4.3.1. Период праобщества и праистории (1,6—0,04 млн лет)

Человек выделился из животного мира. Как сейчас твердо установлено, между животными предшественниками человека, с одной стороны, и людьми, какими они являются сейчас (Homo sapiens, или Homo sapiens sapiens), с другой, лежит период становления человека и общества (антропосоциогенеза). Люди, жившие в эту эпоху, были людьми еще только формирующимися (пралюдьми). Только еще формирующимся было и их общество. Его можно было бы назвать праобществом.

Одни ученые принимают за первых людей (пралюдей) хабилисов, пришедших на смену австралопитекам, примерно, 2,5 млн лет назад, другие считают первыми людьми архантропов (питекантропов, синантропов, атлантропов и т.п.), сменивших хабилисов, примерно, 1,6 млн назад. По-видимому, более близка к истине вторая точка зрения, ибо только с архантропами начали формироваться язык, мышление и социальные отношения. Что же касается хабилисов, то они, как и австралопитеки были не пралюдьми, а предлюдьми, но только не ранними, а поздними.

Процесс антропосоциогенеза завершился, примерно, 35 — 40 тыс. лет тому назад, когда на смену формирующимся людям (пралюдям) и формирующему обществу (праобществу) пришли готовые, сформировавшиеся люди и готовое, сформировавшееся человеческое общество. Таким образом, история человечества прежде всего подразделяется на два основных периода: 1) историю праобщества (праисторию) и 2) историю собственно человеческого общества.

В периоде праобщества довольно явственно выделяются два основные эпохи: этап архантропов, начавшийся 1,6 млн тому назад и закончившийся 0,3—0,2 млн тому назад, и сменивший его этап палеоантропов, начавшийся 300—200 тыс. лет назад и завершившийся 35—40 тыс. лет назад. Все находки хабилисов были сделаны в Африке южнее Сахары. В отличие от хабилисов архантропы широко распространились по Старому свету, заняв не только Северную Африку, но также и значительную часть Азии и Европу. Палеоантропы освоили почти всю территорию Старого Света, исключая лишь районы Крайнего Севера.

С этапом палеоантропов связано появления памятников, свидетельствующих об утверждении в праобщинах этих пралюдей коммуналистических отношений распределения, развитии здравого знания и логического образа мышления, формировании различных норм поведения, зарождении магии, тотемизма и начатков искусства.

4.3.2. Эпоха первобытного (доклассового) общества или палеоистории (40—6 тыс. лет)

Если архантропы и палеоантропы обитали только в Старом Свете, то люди современного физического типа, неоантропы, появившись 35—40 тыс. лет назад, почти сразу освоили Америку и Австралию. С этого времени вся Земля, исключая лишь Антарктиду, оказалась ареной человеческой истории.

Важнейшей вехой в развития готового, сформировавшегося человеческого общества является возникновение общественных классов и государства или, как любят сейчас говорить, цивилизации. Первые классовые общества, или цивилизации, возникли в конце IV тысячелетия до н.э. Таким образом, период существования и развития готового человеческого общества прежде всего подразделяется на 1) эпоху доклассового, или первобытного, общества, и 2) эпоху классового, или цивилизованного, общества.

В западной науке общество, которое у нас принято называть первобытным, чаще всего именуется примитивным (primitive). Называют его западные исследователи также племенным (tribal), примордиальным (primordial, т.е. первобытным, изначальным), бесклассовым (classless), безгосударственным (stateless), эгалитарным (egalitarian) обществом.

После появления классовых обществ первобытные общества полностью не исчезли. Они вплоть до наших дней продолжали существовать наряду с классовыми, что, разумеется, не могло на них не сказаться. Чтобы учесть это различие, крупнейший специалист по первобытной истории Абрам Исакович Перщиц предложил назвать первобытные общества, какими они были до появления классовых, — апополитейными (от греч. апо — до и политеа, или полития, — государство), а первобытные общества, продолжавшие существовать после возникновения классовых, — синполитейными (от греч. син — со-, одновременный).[10]

Говоря о первобытной эпохе и первобытной истории, я всегда буду иметь в виду исключительно лишь апополитейное общество и его историю (палеоисторию). Палеоистория существенно отличалась от всей последующей истории человечества (неоистории). И одно из различий, разумеется, не самое главное, состоит в том, что об этой эпохе не существует никаких письменных сведений. Ни палеоантропология, ни археология, сами по себе взятые, ничего не могут сказать об общественных отношениях той эпохи. Единственный источник сведений об этих общественных отношениях — этнология, или этнография — наука, один из разделов которой — социальная этнология первобытности (на Западе это — социальная антропология), специализируется на изучении синполитейных первобытных обществ.[11]Любая схема эволюции первобытного общества всегда представляет собой реконструкцию, основанную прежде всего на данных, которыми располагает этнология об синполитейных первобытных обществах.

При общем подходе к истории доклассового, или первобытного, общества прежде всего принято выделять стадию собственно первобытного общества и стадию общества, переходного от собственно первобытного к классовому. В последнее время за этим переходным состоянием закрепилось название предклассового общества. Именно это общество практически имели в виду многие мыслители XVIII—XIX вв., начиная с А. Фергюсона, когда они говорили о варварах и варварстве. Термин «варварские» общества и сейчас применяется антиковедами и медиевистами для обозначения предклассовых обществ Европы и Азии. Поэтому и я буду им пользоваться в последующем изложении.

В свою очередь, стадию собственно первобытного общества нередко подразделяют на этап раннего первобытного (раннепервобытного) общества и этап позднего первобытного (позднепервобытного) общества.

Для раннего первобытного общества была характерна совместная собственность всех членов первобытной общины, вместе взятых, как на все предметы потребления, так и на средства производства. Эта общественная собственность проявлялась в том, что все члены раннепервобытной общины имели право на продукт, добытый любым из них, исключительно лишь в силу принадлежности к этому коллективу. Других оснований не требовалось. Весь созданный продукт распределялся между всеми членами общины, сообразно их потребностям. Действовал принцип: от каждого по способностям, каждому по потребностям.

В раннем первобытном обществе существовали первобытно-коммунистические, или коммуналистические, отношения распределения и тем самым собственности, и, соответственно, коммуналистический способ производства. Раннее первобытное общество было первобытно-коммунистическим, или коммуналистическим.

Смена раннего первобытного общества поздним связана с появлением распределения по труду, которое постепенно вытесняет коммуналистическое распределение. Происходит раздвоение экономики на жизнеобеспечивающую и престижную. Престижно-экономические отношения приобретают такое значение, что позднепервобытное общество можно было охарактеризовать как первобытно-престижное. Возникновение распределения по труду и престижной экономики с необходимостью предполагало появление наряду с общественной собственностью отдельной собственности членов общества и тем самым соответственно имущественного и социального неравенства.[12]

С возникновением первобытно-престижных обществ, первобытно-коммунистические полностью не исчезли, они продолжали существовать наряду с первыми. Так первобытный мир разделился на два исторических мира: первобытно-коммунистический и первобытно-престижный. Первобытно-престижный мир был супериорным, первобытно-коммунистический — инфериорным, эксмагистральным.

Еще на стадии первобытно-престижного общества стали возникать различного рода методы и образы эксплуатации. Их развитие привело к переходу от первобытно-престижного общества к предклассовому. Наряду с названными выше двумя историческими мирами возник еще один: предклассовый, или варварский. Последний исторический мир был супериорным, первобытно-коммунистический и первобытно-престижный — инфериорными, эксмагистральными.

На ступени предклассового (варварского) общества уже существовали такие методы эксплуатации, как систематический военный грабеж, данничество, посредническая торговля и ростовщичество, а также помогодоминарный (от лат. dominari — господствовать) и заемнодоминарный образы эксплуатации.

Генезис частной собственности и социальное расслоение вообще, становление общественных классов прежде всего шло в нескольких формах. Становление персонально-корпоративной частной собственности, которая, как правило, была верховной, предполагало разделение людей на знать (аристократию) и простонародье (коммонеров). Это — аристарное (от греч. аристос — наилучший) расслоение. Становление персональной частной собственности, которая обычно была и полной, предполагало разделение людей на богачей и бедняков. Это — плутарное (от греч. плутос — богатство) расслоение. Становление политарной, т.е. общеклассовой, корпоративной собственности всегда начиналось как аристарное, но затем приобретало иные, очень своеобразные формы.

На стадии предклассового общества шло формирование политарного способа производства. Становящийся политаризм можно было бы назвать протополитаризмом. Протополитарный способ производства был одним из основных на стадии предклассового общества.

Близким к протополитарному способу производства был протонобиларный (от лат. nobilis— знатный) способ, который отличался от первого тем, что при нем каждому члену эксплуататорской элиты выделялась определенная доля корпоративной собственности, что часто вело к ее полному разделу. Протонобиларная частная собственность в отличии от протополитарной была корпоративно-персонализированной. Нобиларное расслоение было аристарным.

Существовали еще две основные формы эксплуатации, который в зависимости от условий выступали то как образы, то как способы производства.

Одна из них — доминатный, или доминарный, способ (образ) производства. Суть его заключается в том, что эксплуатируемый полностью работает в хозяйстве эксплуататора. Этот способ выступает в пяти вариантах, которые часто являются и его составными частями.

В одном случае человек работает только за содержание (кров, пища, одежда). Это — доминарно-приживальческий, или просто приживальческий подспособ (подобраз) эксплуатации (1). Нередко поступление женщины в такого рода зависимость оформляется как заключение брака. Это — брако-приживальчество (2). Человек может работать за определенную плату. Этот вариант можно назвать доминарно-наймитским, или просто наймитским (3). Человек может оказаться в чужом хозяйстве в качестве заложника или несостоятельного должника. Это — доминарно-кабальный подспособ (подобраз) (4). И, наконец, еще одним является доминарно-рабский подспособ (подобраз) эксплуатации (5). Рабство как вариант составной элемент доминарного способа (образа) эксплуатации качественно отличается от рабства как самостоятельного способа производства. В литературе его обычно именуют домашним, или патриархальным рабством.

Другим ранним основным способом (образом) производства был магнатный, или магнарный (от лат. magnus— великий, ср.-лат. magnatus— владыка). Он выступал в четырех вариантах, которые нередко являлись одновременно и его составными элементами. При этом способе (образе) основное средство производства — земля, находившаяся в полной собственности эксплуататора, передавалась в обособленное пользование работника, который более или менее самостоятельно вел на ней хозяйство. Случалось, что непосредственный производитель получал от эксплуататора не только землю, но и все средства труда. Работник обычно отдавал собственнику земли часть урожая, а нередко также трудился в собственном хозяйстве эксплуататора.

Таким работник мог стать раб, посаженный на землю. Это магнарно-рабский вариант магнарного способа производства (1). Им мог стать приживал. Это — магнарно-приживальческий вариант магнарного способа производства (2). Им мог стать человек, оказавшийся в зависимости от владельца земли в результате задолженности. Это магнарно-кабальный подспособ (подобраз) эксплуатации (3). И, наконец, им мог стать человек, взявший участок земли в аренду и оказавшийся в результате этого не только в экономической, но и в личной зависимости от владельца земли. Это — магнарно-арендный подспособ (подобраз) эксплуатации (4).

И доминарное, и магнарное расслоение были вариантами плутарной стратификации. Очень часто доминарный и магнарный способы производства срастались друг с другом, образуя, по существу, один единый гибридный способ производства — домино-магнарный. Доминаристы при этом одновременно были и магнаристами.

Различные предклассовые общества существенно отличались друг от друга по своей социально-экономической структуре. Были общества, в которых господствовал формирующийся крестьянско-общинный (пракрестьянско-общинный) уклад. Такие общества можно было бы назвать пракрестьянскими (1). В одних такого рода обществах отношения эксплуатации, если и существовали, то лишь в качестве придатков к этому господствующему укладу. Это — собственно пракрестьянские общества (1.1). В других важную роль играли доминарные отношения. Это пракрестьянскодоминарные общества (1.2.).

В значительном числе предклассовых обществ господствующим был протополитарный уклад. Это — протополитарные общества (2). Их можно подразделить на два подтипа: общества, в которых протополитарный уклад господствовал почти безраздельно — собственно протополитарные общества (2.1) и общества, в которых наряду с протополитарным укладом важную роль играл доминомагнарный, — протополитомагнарные общества (2.2). Первые из них иногда называют «деревенскими» обществами, вторые — «городскими».

Наблюдались общества с доминированием протонобиларных отношений. Это — протонобиларные общества (3), которые подразделялись на собственно протонобиларные (3.1) и протонобилодоминарные (3.2). Были социоисторические организмы, в которых господствовал доминомагнарный способ производства. Это — протодоминомагнарные общества (4). И, наконец, были общества, в которых сосуществовали и играли примерно одинаковую роль протонобиларная и доминомагнарная формы эксплуатации. Такие общества можно было бы назвать протонобиломагнарными (5).

Еще один тип — общества, в которых доминомагнарные отношения сочетались с эксплуатацией рядовых его членов со стороны особой военной корпорации, которую на Руси называли дружиной. Научным термином для обозначения такой корпорации могло бы стать слово «милития» (лат. militia— войско), а ее предводителя — слово «милитарх». Лучший термин для обозначения таких социоисторических организмов — протомилитомагнарные общества (6).

Ни один из этих шести основных типов предклассового общества не может быть охарактеризован как общественно-экономическая формация, ибо он не был стадией всемирно-исторического развития. Такой стадией было предклассовое общество, но оно тоже не может быть названо общественно-экономической формацией, ибо оно не представляло собой единого социально-экономического типа.

К разным социально-экономические типам предклассового общества вряд ли применимо и понятие параформации. Они не дополняли какую-либо общественно-экономическую формацию, существовавшую в качестве стадии мировой истории, а все вместе взятые заменяли общественно-экономическую формацию. Поэтому их лучше всего было бы именовать общественно-экономическими проформациями (от греч. про — вместо).

Некоторые проформации возникли в результате внутреннего развития предклассового общества. Это — апополитейные проформации. Другие обязаны своим появлением влиянию сложившихся классовых обществ. Это — синполитейные проформации. К числу последних, по-видимому, относится протомилитомагнарное общество.

Проформации не выступали по отношению друг к другу как стадии развития. Они были альтернативными вариантами предклассового общества. Их альтернативность наглядно проявлялась в том, что они могли превращаться друг в друга. Не только пракрестьянские общества превращались в протополитарные, но и протополитарные могли трансформироваться в пракрестьянские. Протонобиларные общества преобразовывались в протонобиломагнарные, а последние — в протодоминомагнарные. В свою очередь протодоминомагнарные общества могли стать протонобиломагнарными. Возможны были и другие взаимные превращения предклассовых обществ.[13]

Во всех проформациях, исключая пракрестьянскую, шли процессы становления частной собственности и общественных классов. Но из пяти оставшихся предклассовых обществ только одно было способно превратиться в классовое без воздействия извне более развитых (а именно классовых) социоисторических организмов — протополитарное (в обоих его вариантах — собственно протополитарном и протополитомагнарном). Таким образом, оно представляло собой магистральную проформацию. Трансформация остальных проформаций в классовое общества было возможно лишь при условии индукции со стороны классовых обществ. Поэтому первые классовые общества могли быть только древнеполитарными и древнеполитомагнарными.

Материальные условия для подъема на уровень классового общества были созданы таким крупным переломом в развитии производительных сил человечества, каким была аграрная (агрикультурная) революция — переход от охоты и собирательства к земледелию и животноводству. Первые очаги земледельческо-животноводческого хозяйства появились, примерно, в IX—X тысячелетиях до н.э. на территории Передней Азии.

4.3.3. Эпоха Древнего Востока (III — II тысячелетия до н.э.)

Первые классовые общества возникли как небольшие острова в море первобытного общества. Это произошло в конце IV тысячелетия до н.э. почти одновременно в двух местах земного шара: в с северной части долины Нила и на юге междуречья Тигра и Евфрата. Классовые общества столь резко отличались от первобытных, что по отношению к ним все последние, вместе взятые, выступили теперь как один исторический мир, разделенный на три исторических субмира: первобытно-коммунистический, первобытно-престижный и предклассовый. Из всех этих субмиров в последующий истории человечества заметную роль играл лишь один — предклассовый (варварский). Таким образом, основным стало деление человечества на два исторических мира: первобытный, прежде всего варварский, который весь стал инфериорным, и классовый, а именно древнеполитарный, который был супериорным.

В долине Нила классовое общество возникло в форме крупного социоисторического организма, в междуречье Тигра и Евфрата — в качестве региональной системы, состоявшей из нескольких десятков небольших социоисторических организмов (городов-государств) с общим языком и культурой. Общим термином для обозначения этих двух видов бытия классового общества могло бы быть словосочетание «историческое гнездо». Таким образом, можно говорить о египетском гнездовом социоисторическом организме и шумерской гнездовой социорной системе. И египетское, и шумерское классовые гнезда были первичными классовыми обществами. Египетское общество было «деревенским», древнеполитарным, или орбополитарным (от лат. орбо — область, страна) шумерское — «городским», древнеполитомагнарным, или урбополитарным (от лат. урбо — город). Оба эти типа были вариантами одной общественно-экономической формации — древнеполитарной.

Процесс дальнейшего перехода человечества от первобытного общества к классовому шел в различных регионах по разному. Можно выделить два основных пути развития.

Первый путь — возникновение новых одиночных исторических гнезд, новых островов в море первобытного общества. Во второй половине III тысячелетия до н.э. новое историческое гнездо возникло в долине Инда — цивилизация Хараппы, или Индская. Около середины II тысячелетия до н.э. появилось историческое гнездо в долине Хуанхэ — Иньская, или Шанская, цивилизация. И хотя и Индское, и Иньское классовые общества возникли тогда, когда на земле уже несколько веков существовали другие цивилизации, они возникли не под влиянием и без влияния последних. И в этом смысле они, не в меньшей степени, чем Шумер и Египет, могут быть названы первичными цивилизациями.

Второй путь развития — появление новых исторических гнезд по соседству со старыми историческими гнездами и в значительной степени под влиянием последних. Эти классовые общества уже были вторичными. Этот процесс первоначально имел место лишь на Ближнем Востоке. Следствием было появление огромной системы исторических гнезд, охватывавшей весь этот регион. Она простиралась от западных границ Египта до восточных пределов Элама. К началу II тысячелетия до н.э. в нее был втянут Крит, где утвердилась Минойская цивилизация, а около его середины и часть материковой Европы, где возникла Микенская, или Ахейская, цивилизация.

