому выступлению»[86].

Не буду говорить о том, что для революции нужны еще и субъективные факторы (которых нет), это — вторичное, но вот где в сегодняшней России факторы объективные, перечисленные Лениным выше? Где, например, доказательство того, что в последние пару лет произошло экстраординарное обострение «нужды и бедствий угнетенных классов», и где вызванное этим заметное усиление борьбы угнетенных классов против правящего класса, против «верхов»?

Для вашей любимой, Павел, революции 1848 года во Франции такие факты есть. Революции предшествовал аграрный кризис, вызванный болезнью картофеля (уже ставшего основной пищей бедняков) и неурожаем хлеба, а затем и недородом чечевицы, бобов, гороха[87] Это повлекло за собой резкое подорожание продовольствия и, как следствие, массовый голод (особенно свирепый в Эльзасе)[88]. Это, в свою очередь, вызвало массовые волнения, беспорядки и бунты в провинции, из которых самым известным стало восстание в Бюзансе (департамент Эндр)[89].

В 1847 году разразился мировой экономический кризис, от которого Франция пострадала катастрофически. Особенно сильно пострадало до того бурно развивавшееся железнодорожное строительство, где без работы осталось 780 тысяч человек[90]. В Париже из 318 тысяч рабочих работы лишилось 100 тысяч[91]. Резко сократились заработки даже тех, кто не потерял своих рабочих мест. Так, реальная заработная плата рабочих-текстильщиков сократилась на 30%[92]. Экономический кризис усугубился кризисом финансовым. Разорился ряд банков, включая крупнейший акционерный банк Франции. За 1847 год обанкротилось 4762 фирмы. В панике правительство объявило мораторий на коммерческие обязательства банков[93].

Рабочие впали в чудовищную нищету.

«Специальная анкета по обследованию положения рабочих в г. Лилле констатировала, что из 21 000 детей в возрасте до 5 лет умирает 20 700. Эта же анкета дает следующее описание условий жизни рабочих Лилля. “Это население париев кажется обреченным на крайнюю нищету, даже на состояние дикости… Окна жилищ, двери погребов (лилльское население живет под землей) открываются на смрадные проходы… В двориках толпится вокруг посетителей странное население детей — чахлых, горбатых, безобразных с бледными землистого цвета лицами — большая часть этих несчастных почти голы, более счастливые — покрыты лохмотьями”. Насколько велика была нужда трудящихся, свидетельствуют следующие факты. Из каждых 29 ремесленников и рабочих один существовал за счет благотворительности, а из каждых 10 тыс. человек, призываемых на военную службу, 8900 оказывались к ней негодными»[94].

Жером-Адольф Бланки, брат великого революционера, проведший обследование основных промышленных центров Франции, оставил впечатляющее описание катастрофического положения рабочих, вызванного экономическим кризисом:

«В хлопчатобумажной промышленности есть категории рабочих, зарплаты которых не хватает на жизнь, даже если заработок постоянный. … В Руане и еще больше в Лилле есть трущобы, не заслуживающие названия жилищ, где люди дышат убийственным воздухом, где дети преждевременно дряхлеют после самых тяжелых болезней… Свыше 30 тыс. детей не получает никакого образования. В департаменте Севера (департамент Норд. — А.Т.) царит наибольшая нужда. … Значительная часть фабричного населения Лилля живет в подвалах, находящихся на 2–3 метра под землей. … Свежий воздух проходит туда лишь через дверь лестницы. … В тот же день я осматривал центральную тюрьму, она казалась дворцом… В Лилле едва одна четвертая детей посещают школу: одни не посещают школы потому, что преждевременно работают вопреки закону на фабриках, другие потому, что недостаточно одеты, чтобы выйти из своих подвалов. … Можно признать общим правилом… сокращение заработной платы в названных отраслях. … В Лилле некоторые категории рабочих не могут существовать на заработную плату. … Некоторые работницы не могут заработать и 300 франков в год, работая 14 часов в день, привязанные ремнем к станку, чтобы иметь возможность работать одновременно руками и ногами. … Наиболее подвержены безработице те отрасли, в которых рабочий меньше всего зарабатывает»[95].

Вот скажите мне, Павел, где вы видите в сегодняшней России такие картины, как те, что описаны Ж.-А. Бланки?

Во Франции накануне революции 1848 года это «обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов» вызвало, как и писал Ленин, резкое увеличение политической активности угнетенных, то есть резкое усиление классовой борьбы. О крестьянских беспорядках я уже писал выше (кстати, они не везде были чисто крестьянскими — за упомянутое восстание в Бюзансе были гильотинированы четверо рабочих). В Нанте в 1847 году имела место грандиозная трехмесячная забастовка каменщиков и строительных рабочих, которая была подавлена только с помощью введенных в город войск. Забастовка горняков на 65 каменноугольных шахтах Луары вылилась в массовые беспорядки, когда полиция стреляла по забастовщикам. Забастовка плотников в Ренне превратилась в массовые антиправительственные выступления и уличные бои. В Лилле рабочие устроили беспорядки под революционными и республиканскими лозунгами[96]. Именно это явное обострение классовой борьбы и заставило Одилона Барро выдвинуть знаменитый лозунг «Реформа во имя избежания революции», что было прямым свидетельством кризиса «верхов».

А теперь скажите мне, дорогой Павел, где вы видите в России аналогичные примеры? Где представители угнетенных классов, бедняки, озверевшие и отчаявшиеся от своей невыносимой жизни, переходят к активной массовой борьбе с правящим классом? Где вы видите хотя бы забастовки, переходящие в политический конфликт? И похожи ли участники митингов на Болотной и Сахарова на таких отчаявшихся бедняков?

По общим правилам материализма, из ленинской триады, характеризующей революционную ситуацию, главным является второй пункт, экономический. Из него уже вытекает третий, социальный, а уж от них зависит и первый, чисто политический. Ни второго, ни третьего пункта мы в России пока не наблюдаем. Что касается пункта первого, его тоже нет. Предложение восстановить (в урезанном виде) выборность губернаторов и понизить для партий барьер прохождения в Госдуму — отнюдь не «кризис “верхов”». Губернаторов у нас выбирали и при Ельцине, и при Путине. Никакой угрозы для капитализма это, естественно, не представляло. Присутствие в Госдуме 3–5–7 левых депутатов ни на что всерьез не влияет: что эти 3–5–7 голосов есть, что их нет. Этот вопрос так возбуждает лишь наших политиканов и проходимцев из левых («левых») кругов, которые мечтают о теплых парламентских креслах, высоких парламентских окладах и многочисленных парламентских привилегиях.

Как помешают эти 3–5–7 (пусть даже 15) левых депутатов (предположим, что свершится чудо и они не переродятся в обычных буржуазных парламентариев) «верхам» «править по-старому»? Никак.

Наконец, последнее. Даже если мы на секунду предположим, что сейчас действительно происходит революция, нам, левым, придется задаться вопросом (важнейшим): какая это революция? Социалистическая? Очевидно, нет. Антибуржуазная? Тоже, очевидно, нет. Следовательно, это — не наша «революция». Нам в ней делать нечего.

Наши левые («левые») уже участвовали 20 лет назад в чужой «революции». Результаты оказались (и для самих левых, и для всех трудящихся нашей страны) плачевны. И с тех пор эти левые (поскольку они не хотят признавать, что вели себя как дураки и участвовали в очередном этапе контрреволюции) ищут себе оправданий, изобретая разные визионерско-антинаучные характеристики для событий 20-летней давности: у одних (Ракитские) — это-де «демократическая революция», у других (А. Шубин) — «гражданская». И, конечно, результаты этой «хорошей» революции были у них украдены нехорошей «бюрократией» («номенклатурой»). А сами-то они были вовсе не пособниками контрреволюции, а натуральными революционными ангелами. И, как и подобает ангелам, они не подозревали, что кто-то из их «товарищей по революции» может их обмануть!

То есть «Скепсис» прав, когда говорит про грабли. Трижды, четырежды прав!

И закончим на этом с разговорами о «революции».

***

Вот вы, дорогой Павел, пишете далее:

«Редакция “Скепсиса” также не понимает, что сегодня левому движению по пути со многими “нелевыми”, потому что у всех одна цель: разрушить систему власти, которая сегодня существует. И не надо гнушаться этого — надо лишь помнить свои последующие цели в этом движении и, не дискредитируя себя, всячески перехватывать инициативу у либеральных демократов. … левому движению сегодня необходимо заключить союз с чёртом»[97].

Простите, это вы не понимаете, что вы написали. А редакция «Скепсиса» хорошо понимает, что никакого «левого движения» в стране не существует, есть лишь отдельные левые группы и отдельные индивидуумы разных (подчеркиваю: разных!) левых взглядов. Движение — это по определению нечто куда большее, более многочисленное, чем партия и любая другая политическая организация, это что-то, что структурно включает в себя разные партии и организации. Вот многомиллионные антивоенное движение, рабочее движение, студенческое движение, крестьянское движение, национально-освободительное движение и т.п. — это движения. А несколько сотен почти ни в чем между собой не согласных разношерстных левых (и «левых»), явившихся на чужой митинг — это не движение[98]. Так что у вашего указания, кому с кем «по пути» или «не по пути», просто нет предмета приложения.

То, что мы сейчас имеем, сами же левые (и «левые») именуют явно пренебрежительным словом «движуха». Разница же между движением и «движухой», если воспользоваться известным сравнением, такая же, как между Государем Императором и «милостивым государем». Я искренне надеюсь, дорогой Павел, что это сравнение вам понятно.

Если же говорить не о «движении», а просто о левых, то хотелось бы знать, с каких пор фашисты стали теми, с кем левым по пути. Вы что, фашистов на этих митингах не заметили?

По моему мнению, то, что наши анархисты и троцкисты участвовали в одних и тех же митингах, проводившихся с одной и той же целью, что называется, бок о бок с фашистами, полностью дискредитирует их как левых. С этого момента они просто не имеют права называться левыми. Интересно, что сказали бы испанские анархисты 30-х годов, которых так любят расхваливать наши сегодняшние анархи, если бы узнали, что их российские последователи участвовали с фашистами в совместных политических действиях? Полагаю, и говорить ничего не стали бы, а просто сразу, без суда и следствия поставили бы наших анархов к стенке[99]. Я убежден, что только тот факт, что обе московские троцкистские группы — и КРИ, и РСД — оказались на этих митингах рядом с фашистами, воспрепятствовал написанию ими доносов на Запад, руководству — с изобличением «неправильной тенденции» — и только поэтому в международном троцкизме еще не разразился скандал. Если бы себя так повела только одна группа, вторая уже ославила бы ее как «пособника фашистов» по всему миру — и соответствующая тенденция уже понесла бы колоссальные репутационные потери.

