От публикаторов на сайте, посвященном Р.М. Марини:

Доклад на Форуме латиноамериканских и итальянских экономистов, состоявшемся в Риме в сентябре 1972 г. Впервые опубликован в 1973 г. Центром социально-экономических исследований (CESO) Чилийского университета. Перепечатан Студенческим издательским комитетом Национальной школы антропологии и истории (ENAH) в Мехико в 1974 г. Настоящая публикация сверена с публикацией Центра латиноамериканских исследований (CELA) им. Хусто Аросемены («Вестник Университета Панамы», №2, сентябрь 1981 г.).

Сейчас я попытаюсь обозначить лишь несколько идей и отдельных сюжетов, касающихся проблемы зависимости, и указать на некоторые моменты для последующей дискуссии относительно их применений в социологии и политике.

Первый момент касается общей направленности методологии, которой, в моем представлении, должны следовать работы о зависимости. Будучи учеными-марксистами, мы имеем склонность смотреть на самое существенное в экономической системе, а именно на структуру производства. Однако, когда речь идет о зависимой формации, я считаю, что необходимо сменить угол зрения.

Отталкиваться следует изначально от обращения капитала в рамках капиталистической системы в целом; после этого задаться вопросом, как оно определяет условия, в которых развивается зависимая производственная структура; и наконец, вернуться к рассмотрению того, как эта зависимая структура определяет присущую ей фазу обращения.

Постараюсь объяснить, почему я защищаю этот исследовательский подход.

Когда я говорю о необходимости отталкиваться от обращения капитала в мировом масштабе, я имею в виду, что условия для эволюции зависимой структуры в первую очередь создает и определяет мировой рынок. Следовательно, мы можем осмыслить формирование и развитие зависимой страны, только поняв ее взаимодействие с мировым рынком. В противном случае мы не сможем понять, каким образом зависимость зарождается в определенном месте капиталистической системы, в центре обращения капитала, который в то же время становится и центром его производства. Я бы сказал, что именно в этом кроется суть образования зависимой структуры.

Рассматривать факты в обозначенных нами рамках значит рассматривать проблему международного разделения труда, поскольку формирование мирового рынка происходит только на основе этого разделения, начиная с того момента, когда в странах центра формируется крупная промышленность. Именно появление крупной промышленности, именно возможность придать специализацию отдельным зонам внутри капиталистической системы, сделали возможным и необходимым постоянный товарообмен [центра] с другими зонами сырьем и продовольствием.

Только по мере того, как появляется промышленный центр, центр фабричного производства, наподобие Англии в прошлом веке, появляются и условия для развития производственных структур, экспортирующих сырье и продовольствие. Поэтому торговля, которая берет начало от европейского промышленного центра (Англия), закладывает прочную основу международному разделению труда, и в конечном счете, мировому рынку. Следовательно, в рамках такой логики понятие зависимости обозначает структуры производства, возникшие в процессе международного обращения капитала и под непосредственным влиянием этого процесса.

Для Латинской Америки это соответствует девятнадцатому веку, этапу развития экономики, который мы называем экспортно-сырьевым, когда сырье и продовольствие вывозились в индустриальные страны.

Наша логика применима не только к зависимой аграрной экономике, но также и к последовавшей индустриализации. В зависимых странах она выступает в качестве меры, призванной заменить импорт, что не только отсылает тем самым к характеру включения экономики в международную торговлю, но и определяется прежде всего существующим внутренним спросом, который был обусловлен импортом промышленных товаров, а значит, международной торговлей. Возможность продолжения индустриализации в зависимой экономике далее оказывается связана с мировым рынком в двойном смысле: в виде очевидного сохранения зависимости в отношении средств производства, и, как мы увидим в дальнейшем, в виде потенциальной возможности занять новую позицию на мировом рынке — экспортера промышленных товаров.