Такое пространство, включавшее в себя множество тесно связанных исторических гнезд, в последующем изложении будет именоваться исторической ареной. Ближневосточная историческая арена уже не может быть названа островом в море первобытного общества. Это был целый континент, причем первый такого рода континент.

Занимая лишь ограниченную часть земного шара, ближневосточная система социоисторических организмов тем не менее являлась системой мировой. Ее мировое значение проявилось в том, что ее существование и эволюция подготовила и сделала в дальнейшим возможным подъем человечества на следующую ступень исторического развития. Об Индии и Китае этого сказать нельзя. Они могли быть, могли не быть, но вплоть до нового времени это не могло сколько-нибудь существенно сказаться на мировой истории. В течение III и II тысячелетий до н.э. ближневосточная арена, которая была не только первой, но единственной существующей в то время исторической ареной, являлась центром мирового исторического развития (центроареной).

С этих пор можно говорить о разделении мира на исторический центр (ядро), или просто центр, и историческую периферию, или просто периферию. Центр был классовым, древнеполитарным, периферия делилась на первобытную, прежде всего варварскую, и классовую. Ни первобытная, ни классовая периферия не представляли собой единого целого. Классовая периферия состояла из нескольких, первоначально во многом изолированных исторических гнезд.

Характерным для древневосточных обществ был циклический характер их развития. Они возникали, расцветали, а затем приходили в упадок. В большинстве случаев последний проявлялся в распаде крупного социоисторического организма на несколько более мелких, в превращении его в гнездовую систему социоров, каждый из которых продолжал оставаться классовым обществом. При этом исчезали крупные социоисторические организмы, но цивилизация сохранялась. В последующем гнездовая система социоров могла снова превратиться в один социоисторический организм, и общество вступало в новый период расцвета, который завершался очередным упадком.

Циклический характер развития древневосточных обществ особенно наглядно виден на примере Древнего Египта. Об этому уже шла речь в первой части работы (1.2.3). Чтобы не повторяться, кратко напомню общую схему истории этой страны в III и II тысячелетиях до н.э.: Раннее и Древнее царства — Первый переходный период — Среднее царство — Второй переходный период — Новое царство — новый распад страны.

Как уже отмечалось, в отличие от Египта классовое общество в Двуречье возникло как система мелких социоисторических организмов. Правитель Аккада Саргон (2316 — 2261 гг. до н.э.) объединил их под своей власть и создал могущественную державу, простиравшуюся от Персидского залива до Сирии. Но в XXII в. до н.э. Аккадское царство вступило в эпоху упадка и рухнуло под ударами кутиев. Вся последующая история Двуречья, как и история Египта, непрерывное чередование периодов подъема и упадка: Царство Шумере и Аккада при III династии Ура — вторжение амореев — Старовавилонское царство — вторжение касситов — расцвет при Навуходоносоре I — ассирийское владычество — Нововавилонское царство — персидское завоевание.

В Китае классовое общество возникло где-то около середины I тысячелетия до н.э. В конце XI в. до. н.э. общество Инь пришло в упадок и рухнуло под ударами чжоусцев. Возникла новая держава — Западное Чжоу.

Как видно из сказанного, пришедшее в упадок классовое общество нередко либо подпадало под власть процветавших соседних цивилизованных обществ, либо становилось добычей соседей-варваров. В случае вторжения последних нередко говорят о гибели этого общества и видят ее причины в варварском завоевании. В действительности вовсе не действия варваров, сами по себе взятые, привели к деградации классового общества, а, наоборот, его упадок создал условия для варварского вторжения.

Варварское завоевание может привести к тому, что классовое общество погибнет не в смысле исчезновения тех или иных конкретных социоров, а в том, что оно перестанет быть классовым, рассыплется на массу предклассовых социоисторических организмов. В таком случае можно говорить о гибели цивилизации в точном смысле слова. Таким образом наряду с супериоризацией социоисторических организмов была возможно и имела место их инфериоризация.

Цивилизация Хараппы, возникнув в XXIII в. до н.э., рухнула в XVIII в. до н.э. С ее гибелью произошел возврат на стадию предклассового общества. Исчезли монументальное зодчество и письменность. Вновь классовое обществ на территории Индии возродилось лишь в начале I тысячелетия до н.э. На территории материковой Греции классовое общество — Микенская, или Ахейская, цивилизация — сложилось первоначально к XVI вв. до н.э. В XII в. до н.э. оно погибло. Прекратилось монументальное строительство, исчезла письменность. Снова классовое общество в Греции возникло лишь около 800 г. до н.э.

Когда общество приходит в упадок и особенно, когда гибнет цивилизация, то нередко ищут причины в чем угодно, но не в его социальных порядках: во вторжении варваров, в истощение почвы, в природных катаклизмах и т.п. Но если циклическим было развитие всех без исключения древневосточных обществах, то причины его нужно искать в их социальном, прежде всего, социально-экономическом строе.

Все возникшие в IV—II тысячелетиях до н.э. социально-исторические организмы относились к одному и тому же типу. Господствующим в них был азиатский, или древнеполитарный способ производства. Соответственно общества Древнего Востока относилось к древнеполитарной общественно-экономической формации. Палеополитаризм возник из предшествовавшего ему протополитаризма.

Древнеполитарный способ производства существовал в трех вариантах. Один из них был основным, самым распространенным, и когда говорят об азиатском способе производства, то только его и имеют в виду. В этом смысле его можно считать классическим.

При классическом варианте древнеполитарного способа производства эксплуатируемым классом являются крестьяне, живущие общинами. Крестьяне или платят налоги, которые одновременно представляют собой земельную ренту, или, что реже, наряду с ведением собственного хозяйства, обрабатывают землю, урожай с которой поступает государству. Этих крестьян также нередко в порядке трудовой повинности используют на работах различного рода (строительство и ремонт каналов, храмов, дворцов и т.п.). Как явствует из сказанного, древнеполитаризм в данном варианте — двухэтажный способ производства. Политарный общественно-экономический уклад включает в себя в качестве своего фундамента крестьянско-общинный уклад.

Существовавшие в недрах крупных политарных социоисторических организмов крестьянские общины не были их простыми подразделениями. В их основе лежали иные социально-экономические отношения, чем те, что образовывали базис классового социоисторического организма, в который они входили. Поэтому крестьянские общины обладали некоторыми особенностями социоисторических организмов, выступали в ряде отношений как подлинные социоры. В частности они имели свою особую культуру, отличную от культуры классового социоисторического организма, в состав которого входили. Они были субсоциорами.

Крестьянские общины были глубинной подосновой древнеполитарных обществ. Древнеполитарные социоисторические организмы возникали, исчезали, сливались и раскалывались. Но общины при этом сохранялись. А когда погибала цивилизация и происходил возврат на стадию предклассового общества, крестьянские общины превращались в пракрестьянские, которые в дальнейшем с новым переходом к классовому обществу снова трансформировались в крестьянские.

Происшедший впервые на Древнем Востоке переход от предклассового, протополитарного общества к древнеполитарному, классовому был гигантским шагом вперед в истории человечества. Однако техника, которую использовали крестьяне-общинники, мало чем отличалась от той, которая существовала на предшествующих этапах развития — в позднем первобытном и предклассовом обществах. На этом основании нередко делается вывод, что с переходом к классовому древнеполитарному обществу сколько-нибудь существенных сдвигов в развитии производительных сил не произошло. В основе данного вывода лежит сведение производительных сил к технике и соответственно прогресса производительных сил к росту производительности труда. И основание, на котором зиждился этот вывод, и сам вывод ошибочны.

Увеличение продуктивности общественного производства может быть достигнуто не только за счет прогресса техники и роста производительности труда. Кроме технического (технологического) способа повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил, возможно, существуют и иные.

Детальное исследование сохранившихся вплоть до наших дней позднепервобытных и предклассовых земледельческих обществ, живших в природных условиях, сходных с теми, что были характерны для древневосточных социоров, показало, что, вопреки привычным представлениям, время, которое члены этих обществ уделяли земледельческому труду, было сравнительно небольшим: 100 — 150 дней в году. В классовых же обществах Азии, которые еще в XIX в. были политарными, земледельцы работали в поле не менее 250 дней.

Развитие производительных сил в позднепервобытном обществе сделало возможным появление протополитарных отношений. Стремление протополитаристов получить возможно больше прибавочного продукта привело к возникновению мощного государственного аппарата и превращению протополитаризма в настоящий политаризм.

Утверждение политарных отношений привело, во-первых, к возрастанию продолжительности рабочего дня, во-вторых, к увеличению числа рабочих дней в году. В результате при той же самой производительности труда резко выросла продуктивность общественного производства. Отношения эксплуатации, утвердившись, сделали создателей материальных благ совершенно иной производительной силой, чем они были раньше. Последние теперь оказались способными трудиться не только по много часов в день без сколько-нибудь длительных перерывов, но и работать систематически, постоянно, изо дня в день по много дней подряд, работать не только в меру сил, но и через силу.

Такой способ повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил можно назвать темпоральным (от лат. tempus— время). На приведенном выше примере можно наглядно видеть, что новые производственные отношения не просто влияют на производительные силы, не просто способствуют их развитию, а создают, вызывают к жизни новые производительные силы.

Подобного рода развитие производительных сил общества возможно было только до какого-то более или менее определенного уровня. Этот уровень зависел, в частности, и от природных условий. В странах, в которых в силу климатических особенностей земледельческие работы в течение определенного сезона, например, зимой, невозможны, увеличить число рабочих дней земледельца за счет этого периода времени было нельзя. Для стран, где земледельческие работы возможны в течение всего года, а такими были многие восточные, такое ограничение отпадает. В качестве ограничивающего момента там выступают прежде всего особенности природы самого человека.

Производители материальных благ физически не могли работать сверх более или менее определенного числа часов в сутки и сверх более или менее определенного числа дней в году. Начиная с определенного предела возрастание прибавочного продукта могли происходить только за счет изымание части жизнеобеспечивающего продукта. Движение пресса эксплуатации на каком-то уровне должно было остановиться. Происходило это, разумеется, не автоматически. Останавливало его движение сопротивления самих производителей.

Там, где это происходило слишком поздно, производительные силы разрушались, деградировали, и классовое общество не только приходили в упадок, но и гибло. В других случаях происходил распад крупного социоисторического организма на мелкие, что вело к ослаблению мощи государственного аппарата и соответственно его способности высасывать прибавочный продукт. Все это давало возможность непосредственным производителя оправиться, а затем все начиналось сначала.

Но это не единственный механизм, лежавший в основе циклических изменений. Возникновение политарного общества означало конец политарного классообразования, но не классообразования вообще. Практически во всех политарных обществах шел процесс плутарного расслоения, возникновения персональной полной частной собственности, становления доминарных, магнарных и доминомагнарных отношений, процесс вторичного классообразования. Возникая и развиваясь, магнарный, или доминомагнарный, уклад разъедал политарный социоисторический организм.

Каждая сколько-нибудь крупная политархия состояла из нескольких областей — субполитархий. Правители этих областей были заинтересованы в том, чтобы получить в свое распоряжение возможно большую долю дохода с подчиненного им населения, а то и весь доход. Но последнее было возможно лишь в случае превращения субполитархии в политархию. Развитие магнарных отношений способствовало росту самостоятельности субполитархов. Когда внутри сколько-нибудь крупного политарного социоисторического организма получали развитие магнарные отношения, он был обречен на развал.

Процессы разрушения человеческих производительных сил, вызревания магнарных отношений и роста самостоятельности субполитархов сочетались и переплетались по-разному, что определяло особенности упадка тех или иных древнеполитарных обществ.

Ближневосточная мировая система состояла из множества исторических гнезд, подверженных циклическим изменениям. Вполне понятно, что эти изменения происходили не синхронно. В то время как одни общества расцветали, другие приходили в упадок. Общества, которые находились в зените расцвета, в результате завоевательной политики подчиняли себе множество других, ослабевших или вообще менее сильных. Возникали грандиозные военные державы, включавшие в свой состав большое число исторических гнезд.

Когда историческое гнездо, ставшее центром такого обширного образования, приходило в упадок, империя распадалась, исчезала, уступая место новым державам, которых постигала та же участь. Характерным для ближневосточной мировой арены был постоянный переход гегемонии от одних исторических гнезд к другим и, соответственно, постоянное изменение политической карты.

Возникновение политарного общества было огромным прогрессом в развитии человечества. Огромные изменения произошли в культуре. Она, как уже указывалось ранее (подраздел 1.7.1) раздвоилась на культуру элитарную и культуру простонародную, прежде всего крестьянскую. Элитарная культура есть новообразование, качественно отличное от единой культуры первобытности. С переходом к классовому обществу появились монументальные архитектурные сооружения (храмы, дворцы, пирамиды и т.п.). Возникла письменность (первоначально идеографическая), что в огромной степени способствовало развитию духовной культуры. И монументальное зодчество, и письменность представляют собой яркое проявление культуры верхов, или элитарной культуры. Их появление, как известно, всеми историками и археологами рассматривается как неопровержимые признаки перехода к цивилизации.

На Древнем Востоке зародилась преднаука: математика, астрономия. Проявились школы, в которых учили письму, счету, знакомили с определенным запасом знаний, готовили профессионалов-писцов. Возникшая первоначально для хозяйственных нужд письменность в последующем стала использоваться для записи произведений словесности, в частности эпических («Эпос о Гильгамеше» и др.). Начали фиксироваться правовые нормы («Кодекс царя Хаммурапи» и др.).

4.3.4. Античная эпоха (VIII в. до н.э. — V в. н.э.). Мир в пределах центрального исторического пространства

Способ роста производительных сил, который лежал в основе развития древнеполитарного общества, был тупиковым. Для того чтобы человечество могло двинуться дальше, нужны были принципиально иные производственные отношения, более высокие, более прогрессивные. Но в недрах древнеполитарного общества они вызреть не могли. И в этом смысле оно тоже было тупиковым. И если бы все конкретные общества развивались бы одинаковыми темпами и достигли бы одновременно древнеполитарной стадии, то прогресс человечества был бы исключен.

Но политарные социоисторические организмы даже на исходе II тысячелетия до н.э., когда наряду с изолированными историческими гнездами возникла мировая ближневосточная система, занимали сравнительно небольшую часть ойкумены. Остальная ее часть была заполнена первобытно-коммунистическими, первобытно-престижными и предклассовыми обществами. Предклассовой, или варварской, была вся ближайшая периферия политарных обществ. Наряду с политарным историческим миром продолжал существовать первобытный, прежде всего варварский мир.

Вплоть до начала I тысячелетия до н.э. появлялись и существовали классовые общества только политарного типа. В VIII в. до н.э. начали возникать классовые общества иного вида. Их обычно называют античными. Первым античным обществом было древнегреческое.

На территории Греции ранее уже существовало классовое общество древнеполитарного типа — Микенская цивилизация. Но античное общество возникло не из предшествовавшего политарного и не в результате его трансформации. Как уже указывалось, возникшее в XVI в. до н.э. Ахейское политарное общество в XII в. до н.э. погибло. Произошел возврат на стадию предклассового общества.

В VIII в. до н.э. классовое общество на территории Греции возникло заново, во второй раз. И возникло оно, как и любое политарное общество, из общества предклассового, варварского. На этом основании многие авторы пришли к выводу, что от предклассового общества идут, по меньшей мере, две параллельные линии развития, одна из которых ведет к политарному обществу, а другая — к античному. В этом их убеждало и то обстоятельство, что на территории Италии, где несколько позднее тоже возникло общество античного типа, никаких политарных обществе ранее вообще не существовало. Высшей формой, предшествующей античному обществу, там было предклассовое общество и никакое другое.

Но при этом они упускали из вида два крайне важных обстоятельства.

Прежде всего эти ученые совершенно не принимали во внимание, точнее, вообще не знали, того, что предклассовые общества могли существенно отличаться друг от друга. Не все они были протополитарными, которые были способны превратиться лишь в политарные. Кроме протополитарных существовали предклассовые общества еще нескольких иных типов. Эти последние проформации представлял собой своеобразный исторический резерв. Именно одна из проформаций и была востребована, когда возникла настоятельная необходимость в переходе человечества в целом на новую, более высокую стадию общественного развития, чем древнеполитарная.

И далее. Хотя эти исследователи не могли не знать, но они совершенно не принимали во внимание то, что новое греческое классовое общество формировалось в зоне интенсивного всестороннего воздействия мировой системы социоисторических организмов, существовавшей на Ближнем Востоке. Это не могло существеннейшим образом не сказаться на материальной и духовной культуре и на структуре античного общества. Оно творчески усвоило все достижений цивилизаций Ближнего Востока, прежде всего египетской и месопотамской (шумерской и вавилонской). В этом смысле между политарным обществом Древнего Востока и античным существует глубочайшая преемственная, генетическая связь. И это давно уже в самом общем виде было осознано теми философами и историками, которой принимали идею исторической эстафеты (2.13). К настоящему времени огромное воздействие ближневосточной системы на формирующиеся античные социоисторические организмы можно считать неопровержимо доказанным наукой.

«Прошли те времена, — писал еще в 1928 г. известный английский археолог Чарльз Леонард Вулли (1880 — 1960), — когда начало всех начал искали в Греции, а Грецию считали возникшей сразу, вполне законченной, точно Афина из головы олимпийского Зевса. Мы знаем теперь, что этот замечательный цветок вобрал в себя соки мидийцев и хеттов, Финикии и Крита, Вавилона и Египта. Но корни идут еще дальше: за всеми ими стоит Шумер».[14]

«Влияние Востока, — вторит британскому археологу-ориенталисту Л. Вулли российский антиковед Валерий Петрович Яйленко, — не ограничивается сферой искусства — это был всеобъемлющий процесс воздействия восточной цивилизации на складывающуюся культуру архаической Греции».[15]Роль Востока в формировании античного классового общества столь велика, что в настоящее время зарубежные историки говорят об ориентализационном периоде в истории древней Греции и даже об «ориентализационной революции».[16]

Но речь должна идти не просто об усвоении и переработке всех предшествующих достижений политарного общества в области материальной и духовной культуры, без чего появление античного общества было совершенно немыслимым. Нужно принять во внимание мощное экономическое воздействие ближневосточной мировой системы на социально-экономический строй возникающих в Греции новых классовых обществ. К этому времени сложилась система мировой (по тогдашним меркам) торговли, в которую были сразу же втянуты формирующиеся классовые социоисторические организмы Греции. Они сразу же в готовом виде получили и освоили экономические формы, которые были результатом длительного развития экономической жизни Востока.