Вот вы написали: «не дискредитируя себя». Нельзя не дискредитировать себя, участвуя в совместных с фашистами многотысячных политических акциях.

И уж нужно быть или законченными дураками, или натуральными предателями, или беспринципными политиканами, чтобы после нападений 19 января участвовать в совместных с фашистами действиях. Напоминаю, что 19 января 2012 года — то есть уже и после Болотной, и после Сахарова — националисты совершили вооруженные нападения на антифашистов в Москве, Питере и Воронеже, пятеро антифашистов были ранены[100]. Значит, они вас будут резать и стрелять, а вы с ними будете в одних митингах и демонстрациях участвовать? Кого бог хочет наказать, прежде лишает разума.

Затем: какую инициативу левые должны «перехватывать у либеральных демократов»? По отставке Чурова? Чуров — «шестерка». Ну, заменят Чурова на другого такого же. Вы по молодости лет, наверное, не помните, что до Чурова был Вешняков? Вы полагаете, при Вешнякове фальсификаций не было?

Кроме того, у нас в стране нет либеральных демократов (если, конечно, не считать ЛДПР). Наши либералы — антидемократичны (как всякие неолибералы), а наши демократы (подлинные демократы, то есть сторонники настоящего, а не формально провозглашенного народовластия, а настоящее народовластие невозможно в классовом обществе и при сохранении имущественного неравенства) — ни в коем случае не либеральны.

Так что, простите, «левое движение» не может «заключить союз с чертом». Ибо а) нет самого движения, б) нет такого одного-единственного «черта» (а есть много чертей — от Поткина-Белова и Навального, крайне правых одного сорта, и до Кудрина и Прохорова, крайне правых другого сорта; и куда логичнее, что эти черти заключат союз между собой, послав куда подальше всех левых, может быть, и шумных, но совершенно не влиятельных, не имеющих ни денег, ни СМИ, ни подготовленных кадров) и в) нет оснований для такого союза. Я уже не говорю, что везде и всегда союз левых с крайне правыми заканчивался тем, что правые вырезали левых. Я об этом уже писал и приводил примеры. Читайте мою статью «Революция и джихад»[101]. Это я вам советую в качестве дополнительной иллюстрации того, что вы совершенно неверно понимаете цитату из Маркса.

Вот вы, Павел, упрекаете «Скепсис»:

«нам предлагают выступать самостоятельно в порядке местечковой самоорганизации “против ликвидации больниц, школ, детских садов и застраивания парков церквями, против насаждения в школе религии и мракобесия, против нищенских зарплат, переработок и штрафов на предприятиях, против воровства управляющих компаний в ЖКХ”. Всё это правильные и нужные вещи, но такие акции, во-первых, пока не способны вовлечь столько людей, как “болотный” и “сахарный” митинги, а во-вторых, будут иметь больше шансов на успех, если эти инициативы будут озвучиваться и поддерживаться на массовых митингах»[102].

Хорошее слово — «местечковый». Эмоционально сильное. Браво, Павел! Есть еще слова «пейсатый» и «пархатый». Советую тоже взять на вооружение.

А если по сути, то мне непонятно, почему вас (как и многих других наших левых) интересует только число людей, а не причины, приведшие их на митинг, не взгляды этих людей, не, наконец, качество кадров, собирающихся на площадях. У левых «больше шансов на успех», если их «инициативы будут озвучиваться и поддерживаться на массовых митингах»? Ну да, конечно. Приходит, например, негр-коммунист на массовый митинг белых расистов — и давай там «озвучивать инициативы». Представляю, как его поддержат!

Может быть, все-таки не на любых митингах?

Наши левые (скорее, конечно, «левые») жутко гордятся тем, что паре-тройке их представителей на чужом, не левом митинге дали слово — наряду с неолибералами и (полу)фашистами. Нашли чем гордиться! Выступать рядом — не в дебатах, а на совместном митинге — с Тором и Крыловым (как и с Немцовым и Кудриным) для левого — позор. Я уже не говорю, что позорно и выступать, и присутствовать на одном митинге с такими персонажами, как Тина Канделаки и Ксения Собчак, на которых пробы ставить негде. Если хотите быть такими же — митинг не нужен. Заведите бордель, приглашайте клиентов. Точно так же негде ставить пробы на Ярмольнике, а ведь есть запись с позволения сказать дискуссиии «леваков» из РСД с Ярмольником на митинге 24 декабря[103]. Относительно умственного уровня Ярмольника двух мнений быть не может. То, что РСДшники не смогли сразу же полностью разделать Ярмольника под орех (и не сразу же — тоже), свидетельствует о том, что и у них с умственным уровнем — не лучше. Как вообще можно дискутировать с Ярмольником, почему бы тогда нашим «левым» не вести дискуссий с крысами, мухами, червями?

Уважающий себя левый с ксюшами, тинами и ярмольниками, простите, на одном поле нужду справлять не сядет — даже кромешной ночью, даже если заведомо без свидетелей и даже если поле в сто гектаров. А не то что участвовать в одном митинге под одними лозунгами!

Особенно мне интересно, почему вы, дорогой Павел, цитируя редакционную статью «Скепсиса», начинаете цитату именно с указанных слов, старательно не замечая предыдущие, вот эти: «создавайте ячейки сопротивления олигархическому и чиновничьему произволу по месту учебы, работы и жительства»?[104] Напрасно вы от этих предложений отмахиваетесь, презрительно наклеивая на них ярлык «местечковых». Политическая деятельность на предприятиях и в учебных заведениях запрещена законом (разумеется, если речь не идет о «Единой России» или МГЕР — тут про закон сразу забывают). То есть для «местечковой» деятельности нужна элементарная храбрость. А для похода вместе с десятками тысяч зевак на разрешенный митинг требуется только стадное чувство.

Кричать на митинге «Чурова — в отставку!» легко — последствий никаких. А вот пойдите и покричите «В отставку!» своему ректору. Или декану. Кишка тонка? Страшно? Значит, у вас, дорогой Павел, нет никакого морального права критиковать позицию «Скепсиса»!

«Скепсис» предлагает единственно верный ход: явочным порядком расширять границы дозволенного. Закон ведь запрещает по сути создание ячеек, филиалов политических организаций по месту работы и учебы. Но ничего не говорит об организациях формально не политических (таких как студенческий союз, ассоциация преподавателей, клуб любителей социальной дератизации, наконец). А также не запрещает никому состоять в политических организациях вне места работы и учебы — даже в том случае, если почему-то все члены организации (ну, бывает так, случайно) работают или учатся вместе.

То, что предлагает «Скепсис», опасно для тех самых «жуликов и воров», потому что эти действия прямо направлены против материальных интересов правящего класса (а мы знаем, что у «жуликов и воров» самое больное место — кошелек). Это вам не массовые прогулки раз в месяц по разным площадям!

***

Я бы, может, совсем не стал отвечать на статью Павла Андреева (мало ли какие мысли возникают у каких студентов?), если бы она не была, как я вижу, типичной. В частности, конечно, не один Андреев уверен (неизвестно почему), что несколько разрешенных митингов с невразумительными лозунгами — это «революция» (у некоторых умников даже — «социалистическая революция»!) и что левым нужно блокироваться со всеми включая фашиста Поткина и полуфашиста Навального. Но революция не делается митингами. Да и у П. Андреева речь, очевидно, о «союзе с чертом» не на митингах только, а в каких-то более устойчивых политических структурах. В Москве таких структур уже три: Лига избирателей, Оргкомитет Московского объединения избирателей и Координационное объединение левых сил. С Лигой избирателей всё понятно. Насчет Оргкомитета — можете насладиться записью его заседания 5 января[105]. Если лень и некогда смотреть всю запись, кратко изложу: Оргкомитет заседал 4,5 часа и принял два решения — во-первых, никак не называться, во-вторых, не принимать никаких решений! С левыми силами тоже всё понятно — те же, там же, как в классицистской пьесе. Даже обычно увлекающийся Кагарлицкий впал в уныние: «Признаков укрепления левого движения, увы, не замечено. Скорее подтверждается диагноз — все прежние проблемы и болезни как были, так и остались»[106].

Но вот сайт ИКД (и лично Андрей Демидов — у себя в блоге[107]) рекламирует вроде бы более перспективный пример, поскольку этот пример вполне соответствует мифической линии ИКД «от обывателей — к активистам»: в Перми создан некий «Совет 24 декабря»[108].

Я не раз был в Перми, кое-что об этом городе и его «общественных деятелях» знаю и писал. Итак, кого же я вижу в этом «Совете», с какими именно «чертями» заключают союз местные левые?

«Слаутина Галина, политик». Что это за профессия такая — «политик»? Объясняю: Слаутина возглавляла местное отделение Союза правых сил (лучший друг левых, конечно!). Когда корабль СПС стал тонуть, она быстро, как крыса, перебежала в «Яблоко» и получила там место заместителя главы пермского отделения партии (что уже очень плохо говорит о местном «Яблоке»). В таком качестве она долго была депутатом Пермской городской думы. На последних выборах она ни в гордуму, ни в краевое Законодательное собрание, ни в Госдуму не прошла и стала «оппозиционером». А еще она председатель правления Дамского попечительского общества «Анастасия». Вот что писала об этом обществе такая отнюдь не левацкая газета, как «Известия»:

«Дамское попечительское общество “Анастасия” … собравшее под свои знамена всю местную женскую политическую элиту, а также жен мужской политической элиты, провело … благотворительный бал… зал танцевал. Мелькали вице-губернаторы и вице-мэры, депутаты Законодательного собрания и Пермской городской думы. Мэр города одинаково успешно танцевал и быстрые, и медленные танцы (последние — исключительно с женой). Шумел и веселился, пил и закусывал политический и экономический цвет Прикамья. Около вице-губернатора Николая Яшина (и спонсор, и муж. Его супруга Людмила Геннадьевна — одна из самых инициативных дам) веселой стайкой вились просто прекрасные дамы. “Яшин сегодня просто душка”, — услышал корреспондент “Известий” словечко из лексикона прошлого-позапрошлого веков»[109].

В вас еще не проснулось классовое чувство?