В зависимых странах отношение с международной торговлей создает новый цикл оборота капитала с характеристиками, отличными от индустриальных стран. Если мы рассмотрим процесс, в ходе которого капитал осуществляет свой оборот — а как это происходит в экспортно-сырьевых странах, хорошо известно, — или этапы производства и обращения, то мы увидим, что все это отличается от происходящего в странах центра. В зависимой экономике с момента выхода на этап обращения производство полностью перемещается на мировой рынок. Подобное производство, таким образом, не зависит от внутреннего рынка.

В отличие от происходящего в индустриальных странах, где значительная часть продукции — а в Северной Америке почти вся — реализуется на внутреннем рынке, в зависимой стране основная часть произведенного продукта направляется на мировой рынок. Это имеет решающее значение для положения производителей — рабочих, т.к. в зависимой стране трудящиеся рассматриваются только как производители и создатели предметов потребления, но не как их потребители, ведь созданное ими предназначено не для них самих, а для трудящихся и общественных слоев стран центра, живущих за счет прибавочной стоимости.

Этот разрыв между производителем и потребителем создает условия, при которых в экономике такого рода эксплуатация рабочего может вестись практически до предела. Почему это происходит? В классической капиталистической стране фаза производства порождает противостояние рабочего и капиталиста, так как на этом этапе капиталист заинтересован в максимальном снижении заработка рабочего. Тем не менее, на следующей фазе кругооборота капитала, когда дело доходит до обращения и реализации продукта, то, что кажется капиталисту потерей денег, а именно выплата зарплаты, оказывается необходимым для реализации продукции и для того чтобы капитал снова смог принять форму денег, что позволит ему направиться на новую фазу производства. Потребление рабочего на второй фазе приводит к преодолению в относительных масштабах (в случае, когда классовая борьба влияет на уровень потребления) начального противостояния, происходящего на фазе производства.

В зависимой экономике все происходит иначе, приводя к тому, что противостояние капиталиста и рабочего не сглаживается на второй фазе оборота капитала. Возможность снижения заработной платы рабочего не имеет ограничений, накладываемых необходимостью реализации продукта, т.к. он предназначен для экспорта; потребление рабочего теперь не имеет отношения к реализации продукта. Следовательно, характер, который принимает оборот капитала в экономике такого типа, не создает никаких препятствий для эксплуатации рабочего, а напротив, принимает форму сверхэксплуатации.

Концепция сверхэксплуатации труда необходима, и здесь мы должны смело браться за теорию, если желаем оставаться настоящими марксистами. Действительно, настаивая на слишком жестком следовании категориям, предложенным Марксом, мы окажемся в затруднении при попытке понять природу зависимой экономики. Я имею в виду прежде всего фундаментальные понятия для марксистского анализа: категории относительной и абсолютной прибавочной стоимости. Если мы примем только их формальный аспект, не вникая в сущность того, что они отражают, то мы не сможем понять процесс эксплуатации и, тем самым, процесс накопления в зависимой экономике.

Изучая формы эксплуатации труда, Маркс определил относительную прибавочную стоимость, как ту, которая рождается при сокращении рабочего времени, необходимого трудящимся для воспроизводства своей рабочей силы, или при удешевлении рабочей силы, что как правило, но далеко не всегда происходит за счет увеличения производительности; в то же время абсолютная прибавочная стоимость обусловлена увеличением времени прибавочного труда, при том, что необходимое рабочее время во всем рабочем дне остается прежним[1]. У Маркса были основания выдвигать такого рода концепции об эксплуатации труда при капиталистической экономике, т.к. он отталкивается от теоретического предположения, согласно которому рабочая сила всегда оплачивается по ее реальной стоимости — не на уровне каждого индивида, а в качестве тенденции для класса в целом. Речь, однако, идет не просто о теоретическом допущении, но об исторически верной посылке. Если мы рассмотрим постепенное изменение доходов в индустриальных странах, то станет очевидным, что здесь наблюдается неизменная тенденция сохранения уровня заработной платы, приближенного к реальной стоимости рабочей силы. Но при смещении фокуса на страны с зависимой экономикой, мы увидим, что здесь дело обстоит иначе; при анализе зависимой экономики, мы совершенно не можем исходить из того, что в ней рабочая сила получает справедливое вознаграждение. Это не так. Наоборот, характерной особенностью зависимой экономики является как раз оплата рабочей силы постоянно ниже ее стоимости.