В качестве примера можно привести монету. Хотя классовое общество на Ближнем Востоке возникло еще в конце IV тысячелетия до н.э., монета впервые появилась там лишь на рубеже VIII и VII вв. до н.э. Греки же начали использовать монету уже на заре своего второго классового общества. На о. Эгина чеканка монеты началась в VII в. до н.э. Все это не могло не сказаться на древнегреческой экономике.

Уже предклассовое общество, которое существовало в Греции в XII— IX вв., было качественно иным, чем то, которое предшествовало восточным классовым социоисторическим организмом. Шумерское, древнеегипетское, древнекитайское и прочие политарные общества возникли из протополитарных предклассовых обществ. Предклассовое общество, из которого возникло древнегреческое (это предклассовое общество нередко называют гомеровским), во всяком случае, протополитарным не было. Протополитарные отношения в нем полностью отсутствовали. Там существовало, по меньшей мере, три варианта доминарных отношений (приживальчество, наймитство и рабство), магнарно-рабовладельческие отношения и протонобиларные. И не исключено, что таким своим характером гомеровское общество было обязано влиянию соседних классовых обществ.

Как уже указывалось, предклассовое общество такого типа могло превратиться в классовое только под воздействием соседних более развитых (в данном случае -древнеполитарных) обществ. Результат классогенеза и политогенеза в данном случае определялся двумя факторами. Первый — характер исходного предклассового общества, второй — природа и сила внешнего влияния.

Конечным результатом была ультрасупериоризации, т.е. переход греческого предклассового общества к более высокой стадии всемирного развития, чем древнеполитарная формация, а именно к античной формации. Этот переход не был непосредственным. Связующим звеном между греческим предклассовым обществом и античной формацией была очень своеобразная параформация.

Переход от гомеровского общества к классовому был ознаменован довольно бурным ростом магнарно-кабальных и, возможно, магнарно-арендных отношений. Причина этого во многом заключалась в развитии товарно-денежных отношений, что было связано, прежде всего, со все большим втягиванием греков в систему тогдашней мировой торговли. При этом продолжали существовать наймитство и рабство, причем последнее уступало по значению первому. Общество архаической Греции (VIII—VI вв. до н.э.) не было рабовладельческим. Оно являлось доминомагнарным, относилось к доминомагнарной общественно-экономической параформации. В результате внутреннего развития этой параформация произошел выход греческого общества на историческую магистраль.

В ходе революций VI—V вв. до н.э. в передовых социоисторических организмах Греции были уничтожены магнарные отношения, что сделало не только возможным, но и необходимым развитие рабство и его превращение из всего лишь элемента доминарного способа производства в самостоятельный способ, который и стал основой общества. Этот способ производства я предпочитаю называть серварным (от лат. servus— раб). Общество классической Греции, бесспорно, относилось к более высокой, чем политарная, общественно-экономической формации — античной, рабовладельческой или, точнее, серварной.

Смена древнеполитарной общественно-экономической формации серварной носила эстафетный характер. Поэтому эта трансформация не могла привести и не привела к исчезновению ранее существовавших древнеполитарных обществ. С этого времени, наряду с первобытным, прежде всего варварским миром, на Земле стали сосуществовать два классовых мира: политарный и античный, из которых первый был инфериорным, эксмагистральным, а второй — супериорным.

И явные признаки выхода на более высокий уровень развития, чем тот, который был характерен для политарного общества, начали обнаруживаться еще в архаической Греции. Вновь возникшая в этом обществе письменность была уже не идеографической, а алфавитной. Греция является родиной первого в истории человечества подлинного алфавита, возникшего из финикийского полуалфавитного слогового письма, которое в свою очередь появилось в результате тысячелетнего развития на Востоке идеографической письменности. Древнегреческое общество было первым, в котором была распространена грамотность.

Если на Востоке существовали лишь деспотические режимы, выступавшие в форме монархии, то в Греции впервые возникла республиканская форма правления. На Востоке были только подданные, в Древней Греции впервые появились граждане, а тем самым и гражданское общество. Для Греции было характерно многообразие политических режимов. И наряду с тираническими, олигархическими, аристократическими способами правления там впервые в истории человечества возникла демократия, а вместе с ней политическая жизнь, политическая борьба, политические партии, свобода политической деятельности, выражающаяся в свободе слова, собраний, выборные и подотчетные гражданам органы государственной власти.

Политическая борьба немыслима без борьбы идеологической, без столкновения разных мнений, противопоставления политических платформ. Ставятся под сомнение и подвергаются критике устоявшиеся взгляды, представления, включая религиозные. Возникает идейный плюрализм, впервые получает развитие свободомыслие. Огромное значение приобретает ораторское искусство, умение убеждать, вербовать сторонников.

Возникает первая форма теоретического знания — философия, причем сразу же светская. В последующем наряду с ней появляется наука (точнее, пранаука) как особая форма общественного сознания. Кроме естественных пранаук появляется историческая пранаука. В древней Греции впервые возникает подлинная художественная литература, включая поэзию, прозу, драматургию, появляется настоящий театр с профессиональными актерами. Это гигантский взлет человеческого духовного творчества нередко именуется «греческим чудом».

Греческое исторические гнездо возникло первым. Но оно было не единственным классовым обществом нового типа. Вслед за ним появилось этрусское историческое гнездо, затем латинское гнездо, в котором ведущее положение занял Рим.

Карфагенское общество принято рассматривать в курсе истории Древнего Востока. Финикийские социоисторические организмы действительно были древнеполитарными, точнее древнеполитомагнарными. В новых условиях, создавшихся в первой половине I тысячелетия до н.э., стало возможным превращение древнеполитомагнарных обществ в магнарные, а затем — и в рабовладельческие. По этому пути пошло развитие Карфагена, который поэтому с полным основанием должен быть включен не в восточный, а в античный мир. Его история была неотъемлемой частью истории последнего, а не первого.

Греческое, этрусское, латинское и карфагенское исторические гнезда вместе взятые образовали новую историческую арену — средиземноморскую. В эту систему входили и греческие полисы, расположенные на берегах Черного моря. В отличие от древнеполитарного мира, который никогда не был единым, весь античный мир составлял собой одну систему — античную, средиземноморскую.

К ней от ближневосточной системы переходит роль центра всемирного исторического развития. Именно она становится теперь мировой системой. Ближневосточная же система перестает ею быть. С возникновением средиземноморской системы и переходом к ней главенствующей роли в истории человечества произошла смена эпох всемирной истории. Эпоха Древнего Востока сменилась античной.

Но когда это произошло, Восток, конечно, не исчез. Он не стал античным, серварным, а продолжал оставаться древнеполитарным. Поэтому в исторических трудах и учебных пособиях термин «Древний Восток» продолжают использовать применительно и ко всему I тысячелетию до н.э. и даже первой половине I тысячелетия н.э. С этим вряд ли можно согласиться. Восток в античную эпоху точнее всего называть не древним, а соантичным, или синантичным (от греч. син — со-, одновременный)

Превосходство античной мировой системы над ближневосточной политарной проявилось довольно рано. В то время, когда в Греции начало возникать классовое общество нового типа, на Ближнем Востоке происходило монотонное чередование периодов подъема и упадка политарных обществ и связанное с ним изменение политической карты. В VII в. до н.э. Мидия в союзе с Вавилонией разрушила Ассирийскую империю и, завоевав целый ряд областей, превратилась в крупную державу. В середине VI в. могущество мидян было сломлено персами.

Представители династии Ахеменидов — Кир II и его преемники — подчинили своей власти не только области, входившие в состав Мидийской державы, но и Малую Азию, включая греческие города, острова Эгейского моря, Фракию, Сирию, Палестину, Египет, Вавилонию и части Средней Азии и Индии. Возникла самая обширная из всех когда-либо существовавших до этого времени держав. Она охватила не только всю ближневосточную систему, но и некоторые области за ее пределами. В начале V в. до н.э. персидские владыки попытались завоевать Грецию, но потерпели сокрушительное поражение. Греко-персидские войны 490—449 гг. до н.э. наглядно продемонстрировали преимущество нового общественного строя.

Средиземноморская историческая арена с самого начала была тесно связана с ближневосточной ареной. В последующем эта связь становилась все более прочной, пока в результате походов (334 — 325 гг. до н.э.) Александра Македонского, сокрушившего Персидскую державу и овладевшего всей ее территорией, они вместе взятые не стали образовывать новую историческую целостность.

Эта система, в отличие от исторических арен, включала в себя социоисторические организмы не одного, а нескольких социально-экономических типов. Поэтому для ее обозначения требуется особый термин. Учитывая роль этой системы в мировой истории, я буду называть ее центральным историческим пространством (центропространством). Эта историческая сверхсистема состояла из двух систем.

После образования центрального исторического пространства две бывшие исторические арены стали двумя его историческими зонами. Одна из этих зон была центром всемирно-исторического развития, другая — периферией. С образованием центрального исторического пространства возникли два вида исторической периферии. Одна периферия — внутри центрального исторического пространства — внутренняя, другая — за его пределами, внешняя. Внутренняя периферия была классовой, в основном древнеполитарной. Внешняя периферия делилась на первобытную, прежде всего варварскую, и на классовую, древнеполитарную. Центр был серварным, рабовладельческим, античным. Будучи мировой системой он оказывал огромное влияния как на внешнюю, так и особенно на внутреннюю периферию. Ближневосточная зона центрального исторического пространства подверглась интенсивной эллинизации.

В последующем ведущая роль, или гегемония в средиземноморской, античной зоне от Греции перешла к Риму. В результате римской экспансии возникла грандиозная держава, охватившая в себя все центральное историческое пространство, исключая лишь самую восточную его окраину — Парфию. Но если самый крайний восток центрального исторического пространства оказался вне границ Римской державы, то зато это пространство значительно расширилось за счет внешней периферии, как классовой, цивилизованной, так варварской, предклассовой (большая часть Западной Европы, включая территорию нынешней Англии, некоторые районы Центральной Европы и Северной Африки). Включение в состав Римской державы, а тем самым и центрального исторического пространства областей, население которых было на предклассовой стадии развития, сопровождалось приобщением их к цивилизации. Наряду с эллинизацией на всем пространстве Римской державы шел процесс романизации.

Но если говорить о Востоке, то и эллинизация, и романизация, существенно повлияв на культуру, не изменили сколько-нибудь коренным образом характера социально-экономического строя существовавших там обществ.. Они в основе своей продолжали оставаться политарными.

Возникновение античного общества было новым крупным шагом вперед в развитии производительных сил человеческого общества. Оно в этом отношении стояло выше древнеполитарного. Но хотя в общем и целом техника в античную была более совершенной чем та, что существовала в эпоху Древнего Востока, однако рост производительных сил античного общества был обеспечен не за счет ее прогресса и соответственно роста производительности труда. Увеличение продуктивности общественного производства при переходе к античности было достигнуто иным способом. Этот способ был отличен и от того, который лег в основу прогресса древнеполитарного общества.

При более или менее неизменной производительности труда рост продуктивности общественного производства возможен за счет не только увеличения рабочего времени, но и возрастания числа работников. Вполне понятно, такое может произойти только в том случае, если увеличение числа работников не будет сопровождаться соответствующим ростом всего населения в целом. В противном случае никакого развития производительных сил не будет. Суть этого способа заключается в увеличении доли работников в составе населения общества.

После появления машинной индустрии подобного рода возрастание числа работников стало возможным за счет привлечения к работе на предприятиях женщин, ранее занимавшихся исключительно лишь домашним трудом, и детей. В предшествующие эпохи возрастание числа работников без увеличения в той же пропорции всего населения социоисторического организма могло происходить только одним способом — путем притока их извне.

Этот приток мог привести к росту продуктивности общественного производства лишь в том случае, если удовлетворял определенным условиям. Первое из них заключалось в том, что он должен был состоять если не полностью, то в основной своей массе из людей, уже пригодных к труду, т.е. готовых, а не потенциальных работников. Второе заключалось в том, что работники не должны были иметь семью и потомство. Воспроизводство этой рабочей силы если не полностью, то в основном должно было происходить путем замещения выбывших работников прибывающими извне. Иными словами, приток работников извне должен был иметь не спорадический, разовый характер, а быть постоянным, систематическим.

Вполне понятно, что систематический приток работников в состав данного социоисторического организма с необходимостью предполагал столь же систематические вырывания их из состава других социоров. Все это, разумеется, было невозможно без применения прямого насилия. Обрисованные выше дополнительные работники могли быть только рабами.

Таким образом, рассматриваемый способ повышения уровня производительных сил состоял в утверждении рабства, причем не рабства вообще, а строго определенной его формы. При этой форме рабы, во-первых, поступают извне социоисторического организма, а не рекрутируются из состава его коренного населения, во-вторых, если не целиком, то в основной своей массе используются в материальном производстве.

Только подобного рода экзогенное рабство могло стать господствующим способом производства. И оно стало им в античном обществе. Поэтому его чаще всего именуют не просто рабством, а античным рабством и соответственно говорят не просто о рабовладельческом, а об античном способе производства. Этот способ производства, несомненно, требует особого названия. Именно для этого мною и был создан особый термин — серваризм.[17]

На этом примере в еще более отчетливой форме выступает, что новые производственные отношения не просто влияют на производительные силы, а вызывают к жизни новые производительные силы, которые не существовали к моменту их зарождения. Возникновение античных рабовладельческих, серварных отношений было одновременно резким повышением уровня развития производительных сил общества. Этот подъем было обеспечен за счет существенного увеличении доли работников в составе населения социоисторического организма.

В Афинах эпохи расцвета примерно на 200 тыс. свободного населения (включая метеков) приходилось около 100 тыс. рабов. Подавляющее большинство рабов составляли взрослые мужчины. Их было, вероятно, около 70 тыс.[18]

В результате продуктивность общественного производства, а тем самым и уровень развития производительных сил в таком обществе, были большими, чем в социоисторических организмах, которые хотя и существовали в сходных природных условиях и использовали такую же технику производства, но имели нормальную демографическую структуру. Такой способ повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил можно назвать демографическим.

Вполне понятно, что такого рода прогресс производительных сил мог происходить только в ограниченном числе социоров и с неизбежностью предполагал падение их уровня в других социоисторических организмах. Развитие производительных сил по рассмотренному выше пути возможно было только в течение более или менее ограниченного периода времени. Рано или поздно оно с неизбежностью должно было зайти в тупик и прекратиться.

Необходимым условием существования серварного общества было непрерывное выкачивание человеческих ресурсов из иных социоисторических организмов. И эти, иные социоры должны были относиться к типам, отличным от данного, причем предпочтительнее к обществу предклассовому. Бытие системы обществ античного типа с необходимость предполагало существование достаточного обширной периферии, состоящей преимущественно из варварских социоисторических организмов.

Таким образом, необходимым условием существования серварных обществ была непрерывная экспансия. А этой экспансии рано или поздно с неизбежностью должен был прийти конец. Одна из важнейших причин — изменение структуры этих обществ. Ядром античного социоисторического организма была полисная община, состоявшая в большинстве своем из свободных крестьян. Развитие серваризма вело к разорению и обезземеливанию крестьян и соответственно к резкому обострению социальных противоречий. Все это вело к исчезновению возможности дальнейшей экспансии и тем самым к сокращение, а в последующем и к прекращению притока рабов извне. Уменьшение доли работников в составе населения общества означало падение продуктивности общественного производства. С падением уровня развития производительных сил общество вступало в полосу регресса.

При этом рабство могло сохраняться, но уже в эндогенной форме. Подобного рода рабство не только не имело преимущества, а, наоборот, как способ создания прибавочного продукта уступало другим формам эксплуатации человека человеком. Поэтому эндогенное рабство в отличие от рассмотренного выше экзогенного никогда и нигде не было господствующим способом производства.

Эндогенное рабство никогда не существует как самостоятельный уклад. Оно — всегда момент доминарного, магнарного или доминомагнарного укладов. Чаще всего рабы становятся магнарно-зависимыми работниками. В таком же положении рано или поздно оказываются и разоренные и потерявшие землю крестьяне. Экзогенное рабству уступает место доминомагнаризму.

В Греции кризис общества начался еще в IV в. до н.э., что во многом способствовало ее подчинению вначале Македонии, а затем Риму. В Риме переход к серварной формации произошел на несколько веков позднее, чем в Греции. Соответственно позднее начался и ее кризис. Выразился он в начавшейся на грани I и II вв. н.э. постепенной сменой рабовладельческих отношений доминомагнарными. Именно доминомагнарный уклад имеют в в виду историки, когда говорят о колонате. Однако серварные отношения полностью не исчезли. Они продолжали еще долгое время сохраняться, но уже в роли второстепенных.

А еще раньше, в I в. до н.э. — I в. н.э., началось постепенное обволакивание всех существующих социально-экономических связей политарными. Становление политаризма невозможно без постоянного, систематического террора. В этом заключена глубинная причина и проскрипций, начало которым положил Луций Корнелий Сулла, и политики массовых репрессий Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона. Завершение становления политаризма нашло свое внешнее выражение в переходе от принципата к доминату.

Результатом почти полного исчезновения экзогенного рабства было резкое падение производительных сил общества. Произошло их возвращение чуть ли не к исходному уровню. Все это прежде всего относится к западной части Римской империи, которая входила в состав античной зоны центрального исторического пространства, ибо восточная ее часть, исключая Греции, всегда была в основном политарной и составляла периферийную зону этого пространства. Но процесс политаризации довольно далеко зашел к тому времени и в Греции, которая вступила в полосу кризиса задолго до Рима.

Различие социально-экономических отношений на западе и востоке Римской державы, принадлежность их к разным зонам обусловил распад империи на две части и разную их историческую судьбу. Восточная Римская империя (Византия), отчасти давно уже бывшая, отчасти ставшая к V в. н.э. политарным обществом, сохранилась. Политаризм в Византии носил очень своеобразный характер. В целом ряде отношений это общество отличался от обычного древнеполитарного, но в главном и основном оно относилось к тому же самому типу. Это нашло свое выражение, и в том, что на протяжении тысячи лет своего существования Византия пережила несколько периодов подъема и упадка. И византийское политарного общество, как и любое другое общество данного типа, было тупиковым.

Для последнего периода эволюции вначале западной части Римской империи, а затем самостоятельной Западной Римской империи было характерно сосуществование политаризма и магнаризма. Западноримский политаризм существенно отличался от обычного палеополитаризма. Он возник и существовал как своеобразная надстройка над социально-экономическими отношениями иного типа, вначале серварными, затем доминомагнарными. И западноримский магнаризм был во многом иным, чем магнаризм в палеополитарных общества. Этот уклад не возник заново в рамках чисто политарного общества, а появился в результате трансформации серварного уклада, который существовал еще до становления политарных отношений.