«Агишев Андрей, политик». Объясняю: крупный капиталист, был генеральным директором и членом советов директоров крупнейших предприятий и объединений вплоть до «ЛУКОЙЛ-Перми», «Уралгазсервиса» и «Пермрегионгаза». Один из руководителей местного СПС, перебежал оттуда в «Единую Россию». Был депутатом Заксобрания от ЕР. Был фигурантом многих финансовых скандалов, включая скандал с фондом «Детство-1» (суть скандала в том, что там украли деньги у детей-сирот; украсть деньги у сирот — благородное дело, еще Остап Бендер это знал!). В результате Агишеву пришлось покинуть и «Единую Россию», и Заксобрание. Теперь он тоже — «оппозиционер».

«Чебыкин Вадим, депутат Законодательного Собрания Пермского края». Еще один крупный капиталист, в прошлом — вице-губернатор и председатель совета директоров «Пермалко» (поняли, кто спаивал пермяков?), назначен администрацией края в «оппозиционеры».

«Окунев Константин, политик». Еще один крупный капиталист, владелец сети магазинов «Добрыня». Еще один спаиватель пермского населения: основной дистрибьютор продукции местного пивоваренного завода (принадлежащего ТНК «ИнБев»). На последних выборах шел по списку КПРФ, но был со скандалом снят с регистрации. Так он стал «оппозиционером»…

Я, дорогой Павел, могу продолжить список. Но надо ли?

Нынешняя митинговая активность считается, с легкой руки Навального, «борьбой с Партией жуликов и воров». В Перми, где сделан следующий шаг после просто митингов, как видим, для борьбы с жуликами и ворами объединились другие жулики и воры.

Вопрос: могут ли с одними жуликами и ворами бороться другие жулики и воры?

Ответ: конечно! Это называется конкуренция. Описана в русской народной поговорке «вор у вора дубинку украл».

Непонятно только, зачем левым помогать одним ворам бороться с другими. Или вы, дорогой Павел, надеетесь, что вторые победят и возьмут в долю?

Возможно, почему же нет. В период, когда нынешняя воровская «элита» только шла к власти, были левые, которые ей активно в этом помогали, обеспечивали «поддержку снизу», «массовку». Например, Конфедерация анархо-синдикалистов (КАС). Я об этом писал, читайте, а то я боюсь, вы думаете, что политика у нас в стране началась с вас, а до вас ничего не было. Было[110].

Где теперь некогда мощная КАС? Нет ее. Где ее активисты? Кто умер (сплошь и рядом — спился, сторчался), кто прозябает в нищете и безвестности, кто стал обычным тупым обывателем, кто продался бюрократ-буржуазии. Но вот некоторые лидеры, действительно, кое-что поимели от своей поддержки тех, кого теперь называют ПЖиВ. Андрей Исаев, лидер КАС, стал первым заместителем председателя ФНПР, заместителем секретаря председателя Генсовета «Единой России», депутатом Госдумы от «Единой России», председателем Комитета Госдумы прошлого созыва по труду и социальной политике и председателем Комитета по труду, социальной политике и делам ветеранов в новоизбранной Госдуме, награжден буржуазным режимом за «верную службу» массой разных наград. Владимир Гурболиков, один из лидеров КАС и член редколлегии КАСовского журнала «Община», стал заместителем главного редактора православного журнала «Фома», успешно засоряет православным мракобесием мозги молодежи (а издательскими программами журнала «Фома» руководит, между прочим, жена Исаева). Еще один лидер КАС — Александр Шубин — дорос одно время до поста советника неолиберального вице-премьера Немцова, но у него, как и у его патрона, что-то не склеилось — и оба теперь в «оппозиционерах», оба отметились присутствием на последних митингах. Известный деятель КАС, составитель КАСовской «Популярной хрестоматии по анархизму» Игорь Уткин стал игуменом Виталием, секретарем Иваново-Вознесенской епархии РПЦ, прославился недавно призывом благословить войска на силовое подавление этих самых митингов[111].

Вот посмотрите на это фото с митинга 24-го[112]:

Слева направо: Александр Морозов, Юрий Кузнецов, Александр Шубин.

Что делает на митинге Морозов, понятно. Он — главный редактор «Русского журнала». Его работодатель Павловский тоже там присутствовал[113]:

Вот с двумя другими персонами интереснее. Юрий Кузнецов — эксперт Комитета по промышленной политике Совета Федерации, пламенный неолиберал, еще недавно — главный редактор неолиберального издательства «ИРИСЭН». Это он издал вдохновившую Брейвика[114] чудовищную профашистскую книгу Пола Готфрида «Странная смерть марксизма», о которой мне приходилось говорить[115] и писать[116]. Он, между прочим, горячо защищал от меня эту книгу[117]. Александр Шубин — член Совета Левого фронта, вошедший туда как руководитель какого-то эфемерного «Советского движения», давно загнувшегося (поразительно, но это тот же человек, который отчаянно боролся против советской власти и СССР в «перестройку» и делал все возможное для их ликвидации!). Знаете, Павел, почему они демонстрируют такое упоенное единство — неолиберал и ЛФовец? Оба они в «перестройку» состояли в КАС. Оба обслуживали интересы советской номенклатуры, демонтировавшей СССР и советское социальное государство, оба рука об руку поставляли этой номенклатуре (из которой и выросла «Партия жуликов и воров») «пушечное мясо» — наивных анархистов, уличную «массовку». Старая любовь не ржавеет. Старые боевые кони почувствовали запах пороха и откликнулись на отдаленный зов трубы. Нефтяной.

***

Особенно меня заинтересовало вот это, посвященное лично мне, место в вашей, Павел, статье:

«Автор утверждает, что в Москве живут лишь “паразитические слои”, которые ничего не производят, а лишь занимаются сотрясанием воздуха. … негоже всех … без малого 12 миллионов (как минимум!), стричь под одну гребёнку»[118].

Можно еще раз перечитать «Бунт кастратов» — и убедиться, что там таких утверждений нет! Но вы их увидели. Что примечательно, не вы один, но и многие другие тоже. Ага! Чует кошка, чье мясо съела! Кто о чём, а вшивый о бане!

Представьте себе, Павел, сотрудники «Скепсиса» тоже были на обоих митингах. В отличие от большинства они занимались там делом: проводили опросы, чтобы выяснить, кто пришел и почему. Первичные результаты этих опросов редакция «Скепсиса» мне любезно предоставила.

Так вот, дорогой Павел, удивительно, но факт: на Болотной почти все опрошенные скрывали свою профессию! Понимаете, не место работы (это я еще могу понять и объяснить, допустим, опасением репрессий — которых, как мы знаем, не было), а профессию. Честные люди свою профессию не скрывают. Порядочные люди свою профессию не скрывают. Чем же занимались все эти «скрытные», пришедшие на митинг? Кем они были? Сотрудниками ФСБ и Центра «Э» в штатском? Стукачами, которых обязали прийти, чтобы выискивать знакомых — и писать потом на них доносы? Наркоторговцами? Содержателями борделей и их штатными работниками? Мальчиками и девочками по вызову? Проституированность отдельных «раскрученных» фигур, участвовавших в митинге, общеизвестна, но чтобы их было так много…

Исключения были редки. Двое признались, что они — авиационные инженеры; была женщина-учитель; была группа молодых (моложе 30 лет) людей, работающих в сфере пиара, логистики и маркетинга. Была, наконец, группа студентов из Литературного института и из Юридической академии. Говорите что хотите, но ни тот, ни другой вуз не являются ни учебными заведениями, где готовят полезных для нашей экономики и общества специалистов, ни оплотом левых (или даже потенциально левых). О Юридической академии вообще молчу — один из студентов так прямо и сказал: «Учусь в самом коррупционном учебном заведении». Моральная репутация юридических кадров общеизвестна. Похоже, профессиональные уголовники сейчас совершают преступлений меньше, чем профессиональные юристы. Юридическая академия и поставляет нам эти кадры.

Итак, что же нам дали опросы этих людей, скрывавших свои профессии, но которых вы, Павел, призываете всячески поддерживать, уподобляясь РСД, КРИ и анархистам?

Во-первых, обнаружилось, что они сами не понимают, зачем пришли на Болотную: они требуют пересчета голосов, при котором украденные «Единой Россией» у КПРФ, «Справедливой России» и других партий голоса вернутся к этим партиям, — но сами опрошенные этим партиям не доверяют, не считают их выразителями своих интересов!

Дословно:

«— Какие-нибудь партии выражают ваши интересы?

— Нет (хором)…

— Нет, партий, выражающих мои интересы, нет, но в каждой партии есть люди, которые умеют работать [! Ага, и в ЕР, и в СС у Дёмушкина… А как работали в НСДАП! — А.Т.]…

— Нет, конечно! Никакая из этих партий…

— Такой партии нет, но есть пара партий, интересы которых я частично разделяю…

— Нет [это как раз “пиар, логистика, маркетинг”. Э, а как же Прохоров?! Совсем у него советники мышей не ловят! — А.Т.].

— Нет, ни одна действующая партия. Все они мутят…

— Ближе всего “Яблоко”, а так — не за кого.

— Я голосовала за “Яблоко”, но по принципу “Велика Россия — а голосовать не за кого”: я не полностью разделяю их взгляды…»

В опрос, добавлю, попали и разные партийные активисты — КПРФ, ЛДПР, «Патриотов России» — но они были на Болоте «по заданию партии», их ответы я тут, разумеется, не привожу.

Во-вторых, собравшиеся были противниками революции. Об этом уже много везде написано. Опрос «Скепсиса» это подтвердил. Но выявилось большее: они не хотят не только революции, они не хотят участвовать ни в какой политической борьбе, политической деятельности:

«— Я считаю, что должен быть только конструктив…

— Выражают ли ваши интересы партии?

— Нет, но это неважно. Важно, чтобы был выбор [! Помнится, Ленин говорил, что в буржуазном обществе выборы — это когда угнетенным предоставляют право самим выбирать, кто из угнетателей будет их грабить и обирать. — А.Т.]…

— Тот же Путин и “Единая Россия” должны выйти навстречу.

— Вы считаете, что возможен диалог с ними?

— Да, да. Это не революция, это диалог…

— Все орут эти лозунги, что против кого-то… Нужно сознательное гражданское общество, которое будет высказывать идеи не против, а за… Это мирный митинг, это просто диалог с правительством…

— Очень не хотелось бы, чтобы началась революция…

— Нет идеи организовать [какое-нибудь низовое, пусть локальное, сопротивление режиму. — А.Т.]?

— Это большая ответственность. Пока я не готов… У меня есть работа, я учусь, я развиваюсь сам для себя, а делать для кого-то… [классическая буржуазная трусость. Классический буржуазный эгоизм. — А.Т.].