Какие же категории мы тогда можем предложить для анализа эксплуатации труда в зависимой экономике? Я бы сказал, что для этого нам необходимо новое прочтение Маркса, чтобы найти наиболее существенное в его анализе эксплуатации труда. Тут важен способ, которым эксплуатируется работник и, таким образом, обеспечивается процесс накопления капитала.

Нужно отказаться от чисто формального анализа фундаментальной проблемы — специфики процесса накопления капитала в господствующих и зависимых странах. В этом отношении можно утверждать, что в первых накопление основывается прежде всего на увеличении производительной силы труда, то есть на постоянном повышении производительности труда, в то время как в зависимых странах главные пути накопления связаны напрямую не с производительностью, а скорее с большей эксплуатацией рабочей силы как таковой.

Тем самым мы можем выделить в зависимом накоплении три главных формы или способа эксплуатации. Первый из них — это повышение интенсивности труда без совершенствования существующих технологий. Здесь мы сталкиваемся с особой формой производства относительной прибавочной стоимости, так как стоимость, создаваемая рабочим, увеличивается без удлинения рабочего дня, однако внутри него меняется соотношение двух типов рабочего времени: прибавочного и необходимого труда. За то же время рабочий производит больше, поскольку от него требуют большей интенсивности.

Второй способ исходит из классического механизма производства абсолютной прибавочной стоимости, влияя на соотношение прибавочного и необходимого труда за счет увеличения рабочего дня.

Речь идет о форме эксплуатации, которой злоупотребляют в латиноамериканских странах, прежде всего в сельской местности, где трудящиеся в сельском хозяйстве отрабатывают рабочие дни по 14, 16 часов или даже больше. Но этот механизм работает также и в промышленности: чаще всего в наименее защищенных секторах со слабыми профсоюзами — в мелкой и средней промышленности; применяется он также и в тяжелой промышленности, через сверхурочные рабочие часы.

Третья форма, наименее ортодоксальная, но определенно наиболее важная для зависимой страны, состоит в том, что рабочему попросту выплачивается меньше реальной стоимости его рабочей силы. Иными словами, соотношение между прибавочным и необходимым трудом устанавливается не исходя из технических условий труда и стоимости средств существования, а просто за счет снижения зарплаты рабочего ниже стоимости необходимого труда, таким образом частично превращая фонд потребления рабочего в фонд накопления капитала.

Итак, все эти механизмы приводят нас к такому типу производства, при котором и в экспортной экономике, и в индустриальной экономике, возникающей впоследствии, покупательная способность работников всегда значительно ниже реальных возможностей производства. Оно способно производить гораздо больше, чем рабочие могут потребить, и по этой причине экономика не способна развивать производство на внутренний рынок, т.к. дойдя до определенного предела, столкнется с проблемой реализации. С другой стороны, мы сталкиваемся здесь с главной причиной, из-за которой в экономике подобного типа наблюдается сильная концентрация капитала. Именно сверхэксплуатация делает необходимым создание механизмов концентрации, на базе которой развивается монополистическая экономика этих стран.

В качестве ответа капитала и буржуазии на растущее противостояние между производством и обращением, производством и реализацией, производством и потреблением, характерное для зависимой капиталистической экономики, стала вырабатываться новая модель экономической, социальной и политической организации. Наиболее развитая форма этой модели находит лучшее выражение в бразильском субимпериализме, но воплощение ее тенденций встречается также и в остальных странах Латинской Америки, особенно в тех, где промышленность развита в достаточной мере.