В позднем западноримском обществе политарный и магнарный способы уклады не просто сосуществовали. Можно говорить о своеобразном симбиозе этих двух укладов, который и определял специфику этого общества. Оно относились к особой дуалистической, симбиотической, химерной параформации, которую можно назвать античнополитомагнарной.

Как уже указывалось, в любом классическом древнеполитарном обществе совмещение политарных отношений с магнарными нарушало его внутреннее равновесие и обрекало на развал. Неустойчивым был симбиоз политаризма и магнаризма и в позднем западноримском обществе. Все это неизбежно должно было бы завершиться его распадом. Трудно сказать, что последовало бы за ним.

В древнеполитарных обществах, в которые упадок не приводил к гибели цивилизации, обычно рано или поздно начинался процесс возрождения и развития политарных отношений и они вступали в период нового подъема. Во всяком случае, трудно было ждать зарождения в недрах западноримского общества принципиально новых социально-экономических отношений, который обеспечили бы подъем человечества на новую стадию развития.

Таким образом, в развитии общества, которое обычно именуют античным, сменилось три разных социально-экономических типа: 1) общество пресерварное (предсерварное), доминомагнарное, 2) общество серварное и 3) общество постсерварное, античнополитомагнарное. Последнее не было способно к прогрессу.

Казалось, развитие человечества зашло в тупик. Но кроме древнеполитарных обществ и зашедшего в тупик античного общества продолжали существовать предклассовые социоисторические организмы, причем разнообразных типов, составлявшие своеобразный исторический резерв.

Западная Римская империя была обречена на гибель. И она с неизбежностью рухнула. Решающую роль в ее падении сыграли германцы. Вторжение германских племен и союзов племен на территорию Римской империи было составной частью Великого переселения народов, в котором участвовали и другие демосоциорные ассоциации и союзы: гунны, сарматы, славяне и т.д. Все эти народы находились на стадии предклассового общества. Их общества были не геосоциальными, а демосоциальными, т.е. мобильными, способными перемещаться с одной территории на другую. Великое переселение народов было перемещением демосоциорных союзов, сверхсоюзов и прадержав.

Пролог Великого переселения народов относится к II—III вв. н.э. В конце II— начале III вв. с северо-запада Европы к Черному морю двинулись восточногерманские демосоциорные союзы и сверхсоюзы: готы, бургунды, вандалы. Переселившись в причерноморские степи, готы стали ядром обширного сверхсоюза, объединявшего кроме них местные гето-фракийские и славянские племена.

Почти одновременно к границам Римской империи начали передвигаться западногерманские союзы и сверхсоюзы. Алеманны переселились на территорию между верхним Рейном и Дунаем и начали совершать частные нападения на Галлию. В 261 г. они захватили римскую провинцию Рецию и, двинувшись в Италию, дошли до Медиолана (Милана). В 258 — 260 гг. в Галлию вторглись франки.

В IV в. началось собственно Великое переселение народов. Толчком к нему послужило вторжение пришедших из Приуралья кочевых скотоводов — гуннов. Перейдя Дон, они в 375 г. разгромили державу Эрманариха, ведущую роль в которой играли остготы, двинулись дальше на запад и, в конце концов, обосновались в Паннонии.

Не рассматривая Великое переселение народов в целом, остановимся лишь на германских союзах и сверхсоюзах, ибо именно их передвижения сыграли решающую роль в судьбах Западной Римской империи.

В конце IV в. теснимые гуннами вестготы перешли Дунай и с разрешения римских властей поселились в Цезии. Первое их восстание против притеснения римлян было подавлено. В начале V в. они вновь восстали и двинулись в Италию. В 410 г. ими был взят и разграблен Рим. Затем они заняли Южную Галлию, где в 418 г. и основали первое на территории Западной Римской империи варварское королевство — Тулузское. В дальнейшем вестготы завоевали Испанию, но при этом утратили свои владения в Галлии.

Вандалы, поселившиеся в начале V в. вместе с аланами в Испании в 429 г. под натиском вестготов переправились в Северную Африку, захватили ее и основали там свое королевство. Алеманны, перейдя Рейн, овладели территорией современной Юго-Западной Германии, Эльзаса и большей части Швейцарии. Бургунды, заняв около 457 г. весь бассейн Роны, образовали Бургундское королевство. Франки, продолжая свои завоевания в Галлии, положили в конце V в. начало Франкскому государству. Будучи господствующей этнической группой, франки составляли в Галлии незначительное меньшинство и в дальнейшем были ассимилированы местным галло-римским населением.

В течение всей первой половины V в. обосновавшиеся в Паннонии гунны опустошали Переднюю Азию и Европу, пока не были в 451 г. разбиты на Каталаунских полях (Галлия) объединенными силами римлян, вестготов, франков и бургундов, которые возглавлял римский полководец Аэций.

В результате варварских нашествий Западная Римская империя рухнула. В 476 г. она и формально прекратила свое существование — был низложен последний римский император-Ромул Августул. В V в. н.э. античному обществу пришел конец.

4.3.5. Мир в античную эпоху за пределами центрального исторического пространства

Прежде чем продолжить рассматривать магистральную линию развития человечества, необходимо хотя бы очень коротко сказать о том, что происходило в античную эпоху (VIII в. до н.э. —V в. н.э.) за пределами центрального исторического пространства, т.е. во внешней периферии.

В Китае пришедшая в XI в. до н.э. на смену государству Инь держава Западного Чжоу уже начиная с IX в. стала клониться к упадку. В VIII в. столица была перенесена из Хао в Лои и на смену Западному Чжоу пришел Восточный Чжоу. Номинально власть чжоуских правителей (ванов) продолжала существовать до III в. до н.э., но фактически страна разделилась на несколько крупных царств и множество мелких владений. Непрерывные междоусобные войны закончились в 221 г. победой царства Цзинь и созданием централизованной империи Цинь. Восстание народных масс положило ей конец. На ее обломках в 206 г. до н.э. возникла империя Первая (или Западная) Хань, которая просуществовала до 25 г. н.э.

На смену ей пришла империя Поздняя (или Восточная) Хань, которая в свою очередь пала в 220 г. Наступила эпоха Троецарствия — сосуществования и борьбы трех государств: Вэй, Шу и У. После присоединения в 265 г. царства Шу к царству Вэй к власти в последнем пришла новая династия Цзинь (или Западная Цзинь). В 280 г. в состав империи Цзинь вошло и царство У. Китай был объединен, но не надолго.

В 316 г. Западная Цзинь пала. После этого около трехсот лет Китай был раздроблен. Лишь в 581 г. он был объединен под властью династии Суй, которая правила до 618 г. На смену династии Суй пришла династия Тан, которая сумела создать могучую империю, просуществовавшую до X в.

Одновременно с чередованием периодов существования всекитайского социально-исторического организма и его распада на нескольких мелких социоисторических организмов, шел процесс расширения территории китайского гнезда. Китайское влияние ускорило возникновение нескольких новых исторических гнезд (японского, корейского, вьетнамского), которые вместе с китайским гнездом образовали историческую арену — восточно-азиатскую.

В Индии, в которой после гибели Индской цивилизации наступило вторичное варварство, в первой половине I тысячелетия до н.э. во второй раз начало возникать классовое общество. Этот процесс завершился возникновением нескольких исторических гнезд, которые вместе образовали индийскую историческую арену, которая имела тенденцию к расширению.

Несколько исторических гнезд возникло на территории Индокитая. Остается исследовать, образовывали ли они особую историческую арену — индокитайскую или же входили: одни в восточноазиатскую арену, другие — в индийскую. Возможно, мы имеем здесь дело с промежуточной исторической ареной. Несколько исторических гнезд возникло в Индонезии. Скорее всего они образовывали особую историческую арену — индонезийскую.

От Северного Китая через (употребляя современные названия) Южную Сибирь, Казахстан, Южную Россию, Причерноморье протянулась огромная полоса степей, последний форпост которой — венгерская пуста. Это пространство нередко именуют Великой Степью. Вся эта полоса вплоть до Днестра была заселена кочевниками-скотоводами. И на этой территории уже во второй половине I тысячелетия до н.э. начала формироваться очень своеобразная историческая арена, которую можно назвать евразийско-степной, или великостепной.

Ее своеобразие было обусловлено особенностями развития кочевых обществ. Все они в обычном состоянии были предклассовыми, варварскими. Однако в определенных условиях в результате объединения многих кочевых социоисторических организмов под одной властью возникали кочевые империи, которые подчиняли себе и земледельческие области. Эти империи были обществами уже не предклассовыми, а классовыми, причем политарными.

Однако век их обычно был недолог. Если кочевники не переходили к оседлому образу жизни, их империи разваливались, а сами они возвращались на стадию предклассового общества. И все это могло повторяться много раз. Именно Великая степь была тем коридором, по которому пришли в Центральную Европу вначале гунны, а затем венгры.

В VI в. н.э. впервые возникла кочевая держава, под властью которой оказалась почти вся Великая степь и многие соседние земледельческие области, — Тюркский каганат. Но просуществовал он недолго. Недолговечными были и его преемники.

На территории, находившейся в промежутке между центральным историческим пространством, восточноазиатской, индийской и великостепной историческими аренами начала формироваться еще одна историческая арена, которую можно было бы назвать центрально-азиатской. Крайне неопределенной является граница, отделяющая ее от центрального исторического пространства. Именно эта историческая арена чаще всего и была объектом экспансии кочевников, и ее области то и дело оказывались в составе кочевых империй.

Переход к цивилизации в Новом Свете произошел значительно позже, чем в Старом. Классовые общества стали там зарождаться почти одновременно в двух регионах, в которых в процессе дальнейшего развития образовались две исторические арены: андская и мезоамериканская.

В конце II тысячелетия до н.э. на территории нынешнего Перу появляется культура Чавин, просуществовавшая более пяти веков. Одни авторы считают ее уже цивилизацией, другие сомневаются в этом. Спорен вопрос о культуре Паракас, зародившейся во второй половине I тысячелетия до н.э., и наследовавшей ей в I тысячелетии н.э. культуре Наска. Первой признанной всеми цивилизацией этого региона является культура Мочика, которая расцвела в первой половине I тысячелетия н.э. и погибла примерно в VIII в.

Первой цивилизацией Мезоамерики многие авторы считают ольмекскую культуру, возникшую в конце II тысячелетия до н.э. и достигнувшую расцвета в первой половине I тысячелетия до н.э. Другие исследователи придерживаются мнения, что общество ольмеков так и не стало классовым. В конце I тысячелетия до н.э. возникли и в первой половине I тысячелетия н.э. расцвели цивилизации майя, Теотиуакана и сапотеков (Монте-Альбана). Ни одна из них не знала производственного использования металла, даже меди. Во всех этих обществах использовались каменные орудия. В этом смысле они жили в каменном веке. Как во всех вообще древнеполитарных обществах подъем производительных сил в этих цивилизациях был достигнут за счет увеличения рабочего времени.

Во всех перечисленных исторических аренах все классовые общества без исключения относились к одной и той же формации — древнеполитарной. И во всех этих аренах наблюдалось циклическое развитие: периоды расцвета исторических гнезд чередовались с периодами их упадка, что наглядно можно было видеть на примере Китая, и даже гибели.

Таким образом, в античную эпоху древнеполитарные общества не только сохранялись, но продолжали возникать из предклассовых. Политарный мир в то время не только и не просто существовал, но и расширялся за счет первобытного. Во внешней исторической периферии шел интенсивный процесс расширения классовой периферии за счет первобытной, прежде всего варварской. Если в эпоху Древнего Востока классовая периферия, которая вся была внешней, существовала в виде сравнительно изолированных исторических гнезд, то в античную эпоху — в виде исторических арен, которые в Старом Свете, как правило, были более или менее тесно связаны друг с другом. В Новом Свете две исторические арены были во многом изолированы друг от друга.

4.3.6. Эпоха средних веков (VI — XV вв.)

После падения Западной Римской империи Западная Европа долго еще не могла успокоиться. Варварские королевства возникали и исчезали, границы между ними менялись.

В V в. началось переселение англов, саксов и ютов в Британию. Большинство прежних насельников страны — бриттов было истреблено, порабощено или вытеснено в Шотландию, Уэльс и на континент (в Бретань). В результате к концу VI в. на территории Англии образовалось несколько варварских королевств (Уэссекс, Суссекс, Эссекс, Мерсия, Нортумбрия, Восточная Англия, Кент).

В 488—493 гг. остготы, жившие по этого в Паннонии, куда они пришли вместе с гуннами, двинулись в Италию и завоевали ее. Возникло обширное королевство, которое в дальнейшем было уничтожено Византией. В 568 г. в Италию во главе большого племенного союза вторглись лангобарды. Образовалось Лангобардское королевство.

Активную завоевательную политику вело Франкское королевство. При основателе государства Хлодвиге и его ближайших преемниках были подчинены алеманны, бургунды, тюринги, бавары, отчасти саксы. После временного упадка государства, имевшего место в VII в., наступила эпоха новых успехов.

В 752 г. правитель королевства Карл Мартелл разбил в битве при Пуатье арабов и тем самым остановил их продвижение в Западную Европу. При нем и его преемниках была восстановлена власть франков над Аквитанией и Провансом, вновь подчинены Алеманния, Тюрингия и Бавария, завоеваны Саксония, Италия и территория к югу от Пиренеев. Вершины своего могущества франкское государство достигло при Карле Великом, который в 800 г. был коронован в Риме как император. Империя Каролингов охватывали практически всю Западную Европу.

Таким образом германцами была завоевана вся территория Западной Римской империи, везде ими были созданы государства, которые принято именовать варварскими королевствами. Для коренного населения данной территории это было регрессом. Многое из их духовной и материальной культуры погибло. Но этот регресс не был столь глубоким как в случае с Индской и Микенской цивилизациями.

Новые социоисторические организмы, возникшие на развалинах Римской империи, были не предклассовыми, а классовыми. Это было обусловлено тем, что германцами были восприняты и усвоены определенные элементы античной культуры. Внешне это выразилось в принятии ими христианства, которое было одновременно и продуктом античного мира и его отрицанием. Христианство возникло как сила, враждебная существующим порядкам и примирилась с ними тогда, когда они претерпели существенные изменения. Для германцев, таким образом, возникновение варварских королевств несомненно было прогрессом: они поднялись со стадии предклассового общества на стадию классового. Об этом переходе наглядно свидетельствует сохранение письменности и монументального зодчества.

Но это внешняя сторона итогов завоевания. За ней скрываются значительно более сложные процессы. Западная Римская империя была геосоциальным организмом. Когда варвары разорвали ее на куски, то эти куски сами становились более или менее самостоятельными геосоциальными организмами. Германские завоевания не были простыми походами варварских армий. Перемещались не только и просто воинские отряды, перемещались не просто массы людей. Передвигались общества: демосоциальные организмы, их союзы и сверхсоюзы.

Иначе говоря на территориях, которые были геосоциальными организмами, обществами определенного типа, поселялись демосоциальные организмы, т.е. опять-таки общества, но качественно иного типа. Одни общества накладывались на другие. Но их раздельное сосуществование на одной и той же территории не могло продолжаться бесконечно. Неизбежным было возникновение одного единого общества.

Основой как геосоциальных, так демосоциальных организмов были системы социально-экономических отношений. Сосуществование обществ было сосуществование их социально-экономических структур. Возникновение одного единого общества с неизбежностью означало появление одной единой социально-экономической структуры. Как уже указывалось, возможно три варианта возникновению такой единой структуры: 1) ассимиляция геосоциорным организмом демосоциорных, 2) ассимиляция демосоциорными организмам геосоциорного и 3) синтез геосоциорных и демосоциорных социально-экономических отношение и возникновение в результате его социально-экономической структуры нового ранее не существовавшего типа. Именно последний вариант реализовался в варварских королевствах Западной Европы.

Результатом завоевания германцами Западной Римской империи был синтез частично разрушенной западноримскои и германской социально-экономических систем. О первой уже было сказано. Что же касается германских социоисторических организмов, то в большинстве случаев они относился к тому типу предклассового обществ, который был ранее назван протомилитомагнарным. Этот тип был не апополитейным, а синполитейным. Он возник в результате взаимодействия предклассовых обществ с их цивилизованными соседями. Иначе говоря этот тип предклассового общества сам был продуктом социорной супериндукции.

В результате синтеза частично разрушенной западноримской социально-экономической структуры и германской протомилитомагнарной системы производственных отношений возник совершенно новый общественно-экономический уклад и соответственно способ производства, который принято именовать феодальным. Сам факт слияние порядков коренного населения Западной Римской империи с германскими давно уже замечен историками, которые назвали это явление романо-германским синтезом.

Процесс синтеза позднеримских и германских структур носил сложный и противоречивый характер и занял несколько веков. Существовали тенденции к возникновению на основе милитарных отношений не только нобиларных, но и политарных связей. Но, в конечном счете, произошло слияние всех этих отношений с магнарными, бытовавшими в двух вариантах: позднеримском и германском. Результатом было возникновение феодального уклада. Завершился процесс его формирования, скорее всего, на грани X—XI вв. На смену протофеодальному обществу пришло феодальное. В западной исторической науке этот переход в последние десятилетия начали называть феодальной революцией, или феодальной мутацией, причем некоторые историки трактуют его даже как смену античного строя феодальным.[19]Следствием был распад охватившей всю Западную Европу империи Каролингов и наступления состояния, которое принято называть феодальной раздробленностью.

Как мы уже видели, в отличие от политарных социально-исторических организмов, которые могли возникать и возникали независимо друг от друга в самых различных регионах земного шара, античное общество было территориально ограниченным. Все античные социально-исторические организмы образовывали одну систему, причем мировую. Это связано с тем, что они могли возникнуть первоначально лишь в зоне влияния мировой ближневосточной системы, а затем только в зоне воздействия средиземноморской мировой системы.

Ограниченной была и территория феодальной системы. Как считал выдающийся французский медиевист М. Блок, феодальными в точном смысле слова первоначально были лишь Франция, Западная Германия и Северная Италия. В дальнейшем этот регион расширился за счет Англии и Южной Италии. К этому центральному ядру примыкали области в той или иной степени феодализированные — Северо-Западная Испания и Саксония. За этими пределами феодализм в Европе не существовал. Не были феодальными ни скандинавские страны, ни Ирландия, не говоря уже о остальных.[20]

Таким образом, первоначально феодальные порядки возникли лишь на той территории, которая входила в состав западных провинций Римской империи и была завоевана германцами, и лишь в последующем распространились на некоторые прилегающие области. Это было обусловлено тем, что феодализм родился и мог родиться только в результате романо-германского синтеза. Где не было этого синтеза, феодализм не возник. Феодальный мир, как ранее античный, представлял собой одну, единую систему. Эта феодальная система охватывала Западную Европу, была западноевропейской.

