В 1862 г. среди русской эмиграции появляется несколько новых лиц. Наиболее выдающимся из них был А.А. Серно-Соловьевич. Вместе с братом своим Николаем он стоял в центре петербургского революционного движения 1861–1862 годов. В 1861 г. он принимал участие в распространении прокламации Шелгунова «К молодому поколению». В том же году он вел агитацию за поддержку студенческого движения настроенными оппозиционно по отношению к правительству кругами петербургского населения. Будучи связанным с Герценом, весной 1862 г. А.А. Серно-Соловьевич ездил в Кенигсберг для налаживания переправки в Россию зарубежной литературы. Как и его брат Николай, он был близок с Чернышевским. Совместно с братом он принимал деятельное участие в организации тайного общества «Земля и Воля». Расстроенное здоровье заставило его весною 1862 г. уехать для лечения за границу[1]. В этой поездке его провожал его друг А.А. Черкесов, также достаточно яркая фигура в революционном Петербурге того времени, хотя его больше знали как издателя и владельца книжного магазина, служившего одним из центров сосредоточения петербургской оппозиционной интеллигенции.
В июне 1862 г. выехал за границу москвич Виктор Иванович Касаткин, которому также суждено было играть довольно заметную роль в делах русской эмиграции. Страстный библиофил, собиратель редких книг, портретов и рукописей, Касаткин был причастен к литературе; в 1858–1859 гг. он принимал деятельное участие в журнале «Библиографические Записки». В Москве Касаткин был близок с сыновьями знаменитого артиста М.С. Щепкина, поддерживал знакомство с H.X. Кетчером, профессором И.К. Бабстом, поэтом П.В. Шумахером, исследователем народного творчества А.Н. Афанасьевым, декабристом М.И. Муравьевым-Апостолом. Особенно же он был дружен с И.Е. Забелиным, известным историком, и с сыном декабриста Е.И. Якушкиным, впоследствии известным исследователем обычного права. Встречался Касаткин и с Чернышевским, который в 1857 г. писал о нем И.К. Бабсту:
«Особенно понравился мне Касаткин»[2].
Большой поклонник Герцена, Касаткин еще до эмиграции мечтал о том, чтобы наладить правильную и регулярную доставку его изданий в Москву и распространять их по умеренным ценам. Это видно из неопубликованного письма И.Е. Забелина Е.И. Якушкину от 9 января 1860 г.
«Виктор Иванович, — сообщал Забелин, — писал ко мне о своем проекте касательно покупки и доставки лондонских изданий и при этом убежден, что его проект вещь вовсе не утопическая. Он нашел какого-то немца, через которого все это будет устроено. Но я понимаю, что все это вздор, что это весьма трудно и опасно. Не знаю, как вы будете думать. Он говорит, что и к вам писал об этом».
Несмотря на скептическое отношение Забелина к проекту Касаткина, последний не хотел отказаться от него. По-видимому, стремление осуществить этот проект было одной из причин заграничной поездки Касаткина в 1860 г. Он явился в Лондон, чтобы познакомиться с Герценом и Огаревым, и весьма понравился им своим горячим энтузиазмом к делу вольного русского слова. Из публикуемых в настоящем томе «Литературного Наследства» писем Огарева к Герцену видно, что Касаткин в бытность свою в Лондоне занимался подготовкой вышедшего в 1861 г. под редакцией Огарева сборника «Русская потаенная литература XIX столетия». Большой знаток рукописной русской поэзии, Касаткин, конечно, мог оказать большую помощь Огареву в работе над этим сборником. Весьма вероятно, что он доставил даже часть материала для него.