Первая тенденция заключается в приспособлении структуры обращения, с тем, чтобы создать динамичный внутренний рынок промышленной продукции. Посредством мер, влияющих на политику в отношении оплаты труды и кредита, и использования механизма инфляции, средства существования низших классов (т.е. подавляющего большинства трудящихся) передаются средним и верхним слоям, которые способны поддерживать рынок. Иными словами, усиливается регрессивное перераспределение доходов. Объективно это равноценно признанию того, что трудящиеся зависимых стран не имеют значения как потребители, и рассматриваются только как производители, как рабочая сила для эксплуатации. Случай с Бразилией в этом отношении типичен. Бразильский военный режим, являющий собой диктатуру крупного капитала, снизил за последние годы реальную зарплату рабочего класса практически вдвое. В то же время капиталисты и высшие слои среднего класса смогли повысить расходы на потребление, в том числе товаров роскоши, создавая относительно динамичную внутреннюю сферу обращения для промышленного производства.

Вторая тенденция, второй тип механизма, который применяет капитал — это государственное вмешательство. В данном случае речь идет о том, чтобы заставить государство не только обеспечивать отдельные вложения в инфраструктуру, но и выступать в качестве создателя государственного, общественного рынка.

Это достигается либо увеличением государственных инвестиций в создание объектов инфраструктуры (гидроэлектростанции, дороги, общественные работы в целом), что создает очевидный спрос государства на наиболее сложное производство, прежде всего тяжелую промышленность, либо за счет ориентации государственных расходов на развитие промышленности, не имеющей отношения к общественному потреблению, и продвижения военной отрасли. Например, с 1965 г., государство начало давать большие заказы автомобильной отрасли, первоначально для преодоления экономического кризиса, из-за которого продукция автомобилестроения не могла найти сбыта. Но государство не могло покупать легковые автомобили, основной вид продукции в этой сфере. Поддержка государства, таким образом, требовала от отрасли производства джипов, танков, бронетранспортеров, предназначенных для армии. Это отчасти объясняет увеличение военных расходов, достигших в 1970 году около миллиарда долларов, т.е. примерно трети от общей суммы экспорта.

Хотя я говорю о третьей тенденции в конце, возможно, учитывая важность, ее следовало бы поставить на первое место. Она состоит в попытке переместить торговлю с внутреннего рынка на внешний. То есть экспортировать не только продовольствие и сырье, но и продукцию обрабатывающей промышленности, которая не может быть полностью реализована на внутреннем рынке и нуждается в постоянном росте вследствие все того же накопления капитала.

Это производство ищет выходы на внешний рынок, пытаясь расширить свое влияние на мировую торговлю. Однако такой стране как Бразилия непросто достичь торговой экспансии промышленной продукции вовне. Непросто постольку, поскольку на мировом рынке доминируют крупные капиталистические страны. Ради участия в мировом рынке и получения на нем квоты, Бразилия, таким образом, вынуждена предоставить этим странам возможность получать высокие прибыли, эксплуатируя дешевую рабочую силу — из-за чего обостряется ситуация сверхэксплуатации труда, — чтобы получить больше прибыли, чем они получили бы в другой стране с тем же техническим оснащением.

Примером в этом отношении может послужить «Фольксваген», чей крупнейший филиал находится в Сан-Паулу. В начале прошлого 1971 года было заключено соглашение между «Фольксваген» и его бразильским филиалом, согласно которому последнему доставался латиноамериканский рынок. Еще до этого, чтобы разрешить проблемы реализации бразильского филиала «Фольксваген», ему предоставили квоту и на североамериканском рынке. Одним словом, в попытке расширить свою торговлю на мировой рынок, опираются на иностранный капитал, передавая ему значительную часть прибылей.

Я оставил этот вопрос напоследок, поскольку если мы проанализируем три тенденции, три механизма, то увидим, что первый из них, регрессивное перераспределение доходов, неизбежно наталкивается на ограничения. Почему? Потому что нельзя допустить неконтролируемый рост привилегированной прослойки потребителей, т.н. общества потребления, которое существует внутри бразильского общества, учитывая, что эта прослойка предполагает наличие обездоленной и усиленно эксплуатируемой рабочей силы. Нельзя позволить этой рабочей силе стать частью «общества потребления», т.к. это вызвало бы выдвижение требований среди всей массы трудящихся и поставило под угрозу накопление, основанное на сверхэксплуатации.