Романо-германский синтез вывел человечество из тупика, в который зашло развитие античного мира. Появление феодализма было в огромной степени подготовлено развитием античного мира. Феодальная общественно-экономическая формация преемственно, генетически связана с предшествовавшей ей во времени античной серварной формацией.[21]На смену античной мировой системе путем ультрасупериоризации пришла феодальная система, к которой перешла ведущая роль в мировой истории. Смена мировых систем означала и смену эпох мировой истории. Кончилась античная эпоха и началась новая — средневековая.

Все пертурбации, которые имели место после V в. н.э. не привели к исчезновению центрального исторического пространства. Эта сверхсистема сохранилась, но ее конфигурация претерпела существенные изменения. Охарактеризованная выше западноевропейская мировая система стала центральной зоной. Другую зону образовали Византия и тесно связанные с нею Грузия и Армения. Третью зону составили все остальные области Ближнего Востока, прежде всего Иран.

Арабские завоевания VII—VIII вв. существенно изменили положение. Возникла огромная исламская зона, простиравшаяся от восточных границ Ирана почти до Пиренеев. Резко сократилась византийская зона. Византийская и исламская зона были периферийными, они составляли внутреннюю периферию центрального исторического пространства.

Все перечисленные выше три зоны охватывали территорию, на которой классовое общество существовало уже давно. Первоначально ими исчерпывалось все центральное историческое пространство. А затем началось его стремительное расширение за счет внешней варварской периферии — территории Северной, Центральной и Восточной Европы (за границу между двумя последними регионами я условно принимаю западный рубеж расселения восточных славян).

Если исключить Грецию, то классовое общество в Центральной и Восточной Европе существовало в греческих колониях на северном побережье Черного моря, и в районах, которые вошли в состав Римской империи. Кроме того, в степной полосе то возникали, то исчезали различного рода социальные образования, чаще всего создаваемые кочевниками, о которых трудно сказать были ли они классовыми или предклассовыми. Возникший в VII в. Хазарский каганат относился к числу классовых обществ. Но в состав центрального исторического пространства он не вошел. Хазария принадлежала к внешней классовой периферии.

В эпоху Великого переселения народов в результате массового вторжения варваров в ряде бывших провинций Римской империи классовые отношения были уничтожены. На этих территориях произошел возврат к предклассовому обществу. Во всяком случае, к VI в. предклассовой была большая часть Центральной и Восточной Европы и вся Северная Европа.

В VII в. в Северном Причерноморье возникла крупная прадержава, господствующее положение в которое занимали кочевники-тюрки — болгары (булгары). Вскоре она распалась. Одна часть болгар оказалась под властью нового государственного образования — Хазарского каганата. Другая, спасаясь от хазар, дошла в конечном счете до Среднего Поволжья, где в X в. образовала государство — Волжско-Камскую Болгарию.

Третья часть болгар во главе с ханом Аспарухом переправилась через Дунай и захватила большую территорию, простиравшуюся до Балканских гор и Черного моря, населенную в основном славянами. Так в 681 г. возникло Первое Болгарское царство. В дальнейшем тюрки растворились в среде завоеванного населения, и Болгария стала славянской страной.

В IX в. классовое общество возникает в сербо-хорватском районе. В VII в. на территории Чехии, Моравии, Словакии возникло, но быстро исчезло прагосударство Само. В IX в. в этом регионе образовалось Великоморавское государство, которое постепенно расширило свои пределы. В начале X в. оно распалось. Еще в конце IX в. из его состава выделились земли, населенные чехами, и возникло Чешское государство. В X в. образовалось Польское государство.

Самым крупным из сложившихся славянских государств была Русь. Эта держава возникла в конце IX в. (предположительно в 882 г.) в результате объединения двух прагосударственных образований, одного — с центром в Новгороде, другого — с центром в Киеве. Первым правителем Руси был варяжский (норманнский) конунг Олег.

К началу второго тысячелетия классовое общество возникло почти у всех славян, исключая лишь полабских и прибалтийских, которые продолжали оставаться на стадии предклассового общества и тем самым принадлежать к внешней варварской периферии.

В конце IX в. в Центральную Европу прорываются кочевники-мадьяры. Закрепившись на территории современной Венгрии, они в течение ста лет совершаются грабительские набеги на окружающие страны, доходя до Кельна, Парижа, Рима. На рубеже X—XI вв. у венгров возникает возникает классовое общество и государство. Набеги прекращаются.

Территория, на которой проживали перешедшие к классовому обществу славяне и венгры, вместе с восточногерманским землями образовали центрально-восточноевропейскую зону центрального исторического пространства. Эта зона была периферийной.

К VIII в. на стадии предклассового общества продолжали оставаться северные германцы — норманны. Жажда обогащения и нехватка земли были основными причинами их экспансии. Состояние феодальной раздробленности, характерное в то время почти для всех стран Западной Европы, облегчало и набеги, и завоевания.

Под ударами викингов оказались почти все страны Западной Европы: Англия, Шотландия, Ирландия, Германия, Франция, Испания, Португалия, Италия. Добрались они и до Марокко. Не ограничиваясь грабежами, норманны предприняли попытки колонизации ряда областей. В начале X в. один из предводителей норманнов -Роллон получил от французского короля Карла Простоватого в лен полуостров Котантен. Так возникло герцогство Нормандия. В последующем скандинавы смешались с местным населением. В середине XI в. выходец из Нормандии Роберт Гвискар заложил основы нового норманнского государства — Сицилийского королевства, которое включало в себя также Южную Италию.

Викинги действовали и в Восточной Европе, где их называли варягами. Они освоили дорогу от Балтийского моря до Византии (путь из варяг в греки), по Волге добирались до Каспийского моря и грабили его побережья, активно вмешивались в жизнь восточных славян, выступая в роли и военных предводителей, и наемников. Варягами были и первый правитель Руси — Олег, и его преемник — Игорь.

Но норманны занимались не только набегами и завоеваниями. Около 860 г. они добрались до Исландии (впервые она была открыта ирландскими монахами ок. 795 г.) и заселили ее. В 981 или 982 г. Эйрик (Эрик) Рыжий открыл Гренландию, а в 985 г. создал там первую колонию. Так европейцы не только добрались до Нового Света, но и обосновались в нем.

В 985 г. Бьярни Херюльфсон первым из норманнов увидел Ньюфаунленд, а в 1000 г. сын Эйрика Рыжего — Лейв Счастливый высадился на американской земле и провел там зиму. С тех пор норманны неоднократно совершала плавания к берегам Северной Америки. Норманнская колония в Гренландии продолжала существовать, по крайней мере, до начала XVI в.

На грани I и II тысячелетий в Дании, Швеции и Норвегии возникло классовое общество, что, в конце концов, привело к прекращению походов викингов. Образовалась периферийная североевропейская зона центрального исторического пространства.

Становление классовых обществ, как в центрально-восточноевропейской, так и в североевропейской зонах шло под мощным воздействием уже существовавших классовых социально-исторических организмов. Все классовые общества североевропейской зоны и часть обществ центрально-восточноевропейской зоны испытали влияние западноевропейской мировой системы. В частности это выразилось в принятии ими католичества и латиницы. На остальных обществах центрально-восточноевропейской зоны существенно сказалось влияние Византии. Ими были приняты православие, и кириллица.

Но все территории, на которых возникли рассмотренные выше новые классовые общества либо были всегда предклассовыми, либо стали таковыми в результате варварских завоеваний. Поэтому на них синтеза классовых и предклассовых социально-экономических структур не произошло и произойти не могло. Они не могли стать и не стали феодальными.

Но так как в большинстве своем эти общества, во-первых, как и германские, были не протополитарными, а протомилитомагнарными, во-вторых, долгое время находились под огромным влиянием вначале мировой античной, а затем мировой феодальной систем, то они не стали и классическими древнеполитарными, как общества Востока. Результатом мощной социорной индукции была их прогрессизация, но эта прогрессизация имела своим следствием не ультрасупериоризацию, как в случае с Западной Европой, и даже не супериоризацию, а латерализацию.

В этих обществах, как и в западноевропейских, существовали и боролись тенденции перерастания милитарных связей, с одной стороны, в политарные отношений, с другой, в нобиларные. Но в отличие от Западной Европы там не намечался процесс синтезирования всех этих отношений с магнарными. Доминомагнарный уклад продолжал сохраняться. А милитарные отношения в одних обществах стали превращаться в политарные связи, в других — в нобиларные.

В результате возникли два разных типа общества, две разные общественно-экономические параформации. Одна из них базировалась на симбиозе политарного и магнарного укладов, другая — на симбиозе нобиларной и магнарной систем социально-экономических отношений. Медиполитомагнарная (от лат. medi — средний) параформация утвердилась в североевропейской зоне центрального исторического пространства[22], нобиломагнарная — в центрально-восточноевропейской зоне. Обе эти параформации имели своей основой не какой-либо определенный общественно-экономический уклад, а симбиоз двух социоэкономических укладов. Они были дуалистическими, симбиотическими, химерными.

В силу того, что североевропейские и центрально-восточноевропейские социоисторические организмы относились к другим социально-экономическими типам, чем феодальные западноевропейские, то они и развивались по другим законам.

Таким образом, на исходе первого тысячелетия нашей эры на Земле оказалось несколько качественно отличных исторических миров. Продолжал сохраняться первобытный, прежде всего варварский, мир. Не только сохранялся, но и продолжал расширяться за счет предклассовых обществ древнеполитарный мир. Но теперь основная часть предклассовых обществ стала превращаться не в древнеполитарные, а в классовые общества иных типов. Исчез античный мир, но возник качественно новый — феодальный. И, наконец, появилось множество классовых социальных организмов, которые не были ни древнеполитарными, ни феодальными. Их можно было бы объединить под названием парафеодального мира (от греч. пара — около, возле).

Феодальный мир, который был супериорным, существовал в виде одной единой системы, которая была мировой системой и одновременно центральной зоной центрального исторического пространства. Прафеодальный мир составлял две периферийные зоны центрального исторического пространства — североевропейскую и центрально-восточноевропейскую. Этот мир был инфериорным, латеральным. Кроме феодальных и прафеодальных обществ в центральное исторической пространство входило несколько политарных обществ, составлявшие еще две его периферийных зоны — византийскую и исламскую. Все остальные древнеполитарные общества и все без исключения первобытные общества представляли собой внешнюю периферию.

Хотя центральное историческое пространство не только сохранилось, но и значительно расширилось, связи между некоторыми его зонами, прежде всего между западноевропейской и исламской была первоначально довольно слабыми. Они стали более тесными в результате начавшихся в конце XI в. крестовых походов, когда на время под властью европейцев оказалась часть Палестины и Сирии. В результате IV крестового похода (1204 г.) более чем на полвека исчезла с политической карты мира Византия.

И после X в. в Центральной Европе продолжала существовать внешняя варварская периферия: земли полабских и прибалтийских славян, пруссов, жемайтов (жмуди), аукшайтов (собственно литовцев), куршей, селов, земгалов, латгалов, ливов, эстов, карелов и финнов. Но вскоре положение изменилось. Немцами были завоеваны земли полабских и прибалтийских славян, а также Прибалтика. Шведы покорили Финляндию. Произошел переход от предклассового общества к классовому у литовцев. Возникло Великое Княжество Литовское. Таким образом на всех этих территориях утвердились классовые отношения и они (исключая Финляндию) вошли в центрально-восточноевропейскую периферийную зону центрального исторического пространства.

В это время за пределами центрального пространства в восточноазиатской, индокитайской, индонезийской индийской, центрально-азиатской исторических аренах Старого Света и в андской и мезоамериканской исторических аренах Нового Света шло чередования периодов расцвета и упадка, а иногда и гибели исторических гнезд. Социоисторические организмы, переживавшие трудные времена, нередко становились добычей завоевателей.

Во второй половине I тысячелетия н.э. в Новом Свете на андской исторической арене погибли культура (возможно, цивилизация) Наска и цивилизация Мочика, возникли, расцвели и погибли цивилизация Тиауанако и тесно с ней связанная цивилизация Уари. К первой половине II тысячелетия относится расцвет империи Чимор, которая в последующем пала под ударами инков. К началу XVI в. вся андская историческая арена оказалась под властью империи инков — Таунтинсуйу.

На мезоамериканской исторической арене Нового Света во второй половине I тысячелетия н.э. погибли цивилизации Теотиуакана, сапотеков (Мойте-Альбана) и майя. Их сменила цивилизация тольтеков, погибшая к концу XII в. В XV в. начинается экспансия ацтеков, подчинивших себе значительную часть мезоамериканской исторической арены.

В Китае возникшая в начале VII в. империя Тан с середины VIII в. вступила в период упадка и в 907 г. распалась. В 960 г. страна была объединена под властью династии Сун. В XII в. значительная часть Сунской империи была захвачена чжурженями, создавшими государство Цзинь. Оставшаяся часть, получившая название Южной Сунской империи, признала себя вассалом Цзинь. Последующую историю Китая нельзя понять не обратившись к тому, что происходило на великостепной исторической арене.

Эта арена и в средние века продолжала оказывать огромное влияние на историю классовых обществ почти всего Старого Света. Не задерживаясь на истории всех возникавших и исчезавших там кочевых держав, сразу перейдем к такому крупнейшему историческому событию, которым было возникновение Монгольской империи (XIII в.). Основателем ее был Чингисхан (Темучин) Под властью монголов оказался весь Китай. В нем воцарилась монгольская династия Юань, которая правила вплоть до 1368 г., когда она была сметена народным восстанием.

Монголы подчинили себе часть Бирмы, всю великостепную и всю центрально-азиатскую исторические арены, значительную часть исламской зоны центрального исторического пространства. Монгольская держава как сравнительно единое политическое целое просуществовала недолго. Уже во второй половине XIII в. она распалась на несколько государственных образований, в которых правили потомки Чингисхана.

Двигаясь на запад, монголы после разгрома Руси вторглись в Польшу и Венгрию и дошли до Адриатики. Но из всей восточноевропейской арены под их властью оказалась лишь Русь, которая к тому времени представляла собой не единый социально-исторический организм, а гнездовую систему социоисторических организмов. В последующем одна часть территории Руси оказалась под властью Польши, другая и значительно большая вошла в состав Великого княжества Литовского, которое в результате этого стало крупнейшей державой Европы. Под властью ставшей самостоятельной после распада Монгольской империи Золотой Орды оказалась лишь Северная (Северо-Западная и Северо-Восточная) Русь.

Монгольские завоевания во многом способствовали установлению более прочных связей между целым рядом исторических арен и центральным историческим пространством. Но одновременно в результате их Северная Русь была вырвана не только из центрально-восточноевропейской зоны, но и вообще из центрального исторического пространства. Как следствие центрально-восточноевропейская зона сократилась до центрально-европейской. Северная же Русь стала обособленным историческим гнездом, связанным с великостепной исторической ареной, но не вошедшим в ее состав. Из внутренней периферии она перешла в состав внешней классовой периферии.

В XV в. после падения татаро-монгольского ига Северная Русь, превратившаяся при Иване III в единый социоисторический организм, который в последующем стал называться Россией, снова вошла в состав центрального исторического пространства. Но так как под монгольским воздействием претерпел существенные изменения ее социально-экономический строй, то она стала особой периферийной его зоной — восточноевропейской, или российской.

Столь характерное для политарных обществ чередование периодов расцвета и упадка происходило не только во всех исторических аренах внешней классовой периферии, но и в исламской периферийной зоне центрального исторического пространства. Уже начиная с VIII в. созданная в результате арабских завоеваний гигантская держава стала распадаться, а отдельные ее части становиться независимыми государствами.

В XIV в. на Ближнем Востоке появилась новая сила — османы. Началась их экспансия, в результате которой к началу XVI в. под их властью оказалась не только почти вся исламская зона центрального исторического пространства, но и значительная часть восточноевропейской, а византийская зона перестала существовать вместе с окончательным исчезновением Византии (1453 г.).

Из всех социоисторических организмов, входивших в центрально-европейскую зону центрального исторического пространства к концу XV в. остались полностью самостоятельными Польша и Литва, совместными усилиями отбившие натиск немцев, и в определенной степени также и Чехия. Все остальные были поглощены державами, центры которых находились в иных, чем центрально-европейская, зонах: исламской (Османская империя) и западноевропейской (империя Габсбургов).

Как уже указывалось, политарное общество не было способно трансформироваться в общество более высокого типа. Оно было обречено на вечное повторение циклов. Это не исключало определенного прогресса, но такого, который носил крайне ограниченный характер. Не способны были создать условия для появления общества более высокого типа ни североевропейские, ни центрально-восточноевропейские пара-феодальные социоисторические организмы. Прогресс во всех этих областях, если и имел место, то в основном в рамках уже достигнутого человечеством уровня.

Радикальное движение вперед имело место лишь в западноевропейской зоне центрального исторического пространства — единственной, где возник феодализм. Начиная с X—XI вв. (в Италии несколько раньше — с IX в.) в Западной Европе начинается бурный рост городов как центров ремесла и торговли. Их нередко характеризуют как феодальные города, что неверно. Хотя эти города и существовали в феодальном обществе, феодальными они не были. Они базировались на ином, чем феодальный, способе производства, который можно было бы назвать купеческо-бюргерским. Эти города были не социоисторическими организмами, а лишь суборганизмами.

Городов подобных тем, что появились в Западной Европе в начале II тысячелетия н.э., в истории человеческого общества никогда ранее не существовало. Возникновение купеческо-бюргерского уклада и таких городов было крупнейшим переломом в развитии общества, который некоторые авторы называют коммерческой революцией.[23]Коммерческая революция изменила весь облик Западной Европы. Возникло денежное хозяйство и стала непрерывно возрастать власть денег. Она достаточно определенно проявила себя уже в XII—XIII в., о чем красноречиво свидетельствует «Стих о всесилии денег» неизвестного поэта-ваганта:

Ныне повсюду на свете
великая милость монете.
Ныне деньгою велики
цари и мирские владыки.

Ради возлюбленных денег
впадет во грехи и священник;
И на вселенском соборе лишь
золото властвует в споре. <...>

Деньги повсюду в почете,
без денег любви не найдете.
Будь ты гнуснейшего нрава —
за деньги поют тебе славу.