Неизвестно, насколько удалось Касаткину наладить регулярное получение лондонской литературы в Москве. Но несомненно, что по возвращении из-за границы он не без успеха занимался распространением портретов Герцена и Огарева и их изданий. Это видно из неопубликованного письма его к Е.И. Якушкину от 14 мая 1861 г., в котором он, между прочим, писал:
«На днях к посылке в Ярославль [где в то время жил Якушкин — Б.К.] я присоединил вам карточку с лицами А.И. [Герцена] и Н.П. [Огарева]. Это была последняя и я не без труда сберег ее для вас от хищнических нападений разных господ. Читали вы № 89, где статья Огарева, если нет, то я захвачу его с собой: мне страх хочется потолковать с вами об этой статье. Постараюсь захватить и другие новости; любопытного бездна и во 2-м т[оме] сборника и в 6-й книге»[3].
Настоящее письмо свидетельствует, что Касаткин и по возвращении в Москву продолжал поддерживать связь с Герценом. Это подтверждается и тем, что тайно приезжавший в Россию в мае 1862 г. В.И. Кельсиев, будучи в Москве, связался с Касаткиным. Вне сомнения стоит также и то, что Касаткин знал о возникновении тайного общества «Земля и Воля» и, по всей вероятности, перед отъездом за границу в 1862 г. успел примкнуть к нему. Это подтверждается следующими соображениями: в конце весны 1862 г. член центрального комитета «Земли и Воли» A.A. Слепцов предпринял по поручению комитета поездку по России для того, чтобы установить связи с провинцией и организовать там отделения тайного общества. В целях конспирации Слепцов путешествовал под видом агента образовавшегося в Петербурге легального общества для распространения книг для народного чтения и учебных пособий. В бытность в Москве он посетил Касаткина и с рекомендательным письмом последнего направился в Ярославль к Якушкину (это письмо читатели найдут ниже, стр. 49–50) (Здесь и далее имеется в виду следующее издание: Литературное наследство. Том 41/42: А.И. Герцен. II. М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Прим.). Имеются некоторые основания предполагать, что Е.И. Якушкин отнесся сочувственно к миссии Слепцова и согласился примкнуть к «Земле и Воле».
Как Серно-Соловьевич и Черкесов, так и Касаткин ехали в 1862 г. за границу без намерения эмигрировать. Однако в их отсутствие произошли события, заставившие их остаться за границей. Дело в том, что правительству стало известно о тайном приезде в Россию Кельсиева, и это повлекло за собою многочисленные аресты в Петербурге и в Москве (в числе арестованных был и Н.А. Серно-Соловьевич), закончившиеся так называемым процессом о сношениях с «лондонскими пропагандистами». Сношения А.А. Серно-Соловьевича и Касаткина с Кельсиевым были открыты, и русское правительство предложило им (а также и Черкесову, также замешанному в это дело) вернуться в Россию. И тот и другой отказались сделать это и были заочно приговорены к лишению всех прав состояния и изгнанию из России навсегда. Что касается Черкесова, менее скомпрометированного по делу, то он просил отсрочить ему возвращение в Россию, ссылаясь на расстроенное здоровье. Это дало ему возможность остаться за границей и принимать деятельное участие в делах эмиграции до августа 1865 г., когда он добровольно возвратился в Россию и расплатился за свои заграничные похождения кратковременным арестом и подчинением надзору полиции.
Летом 1862 г. бежали за границу от ареста, грозившего им по делу о раскрытой правительством в Петербурге тайной типографии, организованной студентом П.Д. Баллодом, — Н.И. Жуковский и П.С. Мошкалов, автор упомянутой выше прокламации «Русское правительство под покровительством Шедо-Ферроти». Что касается Мошкалова, то, пробыв некоторое время в Лондоне, он переехал в Америку, где и прожил до 1871 г., когда получил разрешение на возвращение в Россию. Вследствие этого, в делах русской эмиграции он непосредственного участия не принимал. В ином положении оказался Н.И. Жуковский. Первые годы своего пребывания за границей он всецело посвятил делу транспортирования герценовских изданий в Россию. Для этой цели он, по указанию Герцена, поселился в Германии, Дрездене, и лишь во второй половине 60-х годов переехал оттуда в Швейцарию.