Второй механизм, а именно, создание рынка усилиями государственного вмешательства, дает намного больше краткосрочных возможностей, но в длительной перспективе нежизнеспособен, поскольку капитализм не может развиваться исключительно за счет спроса со стороны государства. Необходимо существование сферы накопления реального капитала и реальной сферы товарооборота. Таким образом, единственным долгосрочным механизмом, который может обеспечить темпы роста, темпы накопления капитала, является внешняя торговая экспансия. Поэтому единственный выход для бразильского зависимого капитализма — и потому его относят к субимпериализму, — попытаться повторить подвиг империалистических держав, но при этом подчиняясь уже существующим империалистическим державам и находясь под их контролем.

Здесь я только ставлю эту проблему, не углубляясь в нее, так как это потребовало бы глубокого анализа экспансионистской политики Бразилии за последние 8 лет[2]. Иными словами, потребовалось бы гораздо детальнее рассмотреть имеющиеся возможности, бреши в нынешнем мировом рынке, которые позволяют возникнуть новому центру экспорта промышленных товаров. Я просто отмечу, что если рассматривать недавние изменения в мировом разделении труда, то необходимо признать, что определенная возможность существует. Очевидно, что разделение труда в мировом масштабе в 1970 г. отличается от того, которое преобладало в 1870 г., когда с одной стороны существовали промышленные и производственные центры, а с другой — аграрные и горнодобывающие страны, производители продовольствия и сырья. Теперь налицо гораздо более сложная картина, существуют страны с промышленностью на разных ступенях, разных этапах развития. Мы видим, что промышленное производство в странах центра начинает нуждаться в существовании промышленных центров в менее развитых странах. Например, сталь приблизительно 30 лет назад являлась привилегией господствующих стран, стран центра. А сегодня Бразилия — один из экспортеров стали, и она смогла не только развить внутреннее производство, но и экспортировать сталь, хотя и в небольшом количестве.

Что обретает наибольшую важность для развитых стран? Контроль над конкретными этапами процесса производства, где они удерживают монополию — например, в производстве сложной электроники или химической промышленности. Но менее сложные этапы промышленного производства могут быть перенесены в другие страны, которые будут обязаны участвовать на этих этапах производства, неизбежно сталкиваясь с проблемой размера рынка. Полноценная черная металлургия предполагает и требует достаточно широкого рынка.

Думаю, на этом месте лучше прервать изложение и не приступать к анализу социальных и политических последствий. Возможно, я смогу сделать это, отвечая на вопросы, которые вы хотите задать. Хочу дать вам возможность высказаться, чтобы избежать монотонности.