Нынче всякому ясно:
лишь деньги царят самовластно!
Трон их — кубышка скупого,
и нет ничего им святого.[24]

Купеческо-бюргерский общественно-экономический уклад возник практически одновременно с феодальным укладом. Последний сам по себе взятый неспособен к самостоятельному развитию. В этом смысле он был тупиковым. Но он сделал возможным возникновение купеческо-бюргерского уклада, а тем самым и возможность дальнейшего поступательного развития общества. Все последующие изменения феодального уклада — результат воздействия купеческо-бюргерского уклада. По существу, развивались не феодальный уклад сам по себе взятый и не купеческо-бюргерский уклад тоже сам по себе взятый, а единая система, состоявшая из этих двух теснейшим образом связанных укладов. Только этот симбиоз был способен к самостоятельному развитию. Поэтому правильнее говорить не о феодальной общественно-экономической формации, а о симбиотической, химерной феодально-бюргерской формации. Но, следуя традиции, я и в последующем изложении буду называть эту дуалистическую формацию не только феодально-бюргерской, но и просто феодальной.

Только тогда, когда возникла феодально-бюргерская формация, образовалась и западноевропейская феодальная (феодально-бюргерская) мировая система. В отношении VI—VIII вв., а отчасти и IX в., когда феодальный уклад только еще формировался, а городов не было, можно говорить лишь о зародыше новой мировой системы. В этот период западноевропейское общество никакими особыми достижениями в области материальной и духовной культуры не отличалось. Более того, по многим признакам оно стояло ниже не только античного, но и восточного общества, что и давало, и дает основание ряду ученых утверждать, что Западная Европа в то время была одним из отсталых периферийных регионов Евразийского континента.

Поэтому говорить о превращении Западной Европы того времени в подлинный центр мирового исторического развития вряд ли возможно. Речь может идти только о подготовке условий для подобной трансформации. Западная Европа этого времени, если и была центром мирового развития, то только в возможности, но не в действительности. И тем не менее уже тогда она занимала особое положение в мире. Только там и ни в каком другом регионе мог образоваться центр мирового исторического развития.

Но с появлением городов Западная Европа, несомненно, во многих отношениях вышла на уровень более высокий, чем античное и современное ей восточное общество. Невиданных раннее масштабов достигает использование в производстве водяных и ветряных двигателей. Изобретаются и входят в обыденную жизнь механические часы, появляются компас, порох и огнестрельное оружие. Все эти сдвиги нередко объединяются под названием индустриальной революции средних веков.[25]

Одновременно происходит подъем духовной культуры. Феодальное общество было двухэтажным. Нижний его этаж составляли крестьянские общины, которые были субсоциорами и имели свою собственную культуру. В феодальном обществе, как и в древнеполитарном, существовали две качественно отличные культуры: культура верхов, элитарная и культура низов — простонародная, прежде всего крестьянская.

Духовный подъем, который произошел в эту эпоху, выразился в возникновении новой формы и одновременно новой составной части элитарной культуры — городской культуры. XII столетие иногда называют веком «средневекового ренессанса», «средневековой культурной революции» и даже говорят о «Возрождении XII века». В недрах теологии возникает и первоначально в религиозной оболочке получает развитие философия. Одновременно возрождается преднаука и даже пранаука. Появляются университеты.

Везде, где существовали элитарная и простонародная культуры, между ними всегда шло взаимовлияние и взаимодействие. В частности, происходил процесс «опускания» элитарной культуры в массы. Новая возникшая городская культура сразу стала охватывать все более и более широкие слои населения, прежде всего, разумеется, городского. Начала распространяться грамотность и расти потребность в книгах.

Это вызвало к жизни знаменитое изобретение И. Гутенберга (ок. 1400 — 1468) — книгопечатание (1445 —1455 гг.), которое оказало огромное влияние на духовную и не только духовную жизнь общества. О том, насколько это изобретение отвечало насущным нуждам времени, красноречиво свидетельствуют цифры. Только за первые 45 лет (1455 — 1500 гг.) было открыто не менее 1100 типографий в 260 городах Европы, которые выпустили в свет около 40000 изданий общим тиражом 10 — 12 миллионов экземпляров.

Во всяком случае, со времени появления городов западноевропейская зона центрального исторического пространства окончательно становится центром всемирно-исторического развития. Там окончательно утверждается третья по счету (после ближневосточной политарной и средиземноморской античной) мировая система. Дальнейшее развитие возникшего феодально-бюргерского общества пошло по двум разным путям.

Один из них состоял в том, что города, подчинив себе окружающие территории, образовали вместе с ними подлинные социоисторические организмы, относившиеся к иному, чем феодальный, типу общества. Этот тип общества можно было бы назвать купеческо-бюргерской параформацией. В этих обществах феодальные отношения стали исчезать и, в конце концов, исчезли. В сельской округе их заменили отношения, которые выше были названы магнарными и доминарными.[26]По такому пути пошло развитие северной Италии. Появились и расцвели города-республики: Венеция, Генуя, Милан, Флоренция, Пиза, Сиена и др. Возникновение такого рода обществ — прогресс, но своеобразный, ибо он вел, в конечном счете, в тупик. Купеческо-бюргерские общества были латеральными. В частности, их существование делало невозможным объединение Италии.

В итальянских городах-республиках уже в XIV—XV вв. на базе купеческо-бюргерского уклада начал зарождаться капиталистический уклад. Но этот ранний капитализм имел своей основой не внутренний национальный рынок, которого в Италии не существовало, а внешние рынки. И поэтому, когда в последующие века эти внешние рынки были утеряны, итальянский капитализм заглох и по существу перестал существовать. Стал нарастать процесс рефеодализации.

Процесс латерализации имел место и в Германии. Там тоже стали возникать купеческо-бюргерские социоисторические организмы, что стало серьезным, хотя и не единственным препятствием на пути объединения Германии.

Но подобного рода латерализация была на первых порах прогрессом. В результате в XIV—XV вв. Италия по уровню развития вышла на первое место в Западной Европе, что, в частности, выразилось в том мощном процессе становления новой культуры, который носит название Возрождения.

Другой путь заключался в том, что в границах той или иной более или менее обширной территории на базе городов стала возникать иерархическая система рынков, которая постепенно начала трансформироваться в единый рынок, охватывающий все данное пространство. Развитие рыночных связей постепенно вело к консолидации ранее обособленных областей в единое хозяйственное целое, что необходимо предполагало политическую централизацию. Национально-рыночные связи были не верховыми, а низовыми, они объединяли не одних лишь представителей господствующего класса, а всех членов общества. Формирование национальных рынков шло рука об руку с возникновением централизованных государств и становлением наций. Не останавливаясь на данных процессах, ибо они уже были рассмотрено в одном из разделов первой части (1.7.2 — 1.7.6), отмечу лишь, что все это создало предпосылки для зарождения и последующего развития капиталистического уклада. С началом его формирования приходит конец эпохе средних веков.

4.3.7. Эпоха нового времени (XVI в. — 1917 г.) — развитие капитализма вглубь

На грани XV и XVI веков в западноевропейском обществе наряду с феодальным и купеческо-бюргерским укладами начинает формироваться капиталистический. Такое общество вполне можно охарактеризовать как формирующееся капиталистическое или, короче, протокапиталистическое. В результате западноевропейская система социоисторических организмов все в большей и большей степени становится индустриальной и одновременно капиталистической. Не останавливаясь на определении индустриального общества, ибо оно уже было дано (3.9.1), отмечу лишь, что индустриальное общество окончательно сформировалось как общество капиталистическое.

Капитализм возник в результате закономерного развития предшествующего ему общества только в одном месте земного шара — в Западной Европе. Это — первичный, исходный капитализм. Во всех других областях Земли капитализм возник в результате воздействия западноевропейского общества. Везде за пределами Западной Европы капитализм является вторичным, производным.

Западноевропейская, вначале формирующаяся, а затем и вполне сформировавшаяся капиталистическая и одновременно индустриальная система, с самого начала являлась мировой. С появлением этой новой, четвертой по счету мировой системы на смену эпохе средних веков приходит эпоха нового времени. При этом перемещение центра всемирно-исторического развития не происходит. Он остается там, где находился раньше.

Развитие капитализма в XVI—XIX веках шло одновременно вглубь и вширь.

Развитие вглубь — вызревание и окончательное утверждение капитализма в его колыбели, в Западной Европе. Этот процесс был необычайно сложным и противоречивым. Формирование национальных рынков, которое началось еще в конце средних веков, а затем превращение этих рынков в капиталистические, оказало огромное влияние на социально-экономическую структуру общества. Произошло существенное изменение ранее бытовавших феодальных отношений, причем столь радикальное, что возникает вопрос, можно ли теперь называть их феодальными.

Общеизвестно, что с возникновение национальных рынков тесно связано становление абсолютных монархий. Абсолютизм обычно понимается историками как явление чисто политическое, как новая форма государственной власти. Однако все обстоит гораздо сложнее. Становление абсолютизма было одновременно и становлением новой системы социально-экономических отношений, отношений политарных. Эти отношения, которые можно назвать абсолютополитарными, возникая, обволакивали все остальные социально-экономические связи. Становящийся абсолютополитарный уклад включал в себя в качестве в качестве подчиненных все остальные существующие в обществе уклады: крестьянско-общинный, купеческо-бюргерский, а затем и капиталистический.

Становление политаризма невозможно без систематического массового террора. И волна страшного террора свыше действительно начиная с XVI на более чем сотню лет захлестнула всю Западную Европы. Речь идет прежде всего о терроре инквизиции. Инквизиция, как известно, возникла еще в средние века. Но ее костры ярче всего пылали не в темной ночи средневековья, а на заре нового времени, что всегда поражало историков вообще, историков культуры в особенности.

Историк Е.Б. Черняк в книге «Вековые конфликты» (М., 1988) указывает, что, начиная с этого времени, инквизиция, приобрела иной характер, чем раньше. В средние века инквизиторы стремились выявить и уничтожить действительных отступников от веры. В новое время задачей инквизиции стало создание врагов, обвинение ни в чем не повинных людей в ереси и истребление этих созданных ее же собственными усилиями еретиков. Именно с этим связано повсеместное применение пыток. Но обвинение в ереси невозможно было предъявить всегда и всем. В результате наряду с преследованиями еретиков началась охота за ведьмами и колдунами. «В течение всего XVI в. и первой половины XVII в. по всей центральной и западной Европе, — пишет французский исследователь Жан Делюмо в книге «Ужасы на Западе», — множатся процессы и казни колдунов; в период 1560 —1630 гг. безумие преследования достигает своего апогея».[27]Обвинения в ведовстве были удобны тем, что от них не был застрахован никто. Обвинить можно был всех и каждого.

Преследование колдунов и ведьм не только не пресекалось государством, а всемерно им поощрялось. Церковь и инквизиция были по сути дела орудиями в его руках, хотя внешне они могли выступать в качестве вдохновителей. «Происходившие процессы и казни, — пишет Ж. Делюмо, — не были бы, конечно, возможны, без их постоянного инициирования церковными и гражданскими властями».[28]Инквизиция была важнейшим, хотя не единственным орудием террора в руках становящегося политарного государства. Право политаристов на жизнь и смерть подданных проявлялось в разных формах, из которых знаменитые «lettres de cachet» (буквально — секретные письма, реально — королевские указы о заточении без суда в тюрьму или о ссылке каких-либо лиц) были, пожалуй, самыми невинными.

Характеризуя в целом эту эпоху, Ж. Делюмо писал: «В Европе начала Нового времени повсюду царил явный или скрытый страх».[29]И этот страх был прежде всего результатом описанного выше массового террора. Кстати сказать, неоднократной цитированный выше автор, не давая четкого ответа на вопрос о причинах «безумия», охватившего Западную Европу, в то же время отмечает, что «различные формы демонического наваждения помогали укреплению абсолютизма».[30]

Крупнейший отечественный историк Е.В. Тарле прямо связывал политику массовых репрессий в Западной Европе раннего нового времени с абсолютизмом. Как указывал он, характерная черта абсолютизма заключалось в том, что везде и всюду выискал и карал врагов. «Если не было революционеров, преследовались умеренные реформисты; не было реформистов — преследовались вообще всякие лица, даже идеализирующие данный строй, но осмеливающиеся делать это хоть немного не по-казенному, хоть немного по-своему; не было и таких, — преследовались круглые шляпы, курение папирос на улице, участие в масонских ложах и т.д. и т.д. Такова историческая логика абсолютизма, который был в движении не только потому, что ему было важно двигаться к известной цели, а и потому, что он не мог не двигаться».[31]

Но показав, что абсолютизм всегда преследовал еретиков и диссидентов, Е.В. Тарле не мог найти причину этого явления. Как считает он, эти преследования не вызывались «решительно никаким потребностями ни его (абсолютизма — Ю.С.) самого, ни тех классов, которые являлись его поддержками».[32]Его изумляла «даже не жестокость, а именно полная бессмысленность этих преследований», которые разоряли «иногда не только гонимых, но и правоверных», наносили «тяжкий удар торговле, промышленности, всему государству в его целом».[33]Единственное объяснение, которое он предлагает: абсолютизм все проделывал от нечего делать, из-за желания «занять свои досуги».[34]Как мы видели, в действительности для массовых репрессий были серьезные основания: без них абсолютизма просто бы не было.

Только массовый террор мог обеспечить утверждение в Западной Европе новой формы политаризма — абсолютистского политаризма (абсолютополитаризма). Характеризуя французский абсолютизм, Ф. Минье писал: «Корона распоряжалась совершенно свободно личностью при помощи бланковых приказов об арестовывании (lettres de cachet), собственностью при помощи конфискаций».[35]

С абсолютистским политаризмом связана политика меркантилизма, которая на первых порах способствовала развитию капитализма, а затем стала ему препятствовать. Рано или поздно политаризм пришел в противоречие с потребностями экономического развития. И там, где он набрал чрезвычайную силу, началось свертывание рыночных и капиталистическо-рыночных отношений, наступил не просто застой, а экономическая деградация. Так произошло, например, в Испании.

В других странах Западной Европы влияние абсолютистского политаризма не было столь губительным, но и там он стал тормозом развития. Неизбежным стало его уничтожение. И оно произошло насильственным путем. Основные вехи этого процесса — Нидерландская революция XVI в., Английская революция XVII в. и Великая Французская революция XVIII в.

Уже с появлением городов западноевропейской общество встало на единственный путь, который может обеспечить в принципе беспредельное развитие производительных сил, — путь роста производительности труда за счет совершенствования техники производства. Этот способ повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил можно назвать техническими, или технологическим. Он полностью возобладал в Европе с появлением капитализма.

Вся история развития производительных сил капитализма есть прежде всего история совершенствования техники производства. Великим событием была начало в последней трети XVIII в. второй крупнейшей революции в развитии производительных сил человеческого общества — переход от ручного производства к машинной индустрии. Этот переворот чаще всего именуют промышленной (индустриальной) революцией. С появлением машинного производства под капитализм была подведена адекватная техническая база, что обусловило его последующее стремительное развитие.

Возникновение капитализма вызвало крупные сдвиги в духовной культуре. Для обслуживания новой техники были нужны были не просто грамотные, а образованные люди. Возникло и получило развитие всеобщее образование, вначале начальное, а потом и среднее. Капиталистическое общество стало вторым в истории грамотным обществом и первым обществом всеобщей образованности. Вместе с капитализмом возникли средства массовой информации (СМИ). Первым из них была ежедневная печать, которая вскоре стала играть огромную роль в жизни общества. Характеризуя ее значение, Р. Киплинг писал:

Солдат забудет меч и бой,
Моряк — океанский шквал,
Масон пароль забудет свой,
И священник забудет хорал.
Девушка — перстни, что мы ей дарим,
Невеста — «да» прошептать,
И еврей забудет Иерусалим,
Скорей, чем мы печать!! <...>

Интердикты Папа пишет зря,
Зря декреты волнуют умы,
Вот пузырь раздут — и нет пузыря,
Это делаем только мы!
Помни о битве, она страшна,
И троны должны признать,
Что Королева гордыни одна:
Печать — Печать — Печать![36]

Вместе со школами и развитием всех видов печати элитарная культура все в большей и большей степени стала проникать в массы. Развитие капитализма привело к разрушению крестьянских общин, а тем самым и их культуры. Все это вместе с всеобщим образованием и нараставшим процессом урбанизации привели к исчезновению столь характерного для политарного, феодального и парафеодального обществ дуализма культур. В капиталистическом обществ на сосуществованию нескольких культур пришло сожительство нескольких субкультур в рамках одной культуры.

Развитие капитализма в Западной Европе в первой половине XIX в. сопровождалось ростом нищеты. Многочасовой рабочий день, тяжелые условия труда, мизерная зарплата толкали рабочих на борьбу против существующих порядков. Возникло и начало набирать силу рабочее движение. Дважды (в 1831 и 1834 гг.) восставали ткачи Лиона (Франция). В Англии начали действовать чартисты, создавшие в 1840 г. первую в мире рабочую партию.

В этих условиях возник марксизм, который оказал огромное влияние на общественную жизнь Европы, а затем и всего мира. Под руководством К. Маркса и Ф. Энгельса возникло Международное товарищество рабочих (I Интернационал). В 1871 г. в обстановке социальных потрясений, вызванных проигранной войной с Пруссией, рабочие французской столицы на несколько месяцев установили в ней свою власть. Возникла Парижская Коммуна.

Вскоре после ее поражения I Интернационал прекратил свое существование. Но это не остановило роста рабочего движения. Во всех странах Европы стали возникать социал-демократические партии, руководствовавшиеся идеями марксизма. В конце века они объединились во II Интернационал.

Организованное рабочее движение стало огромной общественной силой. Под его натиском капиталистическое государство вынуждено было во имя сохранения существующего порядка, т.е. ради обеспечения интересов буржуазии в целом, ограничить аппетиты представителей этого класса, взятых в отдельности. Шаг за шагом стала законодательно ограничиваться продолжительность рабочего дня, вначале детей, а затем и взрослых, устанавливаться государственный надзор за условиями труда, создаваться система социального обеспечения.

4.3.8. Новое время с начала XVI в. до конца XIX вв. — развитие капитализма вширь

С началом становления капитализма в Западной Европе человечество разделилось на два основных мира: мир капиталистический и мир некапиталистический, включающий в себя первобытные (в том числе варварские), древнеполитарные и парафеодальные общества. И наряду с развитием капитализма вглубь шло его развитие вширь — распространение его по всему земному шару и формирование всемирного капиталистического рынка.