Наконец, надо упомянуть и о том, что в декабре 1861 г. в Лондоне появился бежавший из Сибири М.А. Бакунин, которому, как мы увидим ниже, было суждено сыграть весьма заметную роль в истории тогдашней эмиграции. Человек того же поколения, как и Герцен, Бакунин не примкнул вполне к позиции, занятой Герценом, хотя и поселился на первых порах в Лондоне же. Взаимоотношения Бакунина с Герценом и Огаревым выходят из рамки нашей темы, и потому мы коснемся их лишь постольку, поскольку это необходимо для выяснения роли Огарева в столкновении Герцена с «молодой эмиграцией».
Хотя Бакунин и уверял Герцена и Огарева, что его твердое намерение — «быть третьим» в их союзе, однако он не скрывал, что деятельность издателей «Колокола» не вполне его удовлетворяет.
«В целях, — писал им Бакунин, — мы, кажется, совершенно согласны, расходимся только, может быть, в путях и средствах».
На эту тему между Бакуниным и издателями «Колокола» не раз происходили разговоры, завершившиеся по обоюдному согласию следующей формулировкой их взаимоотношений.
«Вы правы, друзья. — Дружеское и союзное „возле“. (Здесь и далее выделение жирным шрифтом согласно изданию. — Прим.) — Вот то отношение, в котором я должен стоять к вам»[4].
Однако такое соглашение оказалось непрочным. Через год Бакунин констатировал, что этот год «прошел в глубокой семейной борьбе». Его письмо к Н.И. Жуковскому отчетливо вскрывает линии разногласий между ним и Герценом.
«Герцен, — писал Бакунин, — великолепно поставил и продолжает отстаивать русское дело перед европейской публикой, но во внутренней практике он неисправимый скептик и действует на нее не только не поощряющим, но деморализующим способом».
Бакунин находил направление «Колокола» слишком «отвлеченным, литературным». Он обвинял Герцена в кокетничании с «императорством» и в уклонении от «дела практического» и объяснял это тем, что в Герцене «на революционного деятеля... решительно недостаточно материала»[5]. При этом Бакунин отмечал, что в спорах с Герценом Огарев в ряде случаев становился на сторону его, а не Герцена. Это утверждение Бакунина подтверждается и самим Герценом. Как ни близок и дружен он был с Огаревым, полного единомыслия между ними не было. Герцен был сторонником длительной пропаганды (или «проповеди», как он выражался); Огарев же доказывал необходимость агитации. Герцен, по его собственному признанию, возражал против агитационных статей Огарева, находя в них элемент демагогии[6]. Под влиянием этого его отношения с Огаревым принимали иногда настолько тяжелый характер, что в начале 1864 г. Герцен занес в свой дневник такие полные скорби строки:
«Даже те связи, которые длились всю жизнь, подаются. Мы понижаемся в глазах друг друга[7].
Эти расхождения между Бакуниным и Герценом, а также между Герценом и Огаревым, отразились, как мы увидим ниже, и на истории их взаимоотношений с «молодой эмиграцией».
Подъем революционного движения, наблюдавшийся в России в 1861–1863 гг., возникновение тайного общества «Земля и Воля», пытавшегося раскинуть сеть своих отделений по всей России, широко распространенные среди русских революционеров надежды на то, что весной 1863 г., к тому времени, когда будет закончено составление уставных грамот и крестьянство окончательно убедится в неосновательности расчетов на получение «воли» сверху, в России произойдет неминуемая крестьянская революция, — все это диктовало русской эмиграции необходимость широкого развития деятельности, направленной на подготовку восстания в России и на обеспечение его успешного исхода. Эта деятельность в условиях эмигрантского существования могла развиваться в трех направлениях: во-первых, сбор денег на нужды революционного дела, во-вторых, налаживание постоянных и, по возможности, обеспеченных от провала связей с Россией, в-третьих, создание агитационной литературы в количестве, соответствующем быстро возросшей потребности в ней, ощущавшейся в России. Подпольные типографии, возникавшие в то время внутри страны, по самым условиям своей работы не могли в полной мере обеспечить действующие в России революционные организации потребной для них пропагандистской и агитационной литературой; при таких условиях русский вольный станок за границей приобретал особенно большое значение.