— В каждой партии есть интересные люди. Я голосовал за “Яблоко”, хотя у меня к ним много вопросов. Я православный, но к церкви у меня тоже много вопросов. К каждой партии есть вопросы, но есть и что-то полезное. Если покопаться, даже в “ЕдРе” есть здравые люди. Не факт, что она [“Единая Россия”. — А.Т.] выражает глобальный интерес, но все создается на основе корпорации: тот же Жирик, если его на культуру направить — будет цирк развиваться… [бедная культура! — А.Т.]».

И, как вывод — наблюдение некоего 40-летнего «мужчины с мощным голосом и волевым лицом»:

«…Навалом нового народа здесь, неофитов, которые во всё это инкорпорируются… которые просто хотят голосовать. Просто голосовать, не более того, не за ЛДПР, не за ПАРНАС, а просто — голосовать!..»

Дорогой Павел! Вы предлагаете мне и «Скепсису» поддерживать вот этих врагов революции — и утверждаете, что это и будет «революционная деятельность»?

В-третьих, опрос показал, что у «болотных» промыты мозги — и они промыты в духе неолиберально-консервативного консенсуса:

«— Важно, чтобы была конкуренция… — [Нужно] поднимать православие — в исконно православной стране…»

Особенно в этом смысле сильное впечатление производят учительница и инженеры-авиастроители.

Учительницу сотрудники «Скепсиса» пытались вывести на разговор о проблемах образования, наивно думая, что найдут в ней союзника. Как бы не так:

«— Как решать проблемы коммерциализации образования, ЕГЭ, подушного финансирования?.. Школа деградирует…

— Школы очень разные [это форма вежливого несогласия и уклонения от дискуссии. — А.Т.]… Если у людей есть деньги платить за своего ребенка — пускай.

— Но образование-то коммерциализируется для всех…

— У каждого свои представления [вновь — вежливое уклонение. То есть: я вас, коммуняк проклятых, раскусила, я с вами спорить не буду, мне это неинтересно. — А.Т.]… Главное — учить детей, и учить хорошо [а это уже демагогия. Хорошо научить детей можно и закону божьему, и креационизму, и расизму, и фашизму. Так хорошо научить, что от зубов будет отскакивать! — А.Т.]».

Еще хлеще оказались инженеры-авиастроители. Они единственные сами подняли социально-экономические вопросы. Но как!

«— У нас система высшего образования дискредитирована, дипломы не принимают нигде. Вот я езжу за границу — везде нужно доказывать [ага, а других проблем с образованием у нас нет? — А.Т.]… С авиацией происходит полный бардак, сознательный развал происходит много лет, в этом году закрылся 400-й ремонтный авиазавод в Москве, до этого закрылся 401-й завод в Минводах — по одинаковой схеме: всё вывезли, распилили, отдали под [автомобильные. — А.Т.] стоянки. Ничего не осталось. У меня мать на 400-м заводе работала…

— Так, может, сопротивление организовывать, забастовки?

— Это нужно делать через власть, наши авиационные заводы уже не способны выполнить заказы, даже если они будут… Нужно … выводить заводы из госсектора… Нужно… чтобы государство брало на себя часть финансирования [уже приватизированных заводов. – А.Т.]…»

Я знаю некоторое количество людей, имеющих отношение к авиационной промышленности в разных городах — в Москве, Ярославле, Рыбинске, Самаре, Комсомольске-на-Амуре. Я могу смело сказать, что «болотные» инженеры-авиастроители — это, мягко говоря, нетипичные инженеры-авиастроители! Они, как и все остальные люди в их отрасли, знают, как именно происходит уничтожение авиапрома: предприятие приватизируется, оборудование демонтируется, режется на металлолом, деньги новые хозяева вывозят за рубеж, территорию и корпуса (если стены и потолки остались) сдают в аренду. Они сами эту схему описали — на примере 400-го и 401-го заводов. И при этом они настаивают именно на тотальной приватизации всей отрасли — и затем на систематической подкормке расхитителей-приватизаторов из государственного кармана! Это — неолиберализм, даже более наглый, чем у Тэтчер! Это не инженеры-авиастроители, это ублюдки какие-то! Очевидно, что всё, что их волнует, — это что их дипломы на Западе не признают. А то давно бы слиняли…

Это, значит, вот их мы со «Скепсисом» должны поддерживать?

Итак, чем опрос на Болотной опроверг статью «Не наступать на грабли!» и статью «Бунт кастратов»? Ничем. На Болоте были, конечно, разные люди — и политические активисты, и множество зевак. Но не они определяли лицо собравшихся. Это лицо определяли именно представители средних городских слоев, сытые потребители. С их точки зрения, они — пуп земли, покупатель, который всегда прав. Весь остальной мир в их представлении — это сфера обслуживания: и культура, и наука, и здравоохранение, и образование. И власть. Вот только власть не хочет почему-то вести себя как сфера обслуживания. Поэтому они недовольны. Они заказали текилу, а им говорят: «Извините, текилу не производим. Есть только водка, коньяк, ликеры». Как это так! — возмутились потребители. Мы же — клиенты! Клиенты всегда правы! Это же… это же… это же совок!

И они пошли на Болотную площадь коллективно вызывать метрдотеля…

Те, кто назвал этот протест «революцией норковых шуб» и «бунтом метросексуалов», конечно, загнули. Но перед нами действительно — типичный гламур. Даже если сами участники не гламурны. Они все хотят потреблять, они не хотят ни за что бороться, не хотят ни жертвовать чем-то, ни рисковать. Они — взрослые люди — демонстрируют откровенный инфантилизм. Это — психология «офисного планктона» и хипстеров, распространившаяся далеко за пределы самого «офисного планктона» и хипстеров. Люди на Болоте, возможно, формально не являлись мелкой буржуазией, но они хотели ей быть. Психологически они ей и были.

Предыдущий бунт потребителей уничтожил Советский Союз. Так что статья «Скепсиса» названа совершенно верно.

А еще на Болоте широко распространяли такую листовку:

Просто Энджи и Крис. Гламурные чучундры. «Тупая тупость».

Такая вот «революция». Пони не обидит.

Ни пони.

Ни Кони.

Ни хозяина Кони.

Было много сказано и написано, что на проспекте Сахарова собралась куда более разнообразная публика, чем на Болотной. Опрос «Скепсиса» это «куда более» не подтвердил. Может, и было разнообразие, но явно не принципиальное. Тем более, что, как выяснилось, около 70% опрошенных были и на Болотной тоже.

Единственным заметным отличием было то, что почти все опрошенные не скрывали своей профессии. Правда, некоторые аттестовывали себя как-то странно. Например, «группа редакторов Википедии». Это все-таки не профессия, это не источник доходов! Или «бывшие коллеги по КБ “Салют” (инженеры)». Сейчас, однако, на КБ «Салют» не работают, а где работают (и кем) — не сказали. Что уже наводит на грустные размышления.

Остальные: программист, IT-шник, инженеры-разработчики в нефтяной отрасли, мультимедиа-разработчик, студент МГИМО (политология), студент ВМК МГУ, студент московского филиала СПбГУ (рекламный факультет), аспирант (преподает в школе историю и обществознание), психолог (но работает в Пушкинском музее), школьник, студенты философского факультета МГУ. Наконец, два человека, неизвестно где работающие, но представившиеся как «выпускники МГУ, мехмат и ВМК» (логично предположить, что это тоже программисты, IT-шники). Основная масса — молодые (20 с чем-то лет), есть и 19-летние, разбавленные небольшим количеством 40-летних. Самые большие контингенты (больше трети) — программисты и IT-шники, то есть лица с математическим образованием (то есть те, кто максимально далек — и по образованию, и по методу мышления — от области общественно-политических дисциплин; не случайно когда математики самоуверенно, без подготовки вторгаются в эту область, мы получаем Шафаревича, Фоменко и Кургиняна) и студенты. Пара гуманитариев с высшим образованием. Столько же разработчиков из «нефтянки», то есть отрасли с очень высокими доходами.

На Болотной, как мы помним, уровень осознания своих действий был крайне низок. Собравшиеся на проспекте Сахарова ничем принципиально не отличались, увы:

«— Меня, грубо говоря, кинули, и мне обидно…

— Стыдно не пойти… Все приличные люди, грубо говоря, пришли…

— Скажу нетривиальную мысль: на самом деле это митинг в поддержку Путина…»

Оказывается, эта беспомощность тесно связана, как и на Болотной, с практически полной аполитичностью и тотальным недоверием ко всем партиям:

«— Путин и Медведев нас, безусловно, задолбали, но те же Явлинский и Немцов задолбали тоже…

— …я против всех [тогда зачем тебе выборы?! — А.Т.]…

— Мы политически нейтральны…

— Вы не симпатизируете оппозиции?

— На мой взгляд, система гнила целиком.

— А к каким политическим силам вы склоняетесь?

— Я не склоняюсь ни к каким силам…

— … к той оппозиции, которая есть сейчас в России, я отношусь как к декорации…

— Ни одна партия не представляет ваши интересы сегодня?

— В целом, ни одна партия в общем не представляет все эти интересы, по сути…»

Собственно, из той же области были ответы нелепого характера. Такие, например:

«— В оппозиции — разные люди. Что касается, например, Акунина и Парфенова, то я их безусловно поддерживаю [какую политическую линию представляют Акунин и Парфенов? Никакую. Они прямо заявили о своей аполитичности и о том, что они просто за “честные выборы”. Говоря иначе, они если и оппозиция, то не политическая. — А.Т.]…

— … я очень хорошо помню 91-й год. Тогда было очень много идеализма, много прекраснодушных идей. Я очень отрицательно отношусь к Ельцину, потому что он предал, в общем-то, своих сторонников [больше не почему? Всё остальное, начиная с массового убийства людей с помощью “шоковой терапии” и разворовывания национальных богатств и кончая государственным переворотом 1993 года — чепуха? — А.Т.]. И нужно как-то постараться избежать этого сейчас, потому что безупречных лидеров-то мало, и пока не появятся лидеры, которые будут именно с чистой совестью, до этих пор никакого движения дальше не будет [ничего с 91-го не забыл и ничему не научился. Как говорится в фильме “Бриллиантовая рука”, если человек идиот — это надолго. — А.Т.]…»

Что мы можем почерпнуть из этого опроса об идеологических пристрастиях пришедших? Кое-что можем:

«— Вы себя ассоциируете именно с либеральной идеей?