Капиталистическая мировая система — первая из мировых систем, которая втянула в орбиту своего влияния все народы и страны. Происходило это постепенно. Сфера влияние западноевропейской мировой капиталистической системы шаг за шагом расширялась, охватывая как страны, уже входившие в центральное историческое пространство (внутреннюю периферию), так и социоисторические организмы, не входившие в него (внешнюю периферию). Но по мере втягивания в орбиту влияния западноевропейской капиталистической системы последние входили и в состав центрального исторического пространства. Вхождение в сферу влияния западноевропейской капиталистической системы социоисторических организмов, до этого находившихся за пределами центрального исторического пространства, означало одновременно и расширение этого пространства за счет внешней периферии.

Развивающийся в западноевропейской зоне центрального исторического пространства капитализм стал оказывать мощное влияние на развитие обществ всех остальных его зон, прежде всего североевропейской. В результате социоисторические организмы североевропейской зоны стали капиталистическими, были втянуты в западноевропейскую систему и тем самым в западноевропейскую зону. Североевропейская зона исчезла.

Что же касается центрально-европейской зоны, то к концу XVIII в. все составлявшие ее социоисторические организмы перестали существовать. Чехия была поглощена державой Габсбургов. Возникшая в результате объединения Польши и Литвы Речь Посполитая была разделена между Австрией, Пруссией и Россией. Но своеобразие социально-экономического строя этих территорий — принадлежность к парафеодализму — продолжала сохраняться. В результате своеобразный характер приобрело и развитие там капиталистических отношений.

Крупнейший русский историк С.М. Соловьев выделял в истории Руси-России несколько основных этапов. На первом этапе между членами княжеской семьи господствовали «родовые отношения», для следующего этапа характерен «переход родовых отношений между князьями в государственные».[37]Завершение этого этапа С.М. Соловьев связывал с царствованием Ивана IV.

Эти положения С.М. Соловьева нередко истолковываются неверно. Ему приписывается взгляд согласно которому в Древней Руси господствовал родовой строй и не было государства.[38]В результате его упрекают в том, что его схема противоречит исторической действительности. «В рассматриваемый Соловьевым период, — писал, например, известный специалист по русской историографии Николай Леонидович Рубинштейн (1897—1963), — родовые отношения уже сменились территориально-племенной организацией, русские земли переходили к системе государственных отношений феодального общества. Схема заслоняла от него эти явления».[39]В действительности С.М. Соловьев говорил о господстве родовых отношений не в древнерусском общества, а между членами княжеской семьи, что далеко не одно и то же. И он отнюдь не считал, что государство в России утвердилось лишь с Иваном IV.

С.М. Соловьев, выделяя названные выше этапы, имел в виду совсем другое, для адекватного выражения чего в исторической науке не только того, но и нашего времени нет понятий. Говоря о «родовых отношениях» в княжеской семье, он фактически имел в виду те социально-экономические отношения, которые были выше названы нобиларными. Говоря о переходе от них к государственным связям, он фактически имел в виду становление в России политарных отношений, которые действительно окончательно утвердились лишь в правление Ивана IV. И опричный террор был вовсе не результатом плохого характера или психического заболевания этого монарха. Как уже неоднократного указывалось, становление политаризма в любом его варианте с неизбежностью предполагает массовый террор и создание атмосферы всеобщего страха.

В истории Руси-России произошла смена одной классовой параформации другой. Для первой из их был характерен симбиоз нобиларного и магнарного укладов. Она была нобиломагнарной. Переход ко второй был связан с возникновением системы политарных отношений, но особого рода, отличной от всех других видов политаризма, не исключая и абсолютистского политаризма, который в это же время формировался в странах Западной Европы. Так как становления этого вида политаризма было неразрывно связано с утверждением в России самодержавия, то его можно назвать самодержавным политаризмом, или, короче, державополитаризмом.

Эта державополитарная система была подразделена на собственно политарную и политопоместную (политокрепостическую) системы социально-экономических отношений. Поэтому эту, вторую параформацию можно назвать державополитопоместной. Российские поместья в ряде отношений были близки к западноевропейским манорам, что позволяла историком считать Россию феодальной. Победа политаризма в России обеспечила ее единство и избавило ее от той участи, которая постигла все социоисторические организмы Центральной Европы.

Из всех социоисторических организмов, образовывавших в начале второго тысячелетия центрально-восточноевропейскую зону центрального исторического пространства, лишь Россия, ставшая впоследствии особой зоной этого пространства, не только сохранила самостоятельность, но и расширила свою территорию на западе, юге и на востоке (где ее границы дошли до Тихого океана, а затем под ее властью оказалась и часть Америки). В результате российская зона центрального исторического пространства из восточноевропейской превратилась в евразийскую.

Вследствие реформ Петра Великого Россия приобщилась к многим достижениям Западной Европы: получили распространение мануфактуры, стала вначале усваиваться, а затем и развиваться наука и философия и т.п. В течение XVIII в. Россия превратилась в одну из великих европейских держав. С конца этого столетия в стране в результате влияния Запада начал формироваться капитализм. Следствием была неудавшаяся попытка совершить буржуазную революцию (1825 г.).

Османская империя, охватывавшая почти всю исламскую и значительную часть центрально-европейской зон центрального исторического пространства, была типичной древнеполитарной державой. Пережив в начале XVI в. пик подъема, она уже с конца его вступила в полосу упадка. Османская империя стала терпеть поражение за поражением, терять одну территорию за другой, все в большей степени распадаться на фактически независимые социоры и впадать в зависимость от других держав, прежде всего западных. Капитализм, начавший, хотя и довольно поздно, проникать в Османскую империю, только способствовал ее разрушению.

Развитие капитализма в Западной Европе сказалось не только на остальных зонах центрального исторического пространства, но и на всех исторических гнездах и исторических аренах, а также на областях, где продолжало сохраняться первобытное и предклассовое общество.

На грани XV и XVI веков началась эпоха Великих географических открытий. Первыми из них было открытие Христофором Колумбом Америки (1492) и Васко да Гамой морского пути в Индию (1497 — 1498). В 1519 — 1521 гг. Фернаном Магелланом было совершено первое кругосветное путешествие.

Европейцы не просто открывали все новые и новые страны. Они превращали их в свои колонии или создавали там свои колонии или, наконец, ставили их в иные формы зависимости. Возникли Испанская, Португальская, Голландская, Британская, Французская и, позднее всех, лишь в XIX в. Германская колониальные империи. Особое место занимала Российская империя, которая не может быть названа колониальной в точном смысле этого слова. В целом, к концу XIX в. весь внеевропейский мир был разделен между империалистическими державами.

В результате к этому времени все общества мира были втянуты в центральное историческое пространство, которое тем самым превратилось во всемирное историческое пространство (миропространство). Все ранее существовавшие в мире исторические арены были либо разрушены, либо превратились в зоны всемирного исторического пространства. В результате исчезла внешняя историческая периферия, но отнюдь не внутренняя.

Ко времени открытия Америки в ней продолжали существовать две исторические арены — андская, находившаяся под властью инков, и мезоамериканская, в которой главенствующая роль принадлежала ацтекам. Индейцы, жившие за пределами этих арен, а также алеуты и эскимосы продолжали находиться на стадиях первобытного или предклассового общества.

Испанские конкистадоры уничтожили империи инков и ацтеков, а также все прочие классовые общества Нового Света. Под их властью оказалась вся Южная Америка, исключая Бразилию, ставшей владением Португалии, вся Центральная и часть Северной Америки. Колонизации привела к возникновению на этих территориях особой параформации, близкой к тем, что утвердились в конце I тысячелетия в Центральной и Восточной Европе. В результате освободительного движения в начале XIX в. почти все испанские колонии добились независимости В конечном счете, во всех этих странах стал развиваться капитализм. Возникла периферийная латиноамериканская зона всемирного исторического пространства.

Часть атлантического побережья Северной Америки начала заселяться в основном выходцами из Англии. Коренное население — индейцы — вытеснялось или уничтожалось. Возникли переселенческие колонии, в части которых стали утверждаться капиталистические отношения. Интересы колоний и метрополии — Великобритании стали расходиться. Возник конфликт, переросший в первую национально-освободительную революцию. В результате в конце XVIII в. возникло независимое государство — Соединенные Штаты Америки. И хотя в южных штатах США на время утвердилась особая параформация — неосерварная, или плантаторская, в целом страна стала капиталистической и вошла в состав западноевропейской центральной зоны всемирного исторического пространства, которая стала с тех пор просто западной. В эту же зону вошла и Канада.

Когда европейцы достигли Австралии, ее обитатели находились на стадии первобытного общества. На континент хлынул поток переселенцев из Англии, которые принесли с собой капиталистические порядки. Аборигены были истреблены или вытеснены в самые пустынные части материка. Австралия, став капиталистическим социоисторическим организмом, вошла в западную зону всемирного исторического пространства. Сходным путем пошло развитие Новой Зеландии, коренное население которого — полинезийцы-маори, находилось на стадии предклассового общества. И она пополнила западную зону.

Население Африки южнее Сахары, исключая лишь Эфиопию, к моменту появления европейцев находилось на стадии собственно первобытного и предклассового общества. На юге Африки возникли европейские переселенческие колонии, но особого рода. Капиталистические отношений стали проникать и в Тропическую Африки, которая к концу XIX в. была разделена между европейскими державами. В конечном счете там уже во второй половине XX века, после обретения независимости возникла африканская периферийная зона всемирного исторического пространства.

Как уже отчасти было сказано, на Востоке, под которым я понимаю Северную Африку и Азию (исключая Сибирь и российский Дальний Восток), в течение всего средневековья шло монотонное повторение одних и тех же циклов развития. Расцветали и приходили в упадок старые и новые исторические гнезда, возникали крупные социоисторические организмы, затем они распадались на множество мелких, которые вновь объединялись в одно единое целое, образовывались и рушились державы. В моменты ослабления тех или иных обществ они становились жертвами своих как цивилизованных, так и нецивилизованных соседей.

Тоже самое продолжалось и в новое время. Так, например, возникшая в середине XIV в. в Китае после свержения монгольской династии Юань империя Мин на рубеже XVI—XVII вв. оказалась в состоянии жесточайшего кризиса. В результате мощной крестьянской войны в 1644 г. династия Мин пала. Внутренними неурядицами воспользовались манчжуры. Китай был завоеван ими, и к власти пришла манчжурская династия Цин. После недолгого периода успешной внешней экспансии Цинская империя с конца XVIII в. начала клониться к упадку, что в огромной степени способствовало успехам европейских колонизаторов.

В результате европейской экспансии одни страны Востока стали колониями европейских держав (Индия, Бирма, Индокитай, Индонезия и др.), другие, формально сохранив самостоятельность, оказались в зависимости от Запада (Китай, Иран, Турция и др.).

Когда европейцы столкнулись со странами Востока, им бросилось в глаза как огромное сходство между всеми ними, так и качественное отличие всех их от стран Запада. Запад и Восток стали рассматриваться как два совершенно различных мира. Это нашло свое предельно четкое выражение в знаменитых стихах Р. Киплинга:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.[40]

В настоящее время в нашей литературе, в частности и в исторической, усиленно разрабатывается и пропагандируется идея о двух совершенно самостоятельных и качественно отличных путях или линиях исторического развития — западной и восточной. Действительно, между западноевропейским и восточным обществами, какими они были, скажем, к середине XIX в., существует качественное, принципиальное различие.

Если сопоставить развитие Южной и Западной Европы в период с VIII в. до н.э. до начала XIX в. н.э., с развитием Востока в то же самое время, то сразу же бросится в глаза огромная разница. В Европе за это время античное рабовладельческое общество сменилось средневековым феодальным, а последнее — капиталистическим. На Востоке же не было ничего похожего: ни рабовладельческого общества, ни феодального, ни капиталистического.

Но разгадка довольно проста. Различие между Востоком, каким он был в XIX в., и Западом того же времени прежде всего заключается в том, что эти общества относятся к двум разным общественно-экономическим формациям: восточные социоисторические организмы — к самой первой классовой формации — древнеполитарной, западноевропейские — к самой последней классовой формации — капиталистической.

Поэтому говорить об особом восточном пути развития человеческого общества имеет нисколько не больше смысла, чем говорить, скажем, об австралийском пути развития. Ведь в развитии общества аборигенов Австралии мы не было даже политарной стадии, не говоря уж об античной, феодальной и капиталистической. Но это никого не смущает. Все понимают, что аборигены Австралии ко времени контакта их с европейцами (XVII—XVIII в.) просто продолжали оставаться на стадии доклассового общества. Но точно так же все общества Востока вплоть до середины XIX в. продолжали оставаться на стадии древнеполитарного общества.

Как уже указывалось, древнеполитарное общество само по себе взятое, не способно трансформироваться в общество более высокого типа. Поэтому развитие обществ Востока с неизбежностью должно было носить застойный характер. Этот вековой застой был прерван европейской колонизацией.

Колониализм имеет две стороны. Об одной у нас писали много: безжалостное ограбление и даже полное уничтожение целых народов. Все это бесспорно имело место. Европейцы действительно беспощадно грабили покоренные народы. И делали это не только в переносном смысле: облагали непомерными налогами, заставляли работать на себя, покупали за бесценок туземные продукты, продавали втридорога западные изделия и т.п. Грабили в буквальном значении этого слова.

Достаточно напомнить слова завоевателя Бенгала Роберта Клайва (1732— 1818) в палате общин английского парламента: «Богатый город был у моих ног, могущественное государство было в моей власти, мне одному были открыты подвалы сокровищницы, полной слитками золота и серебра, драгоценными камнями. Я взял всего 200 тыс. ф. ст. Джентльмены, — до сих пор я не перестаю удивляться собственной скромности».[41]

Грабили все: генералы, офицеры, сержанты, рядовые. Как писал Р. Киплинг в стихотворении «Грабеж»:

Если в Бирму перебросят — веселись да в ус не дуй,
Там у идолов глаза из бирюзы.
Ну, а битый чернорожий сам проводит до статуй,
Так что помни мародерские азы!
Доведут тебя до точки — тут полезно врезать в почки,
Что не скажет — все вранье: добавь пинка
(Рожок: Слегка!)
Ежели блюдешь обычай — помни, быть тебе с добычей,
А в обычай лупцевать проводника.
(Хор.) Все в дрожь! Все в дрожь! Даешь!
Даешь! Гра-беж!
Гра-беж! Гра-беж!
Ох, грабеж!
Глядь, грабеж!
Невтерпеж прибарахлиться, невтерпеж!
Кто силен, а кто хитер,
Здесь любой — заправский вор!
Все на свете не сопрешь! Хорош! Грабеж!
Хапай загребущей лапой! Все — в дрожь! Даешь!
Грабеж! Грабеж! Грабеж![42]

Насилие и грабеж, конечно, вызывали ненависть к колонизаторам и стремление сбросить европейское иго. И это всегда находило понимание у передовых людей Европы. Достаточно вспомнить «Проклятие Минервы» (1811) Джорджа Ноэля Гордона Байрона (1788-1824) :

Взглянь на Восток, где Ганга смуглый род
Державу вашу грозно потрясет.
Мятеж поднимет там главу,
Мстя за людей поруганных судьбу,
И выйдет Инд из каменных брегов
От алой крови Англии сынов.
Так сгиньте ж! Вам была дана свобода,
А вы на рабство обрекли народы.[43]

Не прошло и полвека, как гневное пророчество великого английского поэта сбылось — в 1857 г. в Индии вспыхнуло грандиозное народное восстание, получившее название синайского. Оно не покончило с британским владычеством в Индии, но существенно потрясло его основы.

Но у колониализма помимо обрисованной выше стороны существовала и другая. Она состояла в вырывании колонизируемых народов из векового застоя, в приобщении их к достижениям самых развитых к тому времени обществ. Англичане, например, не только грабили Индию. Они строили в ней фабрики и заводы, железные дороги, создавали телеграфную сеть, внедряли европейское образование и науку, готовили кадры местной интеллигенции, ученых, врачей, инженеров, современных администраторов и т.п. Но главное — в Индии началось формирование капиталистических отношений.

И поэтому в апологетическом «Бремени белого человека» того же самого Р. Киплинга есть определенное рациональное зерно. Как он писал:

Неси это гордое время —
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли —
На каторгу ради угрюмых
Мятущихся дикарей,
Наполовину бесов,
Наполовину людей <...>

Неси это гордое Бремя
Не как надменный король —
К тяжелой черной работе,
Как раб, себя приневоль;
При жизни тебе не видеть
Порты, шоссе, мосты —
Так строй их, оставляя
Могилы таких, как ты![44]

В результате развития капитализма, возникшего первоначально лишь в Западной Европе, вширь капиталистические отношения стали распространяться по всему миру. Весь мир стал превращаться в капиталистический. Для всех социоисторических организмов, отставших в своем развитии, независимо от того, на какой стадии эволюции они задержались: первобытной, древнеполитарной или парафеодальной, стал возможным только один путь — к капитализму.

Они не просто получили возможность миновать, как любили у нас говорить, все стадии, которые лежали между той, на которой находились, и капиталистической. Для них, и в этом вся суть дела, стало невозможным не миновать эти ступени. Таким образом, когда человечество в лице группы передовых социоисторических организмов достигло капитализма, то все остальные стадии стали пройденными не только для этих, но и для всех прочих обществ.

Уже довольно давно модным стало критиковать европоцентризм. В этой критике есть моменты, заслуживающие внимание. Но в целом европоцентристский подход ко всемирной истории последних трех тысячелетий существования человечества совершенно оправдан. Если в III—II тысячелетиях до н.э. центр мирового исторического развития находился на Ближнем Востоке, где образовалась первая в истории человечества мировая система — политарная, то начиная с VIII в. до н.э. магистральная линия развития человечества идет через Европу. Именно там все это время находился и перемещался центр мирового исторического развития, там последовательно сменились остальные три мировые системы — античная, феодальная и капиталистическая

То, что смена античной системы феодальной, а феодальной — капиталистической имела место только в Европе, и легло в основу взгляда на эту линию развития как на одну из множества региональных, как на чисто западную, чисто европейскую. В действительности мы имеем здесь дело с линией всемирного развития. Неоспоримо мировое значение образовавшейся в Западной Европе буржуазной системы, которая к началу XX в. не только втянула в сферу своего влияния весь мир, но и своим воздействием вызвала появление в большом числе отставших в своем развитии стран капиталистических социально-экономических отношений.