Еще в мае 1862 г. Герцен на страницах «Колокола» заявил «в ответ на несколько писем, полученных из России», о своей готовности учредить при редакции «Колокола» сбор денег, «предназначаемых на общее наше русское дело»[8]. Так возник так называемый «Общий фонд». Средства этого фонда предназначались в первую очередь «для пособия русским эмигрантам, число которых возрастает благодаря безумному террору, царящему в Петербурге»[9], а затем на нужды революционной пропаганды. Поступления в фонд были двоякого рода. Во-первых, предусматривалось самообложение эмигрантов (конечно, имущей части их); предполагалось, что люди с доходом до 2000 р. будут отчислять 5%, а с большим доходом — 10%; для семейных делалась скидка вполовину[10]. Во-вторых, ожидались взносы от русских людей, живущих за границей или путешествующих по Западной Европе, а также пожертвования из России. Однако поступления в «Общий фонд» притекали слабо. Герцен не раз жаловался, что поступающих денег не хватает даже на помощь нуждающимся эмигрантам[11], а в сентябре 1863 г. с грустью констатировал, что «в Общем фонде не только ничего нет, но дефицит растет с необходимостью поддерживать русских, не имеющих возможности возвратиться в Россию»[12].
В этом слабом успехе «Общего фонда» нет ничего удивительного, если мы вспомним, что наша эмиграция в большинстве своем состояла из людей нуждающихся; посторонние же пожертвования были явлением случайным, а в 1863 г. под влиянием развития реакционных настроений в русском обществе, в связи с польским восстанием, даже явлением редким. Приток денег в «Общий фонд» почти совершенно прекратился, а касса его опустела.
Другим делом, сильно интересовавшим эмигрантов, было налаживание связей с Россией. Мы уже упоминали о том, что Н.И. Жуковский был отправлен для этой цели в Дрезден. С аналогичным поручением в октябре 1862 г. был послан сперва в Константинополь, а затем в Тульчу, на границу с Россией, В.И. Кельсиев, к которому в 1863 г. присоединился бежавший из России его брат И.И. Кельсиев, видный участник московского студенческого движения 1861 г. В северной Германии работал В.И. Бакст. В Италии такую же работу вел известный впоследствии публицист, географ и социолог Лев Ильич Мечников. Он с 1858 г. находился вне пределов России, сражался в войсках Гарибальди, но только теперь начал принимать участие в делах русской эмиграции, взяв на себя налаживание морских связей между Италией и Одессой, в чем ему одно время помогал бывший студент Гейдельбергского университета барон А.Ф. Стюарт, уроженец Бессарабии, имевший знакомства в Одессе.
Наконец, М.А. Бакунин, во время пребывания своего в 1863 г. в Швеции, налаживал сношения через шведско-финляндскую границу. Как видим, работа, в общем велась довольно интенсивно, и результаты ее на первых порах были весьма благоприятные. Этому способствовало то обстоятельство, что с начала польского восстания, вспыхнувшего в январе 1863 г., русская граница с Пруссией и Австрией оказалась фактически открытой. В результате заграничная русская печать начала в большем, нежели ранее, количестве проникать в Россию.
В.И. Бакст. Фотография 1866 г. с дарственной надписью Лизе Герцен (Литературный музей, Москва)
|
В связи с развитием в эти годы широкого революционного движения в России спрос на революционную литературу, изготовляемую за границей, как мы уже отмечали выше, сильно возрос. Как ни велика была продукция герценовской типографии, она оказывалась недостаточной для удовлетворения спроса, поступавшего из России. При таких условиях вполне естественной была мысль о создании за границей еще одной русской типографии.