Ответы на вопросы слушателей

1. Проблема так называемого маргинального населения

Проблема рабочего времени, периодов рабочего времени внутри рабочего дня не может рассматриваться исключительно с точки зрения индивида, то есть отдельного рабочего — и сам Маркс никогда так не ставил вопрос. Следует понимать, что когда Маркс говорит о том, что у рабочего есть необходимое и прибавочное рабочее время и т.п., это всегда относится ко всему трудящемуся населению, поэтому, в конечном счете, мы должны иметь дело со средними значениями. Мне кажется, что принципиально разграничив то, что можно назвать маргинальным сектором, и интегрированный сектор заводских рабочих, включенных в производство, мы бы тем самым затруднили реальное понимание проблемы. Правильнее будет взять все трудоспособное население, работающее и безработное в данный момент, и проанализировать, как реальное снижение необходимого рабочего времени в конечном счете сказывается на занятости. Так мы сможем понять ту роль, которую играет безработное или маргинальное население. В качестве примера: среди экономистов существует привычка говорить о «трудосберегающей технологии», как будто существует другая технология. Будто технический прогресс не предполагал всегда и при любых обстоятельствах меньших физических затрат и меньшего времени для производства того же количества товаров. Так почему это теперь называется «labor saving» (трудосбережением)? Потому что технический прогресс будет использован капиталистом для сокращения как числа трудящихся (в относительном выражении), так и продолжительности рабочего дня. Если бы рабочий день сокращался при сохранении нормы накопления, то увеличение производительности означало бы постоянный рост занятости и улучшение условий труда для рабочих. Поскольку это не так, тем более при экономике с высоким уровнем прибавочного труда и высоким уровнем эксплуатации, как в случае зависимых стран, то результатом технического прогресса является непрерывное увеличение числа безработных. Но мы должны учитывать безработное население, чтобы определить основные условия труда в экономике и понимать, что существование этих безработных — этот тот самый фактор, который позволяет платить нанятой рабочей силе, наличному рабочему классу, ниже ее стоимости; это объясняется тем давлением, которое безработная масса оказывает на рынок труда, и производимыми ею средствами существования — все это приводит к фактическому удешевлению рабочей силы. Нужно смотреть на процесс в целом, ведь если мы будем рассматривать явления поодиночке, то придется разбить рабочее население на рабочий класс и маргиналов, а это не просто исказит экономический анализ, но повлечет за собой чрезвычайно серьезные политические последствия.

2. Учитывая, что часть населения живет в нечеловеческих условиях, может ли рабочий класс рассматриваться в качестве привилегированной группы, солидарной с системой?

Чтобы достаточно коротко ответить на этот вопрос, скажу следующее: рассматривая форму и общий уровень эксплуатации с точки зрения всего трудящегося населения, мы неизбежно приходим к утверждению, что рабочий класс — это не привилегированный, а наоборот, сверхэксплуатируемый класс, и именно за счет существования внутри общества более нищих и ущемленных групп. Я бы сказал, что рабочий класс Бразилии будет сверхэксплуатируемым до тех пор, пока будут сохраняться широкие слои безработных и сектор натурального хозяйства. Как я уже давно подчеркивал, именно эти обстоятельства создают условия, которыми капитал может пользоваться для установления еще более жестокого режима эксплуатации рабочего класса. Поэтому рабочие — обладающие наилучшими политическими, экономическими и социальными возможностями, чтобы возглавить и направить революционный процесс, — этот тот класс, который заинтересован в поражении капитализма.

3. Что с точки зрения развития революционного движения представляет собой бразильский субимпериализм с его высокими темпами экономического роста и репрессивным режимом?

Попробую ответить по крайней мере на несколько моментов, которые мне кажутся важными, не начиная дискуссию о том, применима ли здесь марксистская концепция технологии[3]; это тема для другого разговора.

Переходя к некоторым ключевым моментам, которые я отметил среди задаваемых вопросов, я бы подчеркнул, повторяя сказанное мной утром, что причины проблем нужно искать не в анализе, а в реальности, и недавняя история Бразилии показывает, что зависимый капитализм способен найти внутренние условия, позволяющие справиться с противоречиями, порожденными его развитием. Несомненно, способ, которым разрешаются противоречия, [в итоге] их обостряет, и именно это важно для нас при анализе развития капиталистического процесса.

Верно, что в начале 60-х гг. говорилось о невозможности независимого, национального развития капитализма. Что это значило? К чему относилась эта дискуссия? Это был способ противостоять реформистским надеждам на построение национального, автономного капитализма, с опорой на якобы независимую национальную буржуазию, противостоящую империализму, из чего выводили революционную стратегию единого межклассового фронта, т.е. сотрудничества пролетариата и буржуазии. В этом суть вопроса. Действительно, некоторые, споря с этим, утверждали, что [такой] буржуазии не было, это был их взгляд на вопрос. Я подобный подход защищать не возьмусь, поскольку никогда его не разделял. Но скорее говорилось вот что (это, собственно, и защищали Гундер Франк и другие): аргентинская буржуазия была уже больше не способна обеспечить автономное капиталистическое развитие зависимой страны по классическому лекалу. Тот анализ, или направления анализа, которые я постарался здесь представить, показывают нам, что это утверждение оказалось абсолютно верным. Верным в том отношении, что когда национальная буржуазия пытается преодолеть ограничения, с которыми сталкивается капиталистическое развитие, то она вынуждена еще сильнее подчиниться международному капитализму, вынуждена открыть страну для зарубежных инвестиций, вынуждена проводить интеграцию собственной производственной системы с производственной системой стран центра. И только исходя из этого, она может думать о том, как осуществлять процесс накопления капитала. Иными словами, накопление капитала в зависимых странах всегда приводит к их денационализации, неизбежно упираясь в невозможность автономного развития капитализма. Таковой точки зрения мы придерживаемся.