— С “Яблоком” — отчасти, с Немцовым — нет…

— Но многие участники оппозиции запятнали себя… участием в преступлениях ельцинско-путинского режима…

— Я считаю, что слово “преступление” слишком серьезно, чтобы им бросаться [в переводе на русский: лично меня это не коснулось, значит, это не преступление! — А.Т.]…

— Отражает ли какая-либо из существующих партий ваши объективные интересы?

— Может быть, Консервативная партия Великобритании. Нужна партия, выражающая интересы… “среднего класса”. Именно эти люди сюда и пришли. Те, кто каждый день сидит за компьютером — ясное дело, не за станком [каково! У вас есть еще вопросы, Павел? — А.Т.]…

— Вы считаете, что государство должно быть социальным или основанным на “свободном рынке”?

— …у меня такая … идея: за технократию…

— Я за то, чтоб было как в Европе…»

То есть перед нами — либерально-консервативный консенсус. Левым, тем более революционным идеям в нем места нет.

Особенно интересно посмотреть, какие общие жизненные установки заложены в головах этих людей, никто из которых не участвует напрямую в материальном производстве, а также как они собираются жить, что делать. Итак:

«— Общество сейчас постиндустриальное [! Он в это искренне верит! Он верит, что хлеб растет в социальных сетях, дома выдуваются прямо из компа, обувь достают из принтеров! — А.Т.], поэтому не нужны как таковые эти рабочие руки на заводах…

— Дальше вы по специальности собираетесь работать, в рекламе?

— Да…

— А вообще нужно… работать, делать свое дело правильно и добиваться того, чтобы профессиональные группы, то есть ученые, музейщики, учителя [больше у нас никого нет? — А.Т.] сами решали свои вопросы…

— …дальше уже нужно идти, работая… над гражданским обществом…

— …меня… кинули, и мне обидно.

— То есть это для вас — главная причина? Не состояние экономики страны, не вымирание населения?

— Подождите, это уже другое, это уже как следствие. Если у нас будут хорошие выборы… тогда и экономика [! — А.Т.]…

— …экономика меня не волнует, я всегда прокормлюсь…

— Вы принципиально против эмиграции?

— …Если придется, уедем, какие проблемы — языки мы знаем. К тому же мир сейчас достаточно глобален, не все зависит от места проживания.

— А как насчет основной массы населения?

(Один пожимает плечами.) [то есть: а на основную массу населения нам глубоко плевать! — А.Т.]

— Готовы ли вы бороться… против… разрушения и коммерциализации образования, клерикализации образования, то есть введения православия в школах и вузах?

— Насчет закона божьего мы не знаем, надо или не надо, но это вопрос не первостепенный… За образование мы готовы и заплатить [слушайте, слушайте! — А.Т.], если оно будет хорошее [внимание: это — “бывшие инженеры КБ “Салют””. Те, что за Консервативную партию Великобритании, считают себя “средним классом” и презирают людей, стоящих за станком. — А.Т.]…»

Добавлю к этому еще два свидетельства — из источников, которым я доверяю. Вот что пишет мне один из моих корреспондентов (переводчик, выпускница истфака МГУ):

«От митинга остались двойственные впечатления. Я его очень лично восприняла. С одной стороны было страшно. И не танков под кустом, не спецназа в засаде, а ТОЛПЫ. В какой-то момент я осознала, что если вдруг что-то случится, что я не смогу ничего сделать, чтобы как-то спасти свою жизнь. Столько народу я еще никогда не видела. Опыта участия в таких мероприятиях у меня нет, поэтому аж дух захватывало от опасности и одновременно от осознания своего геройства».

Полагаю, таких любопытствующих на проспекте Сахарова было очень много. При всем желании не могу назвать их революционной силой.

Второе свидетельство — от Г., бывшей левой активистки в конце 80-х — начале 90-х годов. Теперь Г. работает в какой-то пиар-фирме, доросла до начальника, но не самого главного. Правда, пиар-фирма у нее особенная. Как сказала сама Г., «обслуживает клиентов в секторе “люксери”» (luxury, что произносится как «лакшери»; я-то думал, что у нас рухнуло любое образование, кроме изучения языка-победителя — английского; как же!). Контингент работников в фирме — соответствующий. На митинг 10 декабря ходила вся фирма, кроме начальников (включая Г., которая сказала просто: я это всё видела в 89-м году, на что мне там смотреть?). На митинг 24-го они уже отрядили пятерых наблюдателей (кто помоложе и полюбопытнее) и дали им задание побольше сфотографировать, тщательно всё рассмотреть и пересказать (из чего я делаю вывод, что они на рабочих местах не перенапрягаются — для пересказов нужно время). Те вернулись, показали, рассказали. Как говорит Г., между двумя «наблюдателями» — мальчиком и девочкой (она сама так говорит: «мальчиком» и «девочкой», она называла их должности, но я забыл: названия какие-то хитрозакрученные, звучащие очень солидно, но как-то абсурдно) — возникла даже дискуссия. Митинг 24-го не понравился обоим. Потому что на нем обнаружились «неправильные» люди: они неправильно выглядели, неправильно говорили и некоторые даже были пьяны. Насколько я понял, неправильные — это значит «не такие, как мы». По мнению девочки, произошло «обыдление нашего протеста». Но мальчик возражал. Он говорил приблизительно следующее: это не быдло, они такие же, как мы, только они как бы из 90-х, как бы «быки», по доходам они как бы как мы, а по культуре как бы из провинции…

Некоторые выводы.

1. Подавляющее большинство пришедших на митинги в действительности аполитично. То есть перед нами, может быть, и гражданская активность, но не политическая. Гражданские инициативы, маскирующиеся под политические, хорошо известны нам из истории позднего капитализма: инициативы по защите прав потребителей, прав сексуальных, религиозных и культурных меньшинств, женщин, инвалидов, детей, животных, конкретных памятников архитектуры или природных ландшафтов. Всё это — действия, направленные на решение частных вопросов, на частное улучшение капитализма без покушения на основы. Даже тогда, когда такие инициативы превращаются в движения (найдеризм в США, «зеленые» во многих странах мира), они все равно остаются верными своей реформистской логике, какие бы усилия к их радикализации ни предпринимали примкнувшие к ним левые. Опыт «зеленых», феминисток и ЛГБТ здесь вполне показателен. Вы, Павел, были правы, вспомнив о «гражданском обществе». Не правы вы только в том, что этого общества у нас нет и оно только «формируется», а также в том, что «гражданское общество» — это что-то хорошее.

Это вам, Павел, в вашей заборостроительной академии преподаватели внушили, что «гражданское общество» — это что-то хорошее? Повторю: плюньте в лицо этим преподавателям! Это не преподаватели, это — проститутки, отрабатывающие свою пайку, которую они получают от правящего класса за оказываемые этому классу интимные услуги идеологического характера.

Вам не приходило в голову, что ваши преподаватели врут вам, зомбируют вас, дезориентируют вас, потому что являются частью машины «промывки мозгов», потому что в классовом обществе не бывает и не может быть классово и идеологически нейтральных общественных дисциплин (в отличие от, например, математики)? Может быть, у вас есть один-два преподавателя, которые пытаются (вопреки навязываемым сверху стандартам) доносить до вас подлинное знание, но это — «белые вороны». Всем остальным приказано болтать о «модернизации», «гражданском обществе», «постиндустриализме» и т.п. — они и болтают, засоряют вам мозги. Это происходит потому, что и сама система образования, сами преподаватели — тоже часть «гражданского общества», то есть часть дублирующей государство системы подавления.

Чтобы не писать много раз одно и то же, опять процитирую уже написанное:

«Гражданское общество» — это … общество частных собственников, частных лиц, частной жизни, частного бизнеса и частных интересов, то есть общество буржуа, в том числе и мелкого буржуа (мещанина)[119]. То есть «гражданское общество» — это буржуазное общество. Это знал еще Маркс, который использовал термин «bürgerliche Gesellschaft» в обоих смыслах[120].

Известно, что в общих чертах Маркс разобрался с «гражданским обществом» еще в работе «К критике гегелевской философии права». Именно там он установил, что «гражданское общество» — это частное общество, то есть общество частных лиц и частных интересов, общество буржуа[121]. То есть это — хищническое общество «войны всех против всех»[122]. Осознав это, Маркс такое общество возненавидел — так же, как и порожденные этим обществом «права человека» (= права частного собственника, буржуа; очевидно, что с точки зрения буржуа, кто не собственник — тот и не человек или не вполне человек). И в работе «К еврейскому вопросу» Маркс разобрал по косточкам эти «права» (как он написал, «права члена гражданского общества, т.е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности»[123]): право на свободу — то есть на частную свободу делать то, что не касается других людей; право на собственность — разумеется, частную; право на равенство — понимаемое чисто по-буржуазному, то есть как равенство перед законом; право на безопасность как полицейское понятие,

«понятие, согласно которому все общество существует лишь для того, чтобы обеспечить каждому из своих членов неприкосновенность его личности, его прав и его собственности. В этом смысле Гегель называет гражданское общество “государством нужды и рассудка”»[124].

И Маркс дал такую уничижительную характеристику «гражданскому обществу»:

«Ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого. Человек отнюдь не рассматривается в этих правах как родовое существо, — напротив, сама родовая жизнь, общество, рассматривается как внешняя для индивидов рамка, как ограничение их первоначальной самостоятельности. Единственной связью, объединяющей их, является естественная необходимость, потребность и частный интерес, сохранение своей собственности и своей эгоистической личности»[125].

Позже, в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс поймут и то, почему «гражданское общество» может возникнуть только в буржуазном обществе: потому что для этого требовалось, чтобы личные интересы развились до степени классовых, то есть чтобы сформировался «класс для себя»[126]. Как мы знаем, в мировой истории это впервые случается именно с классом буржуазии (в период позднего абсолютизма).

«Общепринятая» концепция «гражданского общества» (леволиберальная) — это как раз грамшианская концепция, но либо неверно понятая (из-за эзопова языка, к которому вынужден был прибегать в тюрьме Грамши), либо специально извращенная в буржуазно-реформистском духе: это концепция контр-«гражданского общества», «партизанского» активного «гражданского общества», превращенная в концепцию включения этих антибуржуазных «партизан» в буржуазное «гражданское общество» — в качестве легальной полуоппозиционной, полуфилантропической силы. Я уже писал об этом недоразумении[127]. Вот и Соловьев говорит об «участии в институтах буржуазного гражданского общества»[128]. О каком участии может идти речь, если институты «гражданского общества» — это институты подавления, если само «гражданское общество» — это репрессивная, стабилизирующая капитализм сила? И не только потому, что эти институты выступают как тотальный пропагандистско-суггестивный аппарат, но и — это не менее важно — потому, что они, с одной стороны, опираются на, а с другой — легитимизируют частный интерес, провозглашают и навязывают всем частную собственность как норму – и тем самым выступают как мощнейшая крепость, выставленная против общего, коммунистического интереса, против самой идеи коммунизма как строя, основанного на общественной собственности.