Эта мысль была приведена в исполнение уже известным нам В.И. Бакстом, основавшим, по-видимому, в конце осени 1862 г. русскую типографию в Берне. Как это ни странно, существование этой типографии до сих пор оставалось неизвестным нашим исследователям, хотя некоторые документы, содержавшие в себе упоминание об этой типографии, были давно уже опубликованы. Основываясь как на этих документах, так и на некоторых других, которые впервые печатаются в настоящем томе «Литературного Наследства», мы попытаемся изложить историю этого эмигрантского начинания. Однако необходимо теперь же оговориться, что те сведения, которыми мы в настоящее время располагаем относительно бернской типографии, настолько скудны, что не дают возможности дать сколько-нибудь полную картину судьбы этой типографии.
А.А. Слепцов рассказывает, что, приступив к организации тайного общества «Земля и Воля», Н.А. Серно-Соловьевич обратил особенное внимание на собиравшегося ехать в Гейдельберг Бакста, которому, как добавляет Слепцов, «была обеспечена помощь Лугинина».
«Он [т.е. Бакст], — пишет Слепцов, — ехал не столько для научных занятий, сколько для организации доставки лондонских (тогда, в сущности, единственных) изданий в Россию, на что В.Ф. [Лугинин] обещал не пожалеть части своих (вернее отцовских) громадных средств»[13].
И действительно, как мы уже упоминали, Бакст привел в исполнение это намерение, приняв на себя организацию транспортирования герценовской литературы через русско-прусскую границу. Отдав свои силы этому делу, Бакст должен был убедиться в том, что лондонская типография не в силах справиться с выпавшей на ее долю задачей.
Бакст имел опыт в типографском деле. В Петербурге он владел типографией. Естественно, что и за границей ему пришла мысль вновь приняться за знакомое дело. Откуда же он достал деньги на устройство типографии? По-видимому, не от Лугинина, с которым, как мы уже знаем, он в Гейдельберге разошелся в связи с вопросом о роли русской читальни. Имеются основания предполагать, что средствами, необходимыми на устройство типографии, снабдил его другой товарищ по Гейдельбергу, упомянутый выше барон Стюарт, человек весьма состоятельный. За это предположение говорит то обстоятельство, что распорядителем шрифта, оставшегося после ликвидации бернской типографии, в эмигрантских кругах, как это видно из неопубликованных писем Н.И. Утина к Герцену и Огареву, на ряду с Бакстом считался и Стюарт.
Бернская типография, как упомянуто уже выше, возникла в конце осени 1862 г. По крайней мере, С. Тхоржевский в письме к В.И. Касаткину от 4 ноября 1862 г. говорит об этой типографии как об уже существующей[14].
По-видимому, по открытии типографии Бакст встретился с какими-то препятствиями, мешавшими нормальному развертыванию его работы (см. письмо Касаткина к Герцену, стр. 53–55). Возможно, что и денег у Бакста не хватало, а возможно, — и это вероятнее всего, — что он испытывал недостаток в литературном материале. Поэтому среди эмигрантов, живших в Швейцарии, возникла мысль о соединении бернской и лондонской типографий в единое предприятие. Для переговоров по этому вопросу с Герценом и его товарищами отправились в Лондон А.А. Серно-Соловьевич и А.А. Черкесов. В результате переговоров сложился план, который С. Тхоржевский следующим образом излагает в цитированном уже письме к Касаткину:
«Из разных предположений, и с вашей стороны и со стороны бернской типографии, вышел на скорую руку план не только соединения двух враждебных типографий, но основания общества издательства всех сочинений и „Колоколов“, так что где бы они ни печатались, то все равно будет и для одной и для другой стороны. В обществе примут участие главное: Николай Платонович, Александр Иванович с сыном, Чернецкий, Бакст, я и вы; как книгопродавцы: Серно-Соловьевич, А.А. Черкесов и еще двое или трое денежных людей. Общество будет основано на акциях, т.е. соответственно взносу, барыш от получаемых из „издавництва“ „Колокола“ и всех нужных книг; люди специальные, как типографы и другие, должны получать жалованье, которое, разумеется, нужно на содержание. Мы, если захотите, будем заниматься и торговлею книжною, которая не взойдет в общество, но это другой вопрос. „Колокол“, как и всегда, должен принадлежать А[лександру] И[вановичу], но общество будет печатать и продавать сколько угодно, а редакция будет отдельно вознаграждена, кроме барыша, который редакция будет иметь, как акционерка. Это все — проект составленный вчера мною и Серно-Соловьевичем вечером, за несколько часов перед его отъездом, а утром был только проект соединения типографий, в котором только должны были участвовать А[лександр] И[ванович], Чернецкий и Бакст. В этом проекте я видел всю тяжесть на А[лександре] И[вановиче], а потому мысль этого обширного проекта надобно развить как можно скорее и, разумеется, отдать одному дельному законодателю заметить на параграфы. Что вы об этом думаете и как хотите участвовать?»