Итак, что же значит открыть национальную экономику зарубежному капиталу и превратить ее в поле для операций крупных международных финансовых концернов? Прежде всего, это значит увеличить норму эксплуатации внутри страны. Норма эксплуатации касается не только рабочего класса, она усиливается и для других слоев, которые обычно сильнее всего эксплуатируются в экономике, т.е. в первую очередь для крестьянства. Когда мы анализируем преобразования, которые в настоящее время переживает аграрная структура Бразилии, мы видим, что их уже характеризует не экспроприация или изъятие части продукции, произведенной крестьянством, как это было ранее. Тогда крестьяне оставались крестьянами и сохраняли определенные возможности производить продукты для собственного потребления, в то время как сейчас происходит процесс изъятия участков, сгоняющий крестьянскую массу с земли, на которой она работала ранее, хотя и не владела ей. Это вынуждает ее группироваться вокруг городских центров внутри страны, где сельская рабочая сила зависит от случайной, непостоянной работы в поле. Они продолжают оставаться в сельском хозяйстве, но полностью пролетаризируются и в условиях более суровой эксплуатации не имеют никакой отдушины, которую им давало натуральное хозяйство.

Если мы примем во внимание эти явления, то придем к заключению, что с точки зрения борьбы между трудом и капиталом, противоречия между господствующими классами и городскими и сельскими трудящимися не просто обостряются, но обостряются до невероятной жестокости. Этим может объясниться необходимость господствующего класса полагаться на усиление репрессивного аппарата, в том числе прибегая к фашистским мерам подавления. Становится очевидным, что капиталистический прогресс, который может происходить в зависимых экономиках, увеличивает скорость развития классовых противоречий и доходит до той точки, где фактически нет никакой возможности для примирения. Как следствие, невозможность реформизма сегодня более очевидна, чем когда-либо, и всякий его сторонник в нынешней Латинской Америке элементарно не понимает процесс накопления капитала в ее странах.

Но это не все: мы не можем ограничивать анализ исключительно национальными рамками, нужно понимать, что обострение противоречий происходит не только в пределах бразильской экономики, но и обязательно будет экспортироваться в страны, в отношении которых бразильский империализм располагает средствами давления и господства. Типичный тому пример — Боливия, где ради военного переворота[4] именно бразильские военные, а не США, поставили все на карту. Каков результат военного переворота в Боливии? Еще большие репрессии против боливийского народа, еще большее угнетение трудящихся капиталом. И мы говорим пока только о Латинской Америке. Необходимость торговой экспансии, которую проводит Бразилия сегодня, вынуждает ее обращаться и к Африке. Кого она будет искать в Африке? Каковы будут ее точки опоры при экспансии на африканском рынке? Южная Африка и Португалия[5]. Иными словами, репрессивное бразильское государство будет искать себе в союзники самые репрессивные и самые жестокие африканские режимы.

Следствие зависимого капитализма — нарастающее обострение классовых противоречий. Ставит ли это перед нами проблемы? Разумеется — так же, как и развитие фашизма в Европе поставило проблемы перед революционным движением. Однако мы сможем ее решить, только если признаем существование этой реальности и необходимость ее разрушения, а не будем закрывать на нее глаза. Только отталкиваясь от этого, мы можем выдвигать революционную стратегию, которая будет реально соотноситься с развитием противоречий зависимого капитализма.