Грамши говорил, что буржуазное государство (в виде институтов классового насилия) — это «передовая траншея», а «гражданское общество» — это «цепь крепостей и казематов» позади нее[129]. Ну, и как «участвовать» в «каземате»? В качестве заключенного?

Если Маркс понял, что такое «гражданское общество», то Грамши понял, насколько оно опасно для дела революции, поскольку осознал, что буржуазия как правящий класс (на эзоповом языке «Тюремных тетрадей» это называется «социальной группой») одновременно господствует (через государство как аппарат подавления и принуждения) и руководит (через «гражданское общество» как аппарат духовного порабощения и тотализации социальных отношений)[130]. То есть «гражданское общество» — это такой механизм, посредством которого правящий класс навязывает всему обществу свою классовую диктатуру (= гегемонию). Буржуазное общество — это такое общество, где классовая борьба выходит на открытый и сознательный уровень, ее уже не маскируют, как прежде, династические, сословные, религиозные, этнические или региональные противоречия (в первую очередь в коллективном сознании самих противоборствующих классов). На такой стадии развития социальных противоречий одного только государства (как аппарата насилия) уже недостаточно — на штыках нельзя сидеть — и правящий класс прибегает к «гражданскому обществу»[131]. Каким именно образом «гражданское общество» навязывает всему обществу, всем классам и слоям, включая угнетенные, классовую диктатуру, Грамши не говорит. Но сегодня мы можем ответить на этот вопрос достаточно уверенно: принудительным вовлечением всего общества в структуры «гражданского общества». Этот механизм подобен механизму экономического принуждения и является его отражением в надстройке. Поэтому в таком — тотальном — виде мы можем наблюдать его только при капитализме.

Но одно дело быть принудительно вовлеченным в «гражданское общество» и совсем другое — сознательно участвовать в его институтах… Сознательно «участвовать» в таких институтах врага, которые являются «крепостью и казематом», можно только в качестве шпиона и диверсанта — больше ни в каком![132]

«Гражданское общество» у нас давно уже есть. Проблема в том, что у нас нет контр-«гражданского общества». Такого, какое в прошлом сформировали большевики или сандинисты, какое формируют (во всяком случае, пытаются сформировать) сегодня наксалиты. Разумеется, попытки формирования контр-«гражданского общества» не обречены на успех (много раз этого сделать не удавалось), но другого пути нет: никаких других примеров победы над классовым врагом история нам не дала.

2. Значительная часть митинговавших была студентами, не имевшими никакого опыта политической борьбы и никаких внятных политических убеждений. Что интересно, они их и не хотели приобретать! Они хотели, чтобы кто-то всё сделал за них. Бесполезно идти их пропагандировать. Пропагандировать есть смысл того, кто сам хочет узнать правду, потому что это знание нужно ему для действия. А «болотные» — это, вопреки вашему, Павел, мнению, еще не «массы». Это пока еще — толпа.

3. Обращают на себя внимание вот эти группы 40-летних «инженеров» (или «бывших инженеров»). Это не студенты без убеждений. Это — наш прямой и откровенный классовый враг. Это люди, которым плевать и на страну, и на основную массу населения. Они презирают нашу страну и наш народ — и готовы уехать (вот только им не нравится, что наши дипломы на Западе не признают). Они за приватизацию всего, что еще не приватизировано (хотя знают, что приватизация — это первый шаг к уничтожению того производства, что еще осталось). Они за платное образование. Они не против клерикализации, то есть насаждения мракобесия.

Они — порождение мещанского Советского Союза, они родились на рубеже 60–70-х и выросли в атмосфере цинизма и потребительства 80-х годов. Они потому за платное образование и эмиграцию, за приватизацию и партию Тэтчер, что они получили в СССР бесплатное качественное образование, позволяющее им быть конкурентоспособными, и не хотят, чтобы новые российские поколения получили то же и такого же качества — и стали им конкурентами. Они знают, что у них есть преимущества (то есть они — привилегированная группа), и они не хотят лишаться этих преимуществ. Они за классовую сегрегацию, так как не принадлежат к угнетенным классам — и знают это (советское образование помогает).

Это очень интересный феномен массовой психологии мещанства: неблагодарность. Они неблагодарны по отношению к той стране, которая дала им эти сегодняшние преимущества (качественное образование), к тому народу, который позволил им эти преимущества получить (поскольку они лишь потому получили бесплатно такое образование, что всё советское население, подавляющее большинство которого не имело высшего образования, производило прибавочный продукт и, следовательно, прибавочную стоимость, часть которой затем и направлялась государством на их образование), и к той идеологии, которая гарантировала им право на это бесплатное образование.

Это, как видим, серьезная проблема, которая (в силу распространенности мещанства) встанет перед любой революционной властью. Полагаю, что будущая революционная власть, которая, конечно, установит всеобщее бесплатное образование на всех уровнях, должна будет вести себя не так наивно, как советская. Нужно будет с каждым учащимся заключать контракт, куда будет вписана стоимость его образования плюс размер упущенной выгоды — на случай, если этот человек не захочет затем использовать свои знания на благо революционного общества, а предпочтет, скажем, уехать на капиталистический Запад. Пусть уезжает, но прежде выплатит всё, что затратило революционное государство на его образование и воспитание (и лечение, если таковое было), и выплатит сумму упущенной из-за его выбытия из трудового процесса выгоды.

Советский опыт тем и полезен, что позволяет учиться на его ошибках.

Если не считать разных политических активистов (которые уже ангажированы), то именно эти 40-летние «инженеры» — единственная серьезная группа митингующих, обладающая достаточным опытом и достаточной мотивацией для каких-либо активных действий. Но, как я уже говорил, для нас, левых, это – классовый враг. Классового врага не переубеждают (это и есть упомянутый вами, Павел, «социалистический утопизм»), классового врага уничтожают.

4. Московские митинги, вопреки тому, что упорно твердят участвовавшие в них «левые», не были «общегражданскими». Может быть, что-то подобное можно сказать о каких-то митингах в провинции, но точно не о московских.

Мы имеем некоторое представление о социальном составе их участников. Почему среди них не было рабочих? Очевидно, рабочие (ведь известное число рабочих в Москве еще сохранилось, несмотря на деиндустриализацию — например, в пищевой промышленности) не сочли эти митинги выражающими их интересы, а еще вероятнее, они работали. Хлеб на следующий день в московских магазинах и лавках был? Был. Следовательно, хлебозаводы и кондитерские комбинаты в этот день работали. Общественный транспорт работал? Работал — иначе как бы участники митингов на них попали? Итак, работники общественного транспорта в митингах не участвовали. Электроэнергию, тепло, горячую воду в городе не отключали? Нет. Следовательно энергетики тоже были не на митингах, а работали. Не были закрыты ни магазины, ни предприятия общественного питания. Наконец, почему «Скепсису» не попался ни один медик? Потому что в субботу медицинские учреждения в основном работают. На обоих митингах, в частности, дежурили машины «скорой помощи».

То есть те, кто «офисный планктон» кормит, поит, одевает, обувает, обогревает, перевозит, лечит — работали, а не митинговали. «Общегражданскими» митинги стали бы, если бы в эти дни Москва была парализована всеобщей политической стачкой — как мы это наблюдаем в других странах. Ее не было. Следовательно, эти митинги — не «общегражданские», а классово ограниченные. И те, кто на них вышел, — не представители рабочего класса. В отличие от 1848 года, на который вы, Павел, ссылаетесь.

***

Каким, Павел, модным столичным ксенофобским «антибыдловским» снобизмом веет от вашей фразы: «Путин в глубинке намного популярнее социалистических представлений и люди там в гораздо большей степени рассчитывают на царя-батюшку, чем на свои собственные силы»![133] Да, конечно, картошку в провинции тоже лично Путин сажает — пока не приедет Путин, местные мужики так и сидят на завалинке! Уральские шахтеры без Путина в шахты не спускаются! Дальневосточные рыбаки рыбу не ловят! Чукчи оленей не пасут! Однако.

Или вы и впрямь, как некоторые москвичи, верите, что рабочие Уралвагонзавода без ума от правящего режима и лично Путина, готовы хоть сейчас приехать кулаками защищать премьера от гламурных демонстрантов? Нет, приехать набить морду зажравшимся москвичам они, я думаю, и впрямь мечтают (как и вся страна). Но к обожанию Путина и его режима это точно никакого отношения не имеет. Потому что на Уралвагонзаводе хорошо знают, какими словами отзывается высшее московское руководство об изготовляемом ими танке «Т-90», а также и о том, что это руководство спит и видит, как бы закупить вместо «Т-90» израильские или немецкие танки, а Уралвагонзавод обанкротить и порезать на металлолом.

А что до «социалистических представлений», то они что, в Москве, что ли, популярны? Среди хипстеров? Среди «офисного планктона»? Среди трейдеров? Банковских работников? Юристов? Клерков, мечтающих стать яппи? Прококаиненной богемы? Телеподонков, преданно лижущих зад власти и/или денежным мешкам? Это у кого именно в Москве «социалистические представления» популярнее, чем Путин? У этих шлюшек с журфака МГУ, которые для Путина раздевались, что ли?

И вообще, при чем тут это? У нас — не социалистическая революция.

Не забудьте о том, что Москва — это место сосредоточения бюрократии. Здесь расположены практически все центральные государственные органы и головные офисы госкорпораций, контор, банков и фирм. Число чиновников в стране выросло катастрофически[134] — и очень большая их часть окопалась в Москве. Это что, не паразиты? Не взяточники, не казнокрады (вы за новостями следите?), не бездельники, не захребетники, не эксплуататоры? Чтобы убедиться в том, что я прав, говоря о паразитизме, достаточно сравнить сегодняшние расходы на содержание чиновников с советским периодом. В СССР даже в 70–80-е годы (в догорбачевский период) на содержание чиновников уходило, как известно, 0,6–0,8% бюджетных расходов. Сейчас на государственных чиновников уходит, по официальным данным, 186 миллиардов рублей[135], то есть — смотрим роспись федерального бюджета[136] — 16%! Вот на что — а также на содержание карательного аппарата государства и на противозаконную помощь РПЦ — идут собираемые с нас налоги.