Об этом проекте Касаткин узнал не только из письма Тхоржевского, но и от Серно-Соловьевича и Черкесова, которые на пути из Лондона в Неаполь, куда Серно-Соловьевич ехал для лечения, заезжали в Женеву и 7 и 8 ноября вели переговоры с Касаткиным. Сообщая об этом Герцену, Касаткин писал (стр. 53):
«Результаты наших совещаний, в виде основных положений проекта, я посылаю Тхоржевскому, который и сообщит вам его. Рассмотрите и обсудите его сообща, по возможности, во всех отношениях. Все ваши замечания, изменения, соображения потрудитесь сообщить мне или Баксту для уведомления о том С[ерно]-С[оловьевича] и дальнейшей разработки проекта. Пока еще нет денег, но все, в том числе и я, надеемся, что они скоро будут... До тех пор положение обеих типографий и книжного дела должно остаться in statu quo. По моему мнению, Бакст в настоящем положении не может ничего сделать; всякие поддержки бесполезны и ни к чему не приведут. От осуществления же проекта дело принимает, с самого начала его, совершенно другой и, можно заранее сказать, хороший оборот. Так как большинство шансов за то, что деньги будут, то, не теряя времени, следует обсудить и развить проект во всех подробностях, чтобы иметь возможность с начала же нового года приступить к его осуществлению».
К сожалению, никаких подробностей относительно содержания проекта, упоминаемого Касаткиным в только что цитированном письме, мы не знаем. Известно только, что в процессе его обсуждения возникло предположение рассматривать задуманное объединенное издательство в качестве заграничного предприятия тайного общества «Земля и Воля», на что ее представитель А.А. Слепцов, находившийся в то время за границей, дал согласие. Известно также, что проект «акционерной компании» не осуществился. Можно предполагать, что одной из причин этого — а, может быть, и главной — было отрицательное отношение к нему Герцена.
Прежде чем говорить об этом, познакомимся с тем, как реагировал на проект слияния типографий Огарев. В письме к Баксту от 15 декабря 1862 г. он писал:
«Я прихожу к тому убеждению, что компании и типографии, если будут пути (т.е. связи для транспортирования литературы в Россию), лучше, безопаснее соединить в Лондоне, чем на материке, а в ценах разницы не будет... Большое предприятие вне Англии, где бы то ни было, при предстоящей истории легко подвести под секвестр и разом лишиться и фонда, и типографии на континенте, а, между тем, лондонская типография окажется уменьшенною, так что вместо добра, выйдет худо»[15].
Таким образом, принципиальных возражений против проекта слияния у Огарева не было. Он предлагал только, чтобы всё предприятие было сосредоточено в Лондоне, находя, что политические порядки Англии дают больше гарантий успешного развития дела, нежели порядки других стран.