Развить эту революционную стратегию будет невероятно трудно, так как она вынуждена противостоять более организованному и более репрессивному государству и господствующему классу, объединившемуся вокруг него. Но, с другой стороны, эта стратегия позволит использовать постоянно нарастающие классовые противоречия, позволит сыграть на них; поэтому задача революционеров — понять, как противостоять этой реальности, как действовать в условиях противоречий, чтобы, используя их, сокрушить систему. Настало время думать не о реформе системы, а о ее разрушении.

Если мы, помня обо всех отличиях, рассмотрим ситуацию в странах, где при других обстоятельствах революция смогла победить, то увидим, что, именно в те моменты, когда классовые противоречия были острее всего, революция становилась достижимой. У нас есть примеры Советского Союза и Кубы. В них однозначно не было ни парламентской демократии, ни реформистских правительств, в которых пролетариат шел бы под руку с буржуазией. Это были чрезвычайно репрессивные режимы, в которых накопление капитала всегда происходило за счет увеличения эксплуатации рабочей силы, и потому революционеры находили благоприятную почву для своей деятельности. Думаю, этот опыт применим не только к сегодняшней Бразилии, но и ко всей Латинской Америке и всем зависимым странам[6].

4. Насколько значим теоретический анализ для выработки революционной стратегии?

Я вынужден обратиться к выступлению товарища Сальвати[7], которое вызывает некоторые замечания. Как я понял, товарищу Сальвати не кажется удачным разделение оборота капитала на два этапа, в точности как это делал Маркс в своем анализе, когда наглядно выделял фазу обращения и фазу производства. Отталкиваясь именно от этого разделения, которое Маркс обосновал в «Капитале», и более подробно в «Очерках критики политической экономии», мы можем узнать о его теории недостаточного потребления, которую он так и не развил до конца. Но основания для ее развития находятся именно в разделении производителя и потребителя в рамках оборота капитала. Тем не менее, не думаю, что сейчас имеется возможность продолжать дискуссию по этой теме.

Основная мысль выступления Сальвати заключается в том, что нельзя исходя из подобного анализа оценивать верность реформистской и революционной стратегии, и что этот вопрос должен решаться исключительно в политической плоскости. Я не согласен с ним; если для чего-то и существует [теоретический] анализ, то для того, чтобы направлять политический, революционный выбор. Если бы в Латинской Америке существовала возможность независимого развития капитализма, очевидно, что реформистская альтернатива оставалась бы политически оправданной, и мы не стали бы отбрасывать возможность развития общества с помощью реформ в течение определенного периода. Однако если мы будем анализировать проблему так, как я постарался предложить сегодня, это приведет нас к противоположному выводу: реформизм не имеет ни малейшей возможности открыть новые пути для развития латиноамериканского общества, существующего сегодня, и в скором времени приведет его к структурному и конъюнктурному кризису, который непосредственно ставит перед нами выбор, но только не между реформами и революцией, а между революцией и контрреволюцией.

Очевидный тому пример — Бразилия, где в начале 60-х годов попытались пойти по пути независимого развития через реформы — агарную реформу, перераспределение дохода, национализацию и расширение государственного сектора, ограничение иностранных инвестиций, начало торговых и дипломатических отношений с социалистическими странами. Но в реальности это привело только к углублению кризиса бразильской экономики. Иначе говоря, функционирование системы оказалось под угрозой, и она была готова взорваться. Возможность, которая существовала в Бразилии в тот момент, заключалась не в выборе реформистского пути, а в продвижении по подлинному пути революции, который начал бы радикально менять экономическую структуру. Другая возможность, реализовавшаяся в действительности, позволила крупному национальному и международному капиталу решать проблемы в свою пользу, перестраивая экономику согласно своим интересам, применяя более жестокую сверхэксплуатацию, предоставляя свободу накоплению капитала, и еще прочнее помещая страну в сферу влияния империализма.

По этой теме читайте также:

Примечания