Добавлю, что речь тут только о государственных чиновниках. А ведь в Москве сидит еще огромная куча чиновников из частного бизнеса. И они получают бешеные деньги — куда большие, чем официальные оклады госчиновников. Причем польза от них — не просто нулевая, а зачастую отрицательная, то есть вред. Читайте об этом подробнее в статье Ивана Лещинского «Почему я не хочу быть “белым воротничком”»[137].

Продолжим о Москве. В советский период Москва была не только крупнейшим административным, культурным, научным, но и промышленным центром. В начале 80-х годов XX века в Москве действовало 1100 промышленных предприятий[138]. В 1970 году в городе непосредственно в производящем секторе было занято 2 035 000 рабочих и 1 349 200 служащих[139]. Так или иначе в производящем секторе народного хозяйства Москвы в 1977 году было занято 46,5% всех работающих[140], а в 1980-м — 45,2%[141]. Причем самое большое число работников было сосредоточено в машиностроении и металлообработке — 57,6% от общего числа занятых в промышленном производстве (в 1980 году)[142]. Машиностроение на тот момент было самой прогрессивной, самой сложной, самой наукоемкой отраслью промышленности.

И что стало с машиностроением Москвы сейчас, где оно? Об этом можно узнать из интервью последнего советского министра станкостроения Николая Паничева[143]. Там он говорит, помимо прочего, что в Москве уничтожены такие известные предприятия, как «Фрезер», Завод им. С. Орджоникидзе, Московский станкостроительный завод, Завод координатно-расточных станков, ЭНИМС и завод «Станкоконструкция». Формально не закрыт, но на самом деле уничтожен и легендарный «Красный пролетарий»:

«Новые владельцы уничтожили предприятие до основания. Перед глазами предстали только пустые помещения цехов с торчащей арматурой и голые стены с оборванными проводами… Лишь одинокие охранники в черной форме (как эсэсовцы. — А.Т.) расхаживали по бывшему заводу… Всё уникальное оборудование завода распродано за копейки и сдано в металлолом. Даже цеховые краны сняты и отправлены на переплавку»[144].

Раньше в Москве было два автомобильных гиганта: ЗИЛ и АЗЛК (вы, Павел, возможно, уже и не понимаете, что значит АЗЛК. Расшифровывается это так: Автозавод им. Ленинского Комсомола, полностью — Московский завод малолитражных автомобилей имени Ленинского Комсомола; в постсоветский период его переименовали в ПО «Москвич», а затем обанкротили и ликвидировали, пару цехов на АЗЛК теперь занимает «Автофрамос», выпускающий «Рено» — и работает там меньше 1/10 от того числа, что работало на АЗЛК, — и большинство из них не москвичи). На ЗИЛе когда-то работало 100 тысяч человек[145]. Сейчас такого завода фактически нет.

Я могу продолжить — вслед за Паничевым — печальный список. Где Дербеневский химический завод? А ведь он поставлял продукцию в 20 стран мира. Где завод им. Сакко и Ванцетти? Где легендарная Трехгорная мануфактура? Где завод «Динамо»? Где завод «Рубин»? Где 2-й часовой завод? Где Камвольно-прядильная фабрика им. М.И. Калинина? Где комбинат им. Розы Люксембург «Красная Роза»? Где Краснохолмский камвольный комбинат? Где «Красный богатырь»? «Красный факел»? Завод «Мосштамп»? Где метизный завод «Пролетарский труд»? Тоже поставлял продукцию в 20 стран мира. Теперь на его месте — элитный жилой комплекс «Шмитовский, 16». Где фабрика им. Н.Д. Балакирева? Ситценабивная фабрика? Подсказка: теперь на этом месте — бизнес-центр «Новоспасский двор». Где Тушинская чулочная фабрика? Хлопчатобумажная фабрика им. М.В. Фрунзе? Шинный завод? МЗЭВП? Где опытный завод «Энергоприбор»?

Вы представляете, что осталось от завода «Серп и молот»? От фабрики «Буревестник»? От 1-го часового завода? (Производство сократилось в 100 раз.) От завода «Вулкан»? (Могу сразу сказать: завод выжил, называется теперь «Альфапластик», но сложное медицинское оборудование выпускать перестал; теперь вместо аппаратов для бронхографии и анестезиологии выпускает ласты и шапочки для плавания.) От Дорогомиловского химзавода? (Объясняю: жалкий кусочек, который теперь называется «МПТ-Пластик» и выпускает исключительно металлопластиковые трубы.)

Как мы знаем, страна живет за счет экспорта энергоносителей и других природных ресурсов (металлов, леса). Где в Москве добывают нефть и газ? Где в Москве разрабатывают месторождения руд или глинозема? Где в Москве рубят в промышленных масштабах леса?

В 1980 году в Москве жило 8 миллионов человек. Это — реальные цифры, так как тогда с пропиской (особенно в столицах) было очень строго. Сейчас в Москве зарегистрировано, как вы и сами написали, почти 12 миллионов человек. Реально же в городе проживает около 15 миллионов. То есть население Москвы увеличилось едва ли не вдвое, а полезное производство сократилось очень заметно. Из производственных отраслей лучше всего сохранились пищевая, полиграфическая, энергетика и производство стройматериалов. Остальные потихоньку загибаются, некоторые совсем дышат на ладан, а иных уже нет. Кстати, значительная часть незарегистрированных жителей столицы (то есть не москвичей) как раз трудится на производстве, приносит ощутимую пользу.

А чем занимаются остальные? Сидят в банках, фондах, пиар-агентствах, глянцевых журналах, турфирмах, головных конторах разных компаний (часто зарубежных), торгово-посреднических шарагах, существующих за счет перепродаж, саунах и массажных салонах (псевдонимы борделей), тренажерных залах, модных клубах и ресторанах, проститутских теле- и радиостанциях, заборостроительных академиях и бесконечных торговых центрах, где продают вещи, сделанные не просто не ими, а и вообще не в России. Вы мне после этого будете говорить, что Москва не превращается в паразитический нарост, объедающий всю страну? Что я кого-то там оскорбил?

За постсоветский период в Москве закрылось 1500 объектов культуры — кинотеатров, музеев, клубов и дворцов культуры, самодеятельных студий, художественных школ, домов пионеров и школьников, библиотек, книжных магазинов и т.д., и т.п. Зато открылось 1500 церквей, монастырей, молельных домов и прочих религиозных учреждений всех мыслимых конфессий. И везде сидит куча бездельников и шарлатанов, насаждающих мракобесие и обскурантизм.

Город превращается в заповедник чинуш и (их) лакеев, попов и (их) шлюх, торгашей и нуворишей.

И без меня вся страна ненавидит Москву. И эта ненависть начинает уже подвергаться рефлексии и воплощаться в такие результаты, как фильм «Нефть в обмен на ничего». И это очень правильное развитие событий.

Вы, Павел, уверены, что

«история показывает, что массы в глубинке … способны только на “бунт бессмысленный и беспощадный” (неважно, против кого — помещика, буржуа или чиновника), а не на сознательную революционную борьбу. Такие бунты власти бывает легко подавить»[146].

Дорогой провинциальный читатель! Теперь ты видишь, что о тебе думают столичные так называемые левые студенты? Делай выводы. Только, пожалуйста, не бей сразу по морде левого столичного студента, как только встретишь! Сначала поговори с ним. П. Андреев — типичный случай, но ведь бывают же и исключения, то есть случаи нетипичные.

Считаю, кроме того, необходимым сказать: стыдно левым вести себя подобно либералам — то есть попугайски повторять за либералами эти самые слова о «бессмысленном и беспощадном», которые — прошу отметить — принадлежат вовсе не Пушкину (как нас 25 лет уверяют либералы, пытаясь на этом основании как-то легитимировать глупую фразу), а персонажу Пушкина! Мало ли какие бывают в литературных произведениях персонажи, мало ли что они говорят! Просто поневоле вспоминается процесс Даниэля и Синявского.

Не надо, дорогой Павел, так презрительно обо всей провинции. Провинция — это 9/10 населения России. Провинция москвичей кормит и содержит. И плохо, что вам в вашей заборостроительной академии никто не рассказал о трех (если не четырех[147]) крестьянских войнах в России. Если бы рассказали, вы бы, дорогой Павел, знали, что их вовсе не «легко подавили», а, напротив, минимум в двух случаях речь прямо шла об угрозе существованию крепостнического строя[148].

А на «сознательную революционную борьбу» люди в России бывали и бывают способны вовсе не по географическому признаку, а по другим причинам — классовым, социальным, идеологическим, моральным, в силу умственного развития, наконец. Ленин, если вам неизвестно, был родом из провинции. И Плеханов. И Троцкий. И Дзержинский. И Свердлов. И даже Чичерин. И даже, представьте себе, Шаумян!

***

Замечателен ваш, Павел, вывод:

«Нужно перестать заниматься попрошайничеством у власти. Нужно перестать вести себя как “социалистические доктринёры”. Нужно переходить к практике, иначе, если либералы действительно утвердятся у власти, то, возможно, еще много лет у левого движения не будет шанса снова испытать свои силы. Будет упущена уникальная возможность, а новый неолиберальный режим с большой вероятностью окажется гораздо более жестоким, чем современный путинский»[149].

Просто что не фраза, то шедевр. Когда это «Скепсис» «занимался попрошайничеством у власти»? Что именно он у власти выпрашивал? Примеры приведите, пожалуйста! Без примеров — а взять их неоткуда — это ваше заявление, Павел — ложь и клевета. «Социалистическими доктринерами» являются, как я выше уже показал, те, кто не способен исследовать и анализировать современную ситуацию и вместо этого тупо переносит на нее чужой политический опыт 100–150-летней давности. Либералы (в виде неолибералов) давно утвердились у власти — со времен правительства Гайдара; было только одно не неолиберальное правительство — Примакова, это правительство быстро убрали. Вам фамилии Чубайс и Греф знакомы, дорогой Павел? «Левого движения» в стране нет, сколько же можно объяснять! Большая или меньшая жестокость неолиберального режима определяется теми задачами, которые он перед собой ставит. Режим Путина поставил перед собой задачи ликвидировать ВПК, оставив без средств к существованию 6 миллионов человек[150], ликвидировать моногорода, оставив без средств к существованию 15–20 миллионов человек[151], разрушить вступлением в ВТО сельское хозяйство и не сырьевые и не «отверточные» отрасли промышленности, оставив без средств к существованию только на селе примерно 14 миллионов человек[152]. Что может быть более жестоким? А если вы, дорогой Павел, о будущем силовом подавлении этих лишенных средств к существованию (если они взбунтуются, а не сопьются и не сторчатся) — то это вынуждено будет делать любое неолиберальное правительство, что путинское, что не путинское.