Иначе относился к проекту Герцен. В этом вопросе он коренным образом разошелся со своим другом. 15 февраля 1863 г. он писал Огареву:
«„Volo videre, quomodo aedificatis“ [хочу видеть, как вы строите]. Пусть же они докажут, что они — сила, что мы с ними и со всеми, кто идет тем же путем, — это они знают. Но, стоя на построенном нами фундаменте одиноко, пока не убедимся, что их прочнее, мы не будем увлечены в fiasco или нелепость. Служить им я буду, но прежде чем брать солидарную ответственность, хочу видеть их журнал, их profession de foi. Ведь «Земля и Воля» — не все, и в «Молодой России» то же было... А потому я не знаю, чего именно ты хочешь от меня. Смешать 0 нашего фонда с 0 их? Можно. С[лепцов] [?] говорит, что мы можем распоряжаться, а С. приедет да задаст такую гонку. Это даже Бакунин не принимает»[16].
Из этого письма видно, что, возражая Огареву, Герцен приводил ряд доводов против предложенного ему проекта.
Во-первых, он выражал неверие в силы представителей молодой эмиграции и в их способность справиться с делами.
Во-вторых, он боялся объединять всю типографию с бернской, чтобы не потерять самостоятельности.
В-третьих, он не хотел ставить свое дело в зависимость, хотя бы и минимальную, от тайного общества «Земля и Воля», не полагаясь на обещания А.А. Слепцова, который не производил на Герцена впечатления серьезного политического деятеля (да и действительно не был им), не вмешиваться в дела издательства и типографии. Поэтому он и выдвигал возражение, что «Земля и Воля» не представляет всего русского революционного движения.
В-четвертых, Герцена смущала материальная сторона дела, так как он знал, насколько недостаточны имущественные средства эмигрантов, и опасался, что в случае проектируемого слияния все материальные тягости лягут на одного или почти одного его.
Отвергнув предложенный ему проект, Герцен, однако, не уклонился от поддержки бернской типографии как материальными средствами, так и личным сотрудничеством.
Посылая в марте 1863 г. Касаткину 50 фунтов стерлингов, Герцен добавлял:
«Печатайте без счета, а коммуникации будут вскоре восстановлены. Революция не только не погасла, но увеличилась; вести из России благоприятны, и наши труды не пропадут даром».
В другом письме к тому же Касаткину (4 апреля того же года) Герцен писал:
«Не уставайте, развивайте наши мысли... торопитесь печатать, — первые оттиски в Лондон»[17].
Эти письма Герцена дают основание предполагать, что Касаткин состоял при бернской типографии чем-то вроде представителя Герцена.
Что касается литературного сотрудничества Герцена с бернской типографией, то оно выяснится для нас, когда мы будем говорить о продукции этой типографии. А пока остановимся еще на материальной стороне дела.
Ниже мы помещаем денежный отчет, который Бакст, в марте 1863 г., послал Огареву (стр. 64). Уже самый факт его посылки свидетельствует о том, что бернская типография в материальном отношении зависела от Лондона. Однако средства ее, естественно, не ограничивались тем, что она получала от Герцена. В числе жертвователей отчет указывает и «барона», т.е. Стюарта, и Лугинина, и гейдельбержцев, приславших деньги через Серно-Соловьевича, и какого-то «М. Ив.», и Якушкина (из сказанного выше об отношениях Е.И. Якушкина с Касаткиным ясно, что именно он упоминается в отчете).
Что же печатала бернская типография? Если мы будем искать в каталогах революционной литературы издания того времени, вышедшие в Берне, то все наши поиски останутся безрезультатными; таких изданий не существует. К счастью, мы имеем и другие пути для установления бернской продукции.
15 декабря 1862 г. Герцен запрашивал Бакста:
«Принялись ли вы за Пиотровского и что напечатали. Вы больше пишете об общих вещах, а нам нужны детали»[18].
В письме Бакста к Огареву от 22 марта 1863 г. мы читаем:
«Предисловия Пиотровского еще нет, и мне сильно достается за остановку в работе» (стр. 62).
Пересматривая русские заграничные издания 1863 г., мы находим книгу: «Записки Руфина Пиотровского. Россия и Сибирь. 1843–1846. Norrkoeping. Eric Biornström. 1863»[19]. На 4-й странице обложки этой книги мы находим сообщение: «Печатаются: Концы и начала — Искандера».
Далее, в письме от 15 ноября 1868 г. Касаткин писал Герцену:
«Ваши „Концы и начала“ следовало бы оттиснуть отдельной брошюрой, разрешите это Баксту. Книжечка скоро окупится и доставит многим новое наслаждение» (стр. 54).
А в только что цитированном письме Бакста к Огареву мы находим следующие строки:
«Статьи Александра Ивановича печатаются, начато с „Концов и начал“. Нельзя ли прибавить предисловие А[лександра] Ив[ановича], которое давно обещано» (стр. 63).
Среди заграничной русской книжной продукции 1863 г. имеется книга: «Искандер. Концы и начала. С предисловием автора. Norrkoeping. Tryckthos Eric Biornström. 1863».
Надеемся, что после всего сказанного не может быть никаких сомнений в том, что обе обнаруженные нами книги были отпечатаны в бернской типографии. И ссылка на норвежское местечко Норкепинг, и никому неведомый (а вернее всего и несуществующий) Эрик Бьорнстром были лишь удачными приемами маскировки. Когда это было выяснено, E.Н. Кушевой путем сравнения шрифтов удалось установить, что кроме указанных двух книг в бернской типографии в 1863 г. был отпечатан ряд прокламаций (что, между прочим, подтверждается упоминанием о «листах», отпечатанных в Берне, в письме Касаткина к Огареву от 12 марта 1863 г. (стр. 60–61), и две брошюры: «Послание» и «Свободные русские песни» (см. публикацию Е.П. Кушевой, стр. 92–102). На некоторых из этих изданий мы также находим следы маскировки: на одних в качестве места печатания указаны Петербург и Москва, другие же имеют ложные даты цензурного разрешения. Некоторые из прокламаций, несомненно, написаны Огаревым.
Все указанные издания вышли в свет в течение первой половины 1863 г. Во второй половине этого года деятельность типографии замирает. И это вполне понятно, если мы вспомним, что весна 1863 г. обманула ожидания русских революционеров на повсеместное восстание в России, что к лету предстоящее поражение польского восстания стало ясно для всякого объективного наблюдателя, что деятельность «Земли и Воли» к этому времени почти совершенно замерла (вспомним, что еще 1 мая 1863 г. Герцен писал Огареву: «Миф „Земли и Воли“ должно продолжать потому уже, что они сами поверят в себя. Но что теперь „Земли и Воли“ нет еще, это ясно»[20]) и что, наконец, под влиянием реакции, восторжествовавшей в русском обществе, спрос внутри России на заграничную русскую литературу катастрофически упал. К сожалению, определить точно время ликвидации русской типографии в Берне мы не имеем возможности. Надо думать, что летом 1863 г. она перестала существовать.
В заключение отметим, что между Касаткиным и другими эмигрантами, причастными к бернской типографии, происходили какие-то недоразумения и столкновения, которые не могли не отражаться и на отношениях эмигрантов к Герцену. Посетив в конце ноября 1863 г. Женеву, Герцен имел случай убедиться, что «Касаткин — мелочный человек» и что эмигранты «страшно озлоблены против него».
«Не знаю, — писал Герцен Огареву, — помирил ли я, но, кажется, свел на приличную ногу. Касаткин виделся у меня с Бакстом, при прощании в зале железной дороги я именем Николая, Лондонского миротворца [т.е. Огарева], просил их забыть вздор — обещали постараться»[21].
Однако, как мы убедимся ниже, из этих стараний ничего не вышло.
Примечания