Если вы, Павел, не верите, что бюрократ-буржуазный путинский режим нацелился на ликвидацию ВПК (мы же, дескать, оружие за границу продаем!), почитайте, например, статьи того же Ивана Лещинского (прямо работавшего в ВПК) «Российская промышленность: окончательный диагноз» и «Время деиндустриализации»[153]. Поищите еще в интернете статьи о перспективах нашего ВПК[154]. Имейте в виду: отдельные авторы уже пишут (подкрепленные фактами, конечно) статьи под названием «Пышные похороны российской оборонки»[155]. Отдельные авторы — отнюдь не леваки — рассказав о положении в военном авиапроме, уже делают выводы:

«Кому из российских миллиардеров и мультимиллионеров нужна… Россия, мощь её стратегических ракетоносцев? Деньги они держат в офшорах и западных банках, дети давно пристроены там же, недвижимость приобретают не в Урюпинске или Вологде. Что ни день — то сообщение: “Русский миллиардер Рыболовлев купил для дочери, студентки американского университета, за 88 миллионов долларов самую дорогую квартиру Нью-Йорка” и так далее. Можно не сомневаться, высший “комсостав” корпораций, банков и компаний, подконтрольных государству, тоже себя не обижает и пристраивает нажитое не в Сбербанке РФ. Им спокойнее, когда боевые самолёты прикованы к земле из-за отсутствия моторов, атомные подлодки надёжно “принайтованы” к причалам, а ракетные комплексы сухопутного базирования закрыты под замок»[156].

С моногородами, я думаю, вам все и так понятно, а насчет ВТО, если сомневаетесь, почитайте статьи Александры Ждановской «ВТО. Всемирный экономический насильник и душегуб» и Сузанны Марк «ВТО и сельское хозяйство:

продовольствие для жизни или ради прибыли?»[157]. Как вы думаете, Павел, с чего это вдруг в Москве возникли планы закрыть центр города для машин отечественного производства?[158] Забота о состоянии окружающей среды? Как бы ни так! Всего лишь подготовка к вступлению в ВТО. Сначала закроют центр, потом — всю Москву, потом — другие города. Потом отечественный автопром умрет «сам собой». А работавшие в нем люди пойдут копаться по помойкам. Как уже было в шахтерских регионах в 90-е, когда правительства Гайдара и Черномырдина «реструктуризировали» угольную отрасль. Мало кто из тех копавшихся дожил до сегодняшнего дня.

Знаете, почему наши глупенькие «левые» кинулись бегать с флагами на «общегражданские» митинги — под водительством таких персонажей, как «художник Илья Б.», известный тем, что ему удалось мошенническим путем вытянуть из доверчивых западных левых тысячи долларов?[159] Потому что они никак не могут повлиять на идущие в экономике России катастрофические процессы — и даже не понимают, что это за процессы и почему они идут.

Дело ведь не в том, что, как считают сторонники «теории заговора», «Путин продался мировой закулисе», а в том, что по общим правилам капитализма капитал перетекает туда, где можно получить максимальную прибыль. А максимальная прибыль сегодня — это финансовые спекуляции, наркотики, шоу-бизнес, но никак не промышленность. Торговля оружием была бы очень выгодным бизнесом, если бы производство не требовало технологического перевооружения, то есть огромных вложений. Без них ВПК уже сейчас перестал быть «курицей, несущей золотые яйца»[160]. А наша бюрократ-буржуазная (и просто буржуазная) «элита» хочет сверхприбылей сейчас. Поэтому хозяева и банкротят заводы, распиливают уникальное оборудование на металлолом — и вывозят деньги за рубеж. По многократно приводившимся данным, только легально за рубеж вывезено свыше 1,5 триллиона долларов. Еще 1,5 триллиона долларов вывезено нелегально[161]. Это значит, что на восстановление экономики России просто нет денег.

Как решить эту проблему с помощью революции, я понимаю. Революционная власть берет поголовно всех эксплуататоров, тотально экспроприирует (национализирует, конечно) их собственность — и под угрозой смертной казни заставляет всех этих «жуликов и воров» вывести из западных банков все вклады, продать все зарубежное имущество — и вернуть награбленное народу нашей страны. Фанатиков идеи среди этого ворья нет, жизнь им дороже, все согласятся. Если найдутся настолько жадные и настолько глупые, что деньги в зарубежных банках им покажутся ценнее жизни — этих полезно будет публично казнить. Желательно вместе с семьями. Я убежден, что эта мера очень отрезвляюще подействует на остальных. А с теми, кто уже успел сбежать за границу, революционная власть поступит так же, как НКВД с Миллером и Кутеповым или «Моссад» — с Эйхманом. И опять-таки заставит их — под угрозой смерти — вернуть народу все награбленное. На Западе, конечно, поднимется крик, но в ответ надо всего лишь поднять еще более громкий крик о том, что западные правительства покрывают уголовных преступников. И требовать с западных правительств компенсаций — как с сообщников уголовных преступников. И чем выше будут суммы требуемых компенсаций — тем лучше.

А вот как эту проблему решить с помощью «честных выборов»? Никак.

А только она и важна. А попадут ли в Госдуму Удальцов, Будрайтскис или Анпилов и превратятся ли они там в новых андрюш исаевых или нет — ровно никакого значения не имеет.

***

Есть в статье «Не наступать на грабли!» одно важное место, с которым я принципиально не согласен. Вот эта фраза: «В 2000-е годы в России завершился процесс классообразования»[162]. Я убежден, что это — ошибка. В 2000-е окончательно оформились только правящий класс (бюрократ-буржуазия), зависимый от него класс прямых капиталистов (крупная и средняя буржуазия) и непосредственно обслуживающий их слой. Это общее правило: всегда правящие классы организуются и стабилизируются раньше остальных — и раньше остальных осознают свои классовые интересы. Московские митинги, кстати, насколько можно судить, выражают интересы именно крупной и средней буржуазии (пусть даже основной состав участников мелкобуржуазен). Раз у нас на глазах уничтожается ВПК, раз планируется ликвидировать моногорода, раз со вступлением в ВТО рухнет сельское хозяйство, следовательно, занятые там куда-то денутся, кем-то другим станут. Кем? Очевидно, что просто влиться в существующую — и без того недосформировавшуюся — структуру они не могут. Стать «челноками» и мелкими торговцами, как в 90-е, не удастся. Эта ниша уже закрыта. А речь идет о судьбе десятков миллионов человек.

Именно тот факт, что классообразование в России не завершено, и ограничивает реальные возможности левых. Мы оказываемся в положении народников (народовольцев) в послереформенной России. Народники не только потому не имели шансов на победу, что не располагали достаточно мощной организацией и опирались на «неправильную идеологию», то есть, упрощенно говоря, не читали Маркса (как раз читали!), но в первую очередь потому, что процесс классообразования, вызванный аграрной реформой 1861 года, еще не завершился, классы окончательно не оформились — и, следовательно, даже не вычленились и не сформировались такие общественные классы, которые могли бы (пусть потенциально) стать революционными субъектами. Это случилось только в 80-е годы XIX века, что и дало шанс социал-демократам.

А это значит, дорогой Павел, что вам (и тем, кто думает, как вы) надо — в точном соответствии с уже цитированным фильмом «Доживем до понедельника» — «не ноги тренировать, а память и речь». То есть не на буржуазные митинги таскаться, а накапливать знания и развивать способность к изучению и анализу социальной реальности.

Сегодня те, кто способен лишь на митинги ходить, знамена носить и лозунги скандировать, просто не нужны. Возможно, в них возникнет историческая необходимость на следующем этапе. Но не сейчас. Сегодня для успешной работы, для создания будущего левого движения нужны только те, кто способен изучать социальную действительность, анализировать ее с научных позиций, кто способен развивать теорию или актуализировать и адаптировать для наших условий достижения мировой левой мысли, кто способен изучать, анализировать с научных позиций исторический опыт и делать из него практические выводы, то есть те, кто может писать сам или переводить с других языков. А также очень нужны те, кто может быть редактором, корректором, издателем, создателем сайтов, кто обладает даром убеждения и организаторскими способностями (то есть может создавать кружки и низовые группы сопротивления), талантом пропагандиста и агитатора, способностью к технической организационной работе (как когда-то Осип Пятницкий). Бывают такие периоды истории, когда возникает нужда только в ограниченном наборе способностей. Сейчас — такой период. Если вы, Павел, хотите принести пользу делу будущей социальной революции в России — научитесь чему-либо вышеперечисленному.

Маркс выводил поражение рабочих во Франции в 1848 году из недостаточного развития рабочего класса. А недостаточное развитие рабочего класса он выводил из недостаточного развития капитализма в стране[163].

Вот и мы сейчас оказываемся в схожей ситуации: у нас не просто периферийный капитализм, у нас периферийный капитализм с «атавизмами» суперэтатизма, мы не просто страна-гигант «третьего мира», мы — страна-гигант «третьего мира» с «атавизмами» сверхдержавы «второго мира». И пока эти «атавизмы» не будут ликвидированы, пока классообразование в стране не закончится, пока Россия окончательно не приобретет лицо страны «зависимого капитализма», ни о какой антибуржуазной революции у нас говорить нет смысла.

Поэтому лично вас, Павел, я призываю ходить не на буржуазные митинги, а в библиотеки. Ничего постыдного в этом нет. Столь уважаемый вами Карл Генрих Маркс не считал зазорным неделями просиживать в библиотеке Британского музея. Если вы думаете, что в это время в Лондоне не проводилось никаких буржуазных митингов, вы ошибаетесь.

Еще я могу посоветовать послать в долгое-долгое эротическое путешествие вашу заборостроительную академию. У нас пока еще остались вузы, где действительно могут чему-то полезному научить. Таких вузов, конечно, мало, но пока еще Фурсенко не всё уничтожил. Если же это невозможно (потому что вам грозит армия, в которой, как вы полагаете, вы не выживете), то опять-таки мой совет: меньше слушайте ваших преподавателей, больше занимайтесь самообразованием.

И раз уж вы такой преданный читатель «Скепсиса», примите участие в его работе, напишите в редакцию, предложите свою помощь — пусть пока небольшую. Всё лучше, чем таскаться по митингам вместе с фашистами и телешлюхами.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания

Имя
Email
URL
Отзыв