Сложнее обстоит дело с ближневосточной политарной, средиземноморской античной и западноевропейской феодальной системами. Ни одна из них не охватывала своим влиянием весь мир. И степень их воздействия на отстававшие в своем развитии социально-исторические организмы была значительно меньшей. Однако без ближневосточной политарной системы социоисторических организмов не было бы античной, без античной не было бы феодальной, без феодальной не возникла бы капиталистическая. Только последовательное развитие и смена этих систем смогли подготовить появление в Западной Европе капитализма и тем сделать не только возможным, но и неизбежным переход всех отставших народов к капитализму. Тем самым, в конечном счете их существование и развитие сказалось на судьбе всего человечества.

Таким образом, историю человечества ни в коем случае нельзя рассматривать как простую сумму историй социоисторических организмов, а общественно-экономические формации — как одинаковые стадии эволюции социально-исторических организмов, обязательные для каждого из них.

История человечества есть единое целое, а общественно-экономические формации прежде всего являются стадиями развития этого единого целого, а не отдельных социально-исторических организмов. Формации могут быть стадиями в развитии отдельных социоисторических организмов, а могут не быть ими. Но последнее ни в малейшей степени не мешает им быть стадиями эволюции человечества.

Начиная с перехода к классовому обществу, общественно-экономические формации как стадии всемирного развития существовали в качестве мировых систем социально-исторических организмов того или иного типа, систем, являющихся центрами всемирно-исторического развития. Соответственно и смена общественно-экономических формаций как стадий мирового развития происходила в форме смены мировых систем, которая могла сопровождаться, а могла и не сопровождаться территориальным перемещением центра мирового исторического развития. Смена мировых систем влечет за собой смену эпох всемирной истории.

Таким образом, глобально-формационное понимание истории дает возможность ответить на вопрос, который оказался неразрешимым для любой версии линейно-стадиального подхода к истории, включая линейно-формационную, — о признаке, по которому можно судить, на какой именно стадии исторического развития находится в то или иное время человеческое общество в целом. В применении к истории после возникновения классового общества, стадия, на которой находится человеческое общество в целом в данное время, определяется типом супериорных социоисторических организмов, образующих мировую систему, или, иными словами, систему социоисторических организмов, являющуюся в данный момент центром всемирно-исторического развития.

Каждая такая мировая система оказывала влияние на периферию. Результатом супериндукции могла быть супериоризация. Инфериорные социоисторические организмы по мере превращения их в супериорные входили в состав мировой системы. Однако во все предшествующие капитализму эпохи мировые системы, как бы они не расширялись, всегда оставались территориально ограниченными. Наряду с супериорным центром всегда продолжала существовать инфериорная периферия.

Возникшая в Западной Европе система капиталистических социоисторических организмов была мировой не только в том смысле, что являлась центром всемирно-исторического развития, но в том, что она втянула в сферу своего влияния весь мир. И это влияние выразилось в том, что весь мир стал превращаться в капиталистический. Из этого логически следовало, что все инфериорные социоисторические организмы должны были в конечном счете превратиться в капиталистические и войти в состав мировой капиталистической системы. Результатом супериоризации всех ранее инфериорных социоисторических организмов должно было быть исчезновение периферии, а тем самым и центра всемирно-исторического развития.

Именно так рассуждали сторонники концепций вестернизации и модернизации. Вестернизацию и модернизацию они понимали как супериоризацию. С точно такой же точкой зрения выступил Ф. Фукуяма в уже упоминавшихся статье «Конец истории?» (1989) и книге «Конец истории и последний человек» (1992). Как утверждал он, в недалеком будущем во всем мира воцарятся точно такие же порядки, которые существуют в западном мире.

Но реальная история оказалась гораздо сложнее и поломала всю эту логику. Как уже было показано, все концепции модернизации потерпели крах (2.8.7). В противовес им возникли концепции зависимого развития. Как уже указывалось (2.9), суть их состояла в подразделении мира капитализма на две качественно отличные части: центр и периферию. В определенной степени деление современного мира на эти две части было подмечено еще в теориях империализма. Но как уже было показано выше (2.9), оно было в них не явным, эксплицитным, а лишь имплицитным. Термины центра и периферии в них отсутствовали. Но главное заключается в том, что данное деление понималось не столько как деление внутри мира капитализма, сколько как подразделение стран мира на такие, где капитализм уже окончательно утвердился, и такие, где капитализм еще только формируется, которые еще окончательно не стали капиталистическими. Такое понимание имело под собой основу. В конце XIX в. и начале XX в. в большинстве стран периферии капитализм действительно только формировался, а в некоторых даже лишь начинал зарождаться.

Положение изменилось к середине XX в., когда стали возникать концепции зависимости. К тому времени стало ясно, что, по крайней мере, в части периферийных стран капитализм давно уже сформировался. Это особенно наглядно можно видеть на примере обществ Латинской Америки, в которых становление капитализма началось еще в начале XIX в. Поэтому совершенно понятно, почему именно Латинская Америка стала родиной концепций зависимого развития.

Основатель концепции зависимости Р. Пребиш не только ввел понятия центра и периферия, но и подчеркнул, что на центр и периферию подразделяется не мир.вообще, а мир капитализма, что капиталистическим является не один лишь центр, что капиталистической является и периферия. Им было показано, что между капиталистическим центром и капиталистической периферий существуют определенные отношения, а именно отношения зависимости, выражающиеся прежде всего в эксплуатации центром периферии. Центр в разных формах эксплуатирует периферию. Периферия зависит от центра, ее капиталистическое развитие носит зависимый характер. Будучи зависимым, капитализм периферии существенно отличается от того, который существует в центре.

Созданная Р. Пребишем теория зависимого развития и периферийного капитализма получила развитие в трудах многих исследователей (Т. Дус-Сантус, Ф. Кардозу, А. Агиляр и др.). Сторонники теории зависимого развития убедительно показали, что периферийный капитализм не представляет собой ни формы и ни начальной стадии классического капитализма. Он не предшествует классическому капитализму и не подготовляет его приход. Это тупиковая форма, не способная превратиться в классический капитализм. Как уже говорилось, некоторые из названных исследований (Р. Пребиш, Т. Дус-Сантус) вплотную подошли к выводу, что в данном случае перед нами особый способ производства, отличный от классического западноевропейского капитализма. И я полагаю, что они совершенно правы.

Таким образом, существует, по крайней мере, два разных капиталистических способа производства. В дальнейшем изложении я буду называть классический капиталистический способ производства ортокапитализмом (от греч. ортос — прямой, правильный, истинный), а периферийный капиталистический способ производства — паракапитализмом (от греч. пара — около, возле). Соответственно существует и два различных типа капиталистических социально-исторических организмов. Общества, в которых господствует ортокапиталистический способ производства относятся к ортокапиталистической общественно-экономической формации, общества, основанные на паракапиталистическом способе производства, — к паракапиталистической общественно-экономической параформации. Только ортокапиталистические социоисторические организмы могут быть названы супериорными. Паракапиталистические явно относятся к числу инфериорных.

Ортокапиталистические и паракапиталистические социоисторические организмы вместе взятые образовывали одну единую систему, которая в литературе чаще всего называется мировой капиталистической системой. Такое название вряд ли можно принять. Во всем предшествующем изложении под мировой системой понималась совокупность супериорных социоисторических организмов, представлявшая собой центр всемирно-исторического развития. Именно исходя из этого я назвал возникшую в Западной Европе систему капиталистических обществ мировой системой, так же как ранее были названы мировыми ближневосточная политарная, средиземноморская серварная и западноевропейская феодально-бюргерская системы.

Система, состоящая из ортокапиталистических и паракапиталистических социоисторических организмов под данное определение никак не подходит. Это первая из причин, которая не позволяет назвать эту систему мировой. Вторая же состоит в том, что и после появления паракапиталистической периферии ортокапиталистические социоисторические организмы по-прежнему составляли одну единую систему, которая продолжала оставаться центром всемирно-исторического развития. Эта система была мировой в принятом в работе смысле слова.

Данная совокупность ортокапиталистических организмов была и системой и одновременно входила в качестве центра, ядра в более широкую систему, включавшую в себя, кроме ортокапиталистических, также и паракапиталистические социоры. Капиталистическая периферия особой системой не была, она являлась только частью системы, включавшей в себя и капиталистический центр. И если продолжать называть мировой системой капиталистический центр, то для обозначения этой более широкой системы необходимо особое название. Я буду называть ее международной (интернациональной) капиталистической системой.

Таким образом, вопреки широко распространенному представлению, нашедшему свое яркое выражение в концепциях вестернизации и модернизации, результатом воздействия мировой капиталистической (ортокапиталистической) системы на страны, в которых господствовали докапиталистические отношения, т.е. супериндукции, в большинстве случаев была не супериоризация, т.е. не превращение последних в ортокапиталистические общества, а латерализация, их трансформация в паракапиталистические социоисторические организмы.

Необходимым условием превращение некапиталистических обществ в паракапиталистические была их зависимость от центра. Паракапиталистическими стали все страны, которые к моменту появления в них капиталистических отношений были колониями, полуколониями или зависимыми обществами. Паракапитализм в них возникал не просто под влиянием ортокапиталистических стран. Он в них чаще всего насаждался, внедрялся метрополиями или странами, от которых они находились в зависимости. По такому шло развитие социально-исторических организмов Латинской Америки, почти всей Африки и значительной части Азии.

Но кроме зависимой некапиталистической периферии существовала и независимая. Капитализм в таких странах возникал в результате не внедрения его ортокапиталистическими странами-гегемонами, а лишь влияния ортокапиталистического мира. Если страна, бывшая к началу капиталистического развития вполне экономически и политически самостоятельной, в процессе самого этого развития становилась зависимой от ортокапиталистических стран, то в ней тоже с неизбежностью возникал паракапитализм. Такова, в частности, была участь царской России.

Во многих социоисторических организмах паракапиталистическая общественно-экономическая формация пришла на смену давно уже превратившейся из магистральной в экстрамагистральную древнеполитарной общественно-экономической формации. Как мы уже знаем, кроме древнеполитарных к моменту возникновения капитализма существовали социоисторические организмы, относившиеся к нескольким латеральным докапиталистическим классовым параформациям, который были объединены под названием парафеодальных. И в большинстве этих стран, включая Россию, произошла смена одной из латеральных докапиталистических классовых параформаций другой латеральной параформацией, но уже паракапиталистической. Таким образом, все данные страны с переходом к классовому обществу всегда развивались только по боковому пути, без выхода на магистральную дорогу истории. Там происходили смена только общественно-экономических параформаций, но не формаций.

Но процесс всемирно-исторического развития, каким он стал после появления мировой капиталистической системы, не сводился лишь к превращению докапиталистической периферии в паракапиталистическую. Происходило и определенное расширение центра. Шло оно в основном за счет пересаживания, или отпочкование капитализма. Этот способ увеличения состава мировой капиталистической системы состоял, как мы уже видели, в том, что более или менее значительное число людей из западноевропейских стран переселялись на вновь открытые территории и создавали там новые социоисторические организмы (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия). Возникнув как ортокапиталистические, эти социоры входили в состав той мировой системы, которая первоначально охватывала лишь Западную Европу и которая после такого расширения переставала быть только западноевропейской. Как уже указывалось, ее принято теперь именовать просто западной.

Наряду с почкованием центр мог расширяться и путем супериоризации, т.е. трансформации в результате влияния мировой капиталистической системы, некапиталистических социоисторических организмов в ортокапиталистические. Так произошло со странами Северной Европы, относившимися к латеральной медиополитомагнарной параформации. Там на смену этой параформации пришла ортокапиталистическая формация и они тем самым вышли на магистраль исторического развития.

За пределами Европы супериоризация имела места только в Японии, которая до этого относилась к древнеполитарной общественно-экономической формации. Эта страна в течение нескольких веков была во многом изолированна от прочего мира. До второй половины XIX в. она даже не входила в центральное историческое пространство, принадлежала к внешней периферии. Вплоть до зарождения в ней капиталистических отношений Япония была страной полностью самостоятельной и экономически и политически. И когда после «обновления Мэйдзи» (1867 —1868) началось быстрое развитие капитализма и интенсивное усвоения достижений Запада, она так и не стала зависимой от центра. В результате в ней утвердился не паракапитализм, а ортокапитализм, правда, обладавший рядом специфических особенностей.

Процесс развития капитализма вширь, начавшиеся еще в XVI в., к концу XIX в. привел к существенному изменению всего мира. К этому времени в основном сформировалась международная капиталистическая система. Практически она охватывала весь мир, т.е. была всемирной. Она совпадала с возникшим к тому временен всемирным историческим пространством. Эта система состояла из двух основных частей: центра и периферии. Центр — ортокапиталистические страны, образующие мировую систему и одновременно центральную зону всемирного исторического пространства, которая первоначально была западноевропейской, а затем — просто западной. Периферия — все паракапиталистические страны вместе взятые. В отличие от ортокапиталистических стран они образовывали не одну, а несколько зон всемирного исторического пространства. И каждой из таких зон присущ свой особый вариант паракапитализма.

Как мы уже знаем, деление человеческого общества в целом на центр и периферию возникло еще в эпоху Древнего Востока и с тех пор не исчезало. Первоначально вся периферия была внешней. С возникновением центрального исторического пространства она распалась на внутреннюю, входившую вместе с центром в это пространство, и внешнюю, находившуюся за ее пределами. С превращением центрального исторического пространства в всемирное историческое пространство внешняя периферия исчезла, осталась только внутренняя.

Ни в одну из прошлых эпох ни вся внешняя, ни вся внутренняя периферия никогда не находились в зависимости от центра. Наряду с зависимой периферией всегда была и независимая. К началу XX в. периферия, которая вся стала к этому времени внутренней, оказалась в зависимости от центра. Понятие периферии стало совпадать с понятием зависимой периферии.

Если воспользоваться понятием исторического мира, то к началу XX в. человеческое общество в целом стало в основном состоять из двух таких миров: ортокапиталистического, супериорного и паракапиталистического, который был инфериорным, латеральный, паракапиталистический мир подразделялся на несколько субмиров, которые в основном совпадали с соответствующими зонами всемирного исторического пространства. Все прочие деления потеряли свое значение.

Хотя первобытные, включая варварские, общества все еще продолжали кое-где существовать, они повсюду потеряли свою самостоятельность. Все территории, на которых они еще сохранялись, вошли в состав тех или иных геосоциальных организмов. Вся населенная людьми территория земли оказалась разделенной на геосоциальные организмы. Варвары, оказавшись в подчинении у классовых обществ, перестали играть какую-либо роль в истории. А древнеполитарные и парафеодальные общества либо превращались, либо во многом уже превратились в паракапиталистические.

4.3.9. Конец нового времени. Первая волна социорно-освободительных революций (1895—1917)

Так как к началу XX в. капитализм в Западной Европе окончательно утвердился, то эра буржуазных революций для большинства ее стран ушла в прошлое. Зато для остального мира и, в частности, для России, наступила эпоха революций, но иных, чем на Западе.

Когда историки пытаются воссоздать процессы, происходившие в странах периферии, они исходят из тех представлений, которые сложились в результате знакомства с историей Западной Европы. Рисуется примерно такая картина. Когда в этих странах начинает развиваться капитализм, то он неизбежно сталкивается с препятствием в виде докапиталистических отношений. Неизбежным становится конфликт, который разрешается либо путем реформ, либо революции. Если при этом учесть, что многие историки считали докапиталистические классовые отношения, существовавшие в периферийных странах, феодальными, то совершенно естественным был взгляд на эти реформы и эти революции как на обычные буржуазные.

В действительности все обстояло значительно сложнее. Прежде всего, докапиталистические классовые отношения в периферийных странах не были феодальными. Они были либо древнеполитарными (Азия, Северная Африка), либо парафеодальными (Центральная Европа, Россия, Латинская Америка). Но главное, все эти докапиталистические классовые связи оказались теснейшим образом связанными с проникавшими извне капиталистическими отношениями. Возник особый единый общественно-экономический уклад, включавший в себя в качестве моментов капиталистические и докапиталистические классовые отношения, — и тем самым особый способ производства, который уже был выше назван паракапиталистическим.

О теснейшей взаимосвязи и даже взаимопроникновении капиталистических и докапиталистических отношений в периферийных обществах говорили многие исследователи, в частности почти все сторонники теорий зависимого развития. Например, Хамза Алави в своей работе «Структура периферийного капитализма» (1982) подверг критике, как он считал, ортодоксально-марксистский взгляд, согласно которому капиталистические и докапиталистические отношения находятся в непримиримом противоречии друг с другом и поэтому становление первых означает разложение и гибель вторых. В действительности же в зависимых странах капиталистический способ производства и докапиталистические способы производства находятся не в антагонистических, а в симбиотических отношениях. Капиталистические отношения, проникая в эти страны, втягивают, вбирают в себя докапиталистические отношения. Докапиталистические отношения в этих странах трансформируются и интегрируются в капитализм. Совмещение, сочленение (articulation) капиталистических и докапиталистических отношений принадлежит к числу тех особенностей периферийного капитализма, которые отличают его от капитализма метрополии.[45]

Как уже отмечалось (3.9.2)., о гибридном характере периферийных экономик писал С. Фуртаду в книге «Развитие и недоразвитие» (1964). Но гибридность этих экономик он в основном понимал как простое сосуществование капиталистических и классовых докапиталистических отношений. В действительности же в этих странах имело место взаимное проникновение и сращивание капиталистического и докапиталистических укладов, результатом которого было возникновение одного гибридного уклада и тем самым способа производства.

Различные варианты этого способа производства отличаются тем, какие именно докапиталистические классовые отношения в него абсорбированы. И тормозом в развитии производительных сил периферийных обществ были не просто докапиталистические отношения, а сам паракапитализм. Поэтому революции в этих странах с неизбежностью были революциями не просто антиполитарными и антипарафеодальными, а антипаракапиталистическими и уже в этом смысле антикапиталистическими. Но не только в этом смысле.

Ведь возникновение и сохранения паракапитализма в странах периферии было обусловлено влиянием ортокапиталистического западного центра и зависимостью этих стран от него. Поэтому антипаракапиталистические революции с неизбежностью были направлены против зависимости от ортокапиталистических стран и тем самым и против ортокапитализма. Эти революции были освободительными, точнее, социорно-освободительными и антикапиталистическими. В одной части периферийных стран они были буржуазными антибуржуазными революциями, в другой полностью антибуржуазными.

Момент борьбы против зависимости от ортокапиталистического центра выступал на первый план в тех периферийных странах, которые были колониями. Это было замечено, и революции в них было принято в нашей литературе называть национально-освободительными. В других странах периферии, которые хотя и были зависимыми, но формально сохраняли суверенитет, он не был столь отчетлив, но он всегда имел место.

Первыми революциями в паракапиталистическом мире были национально-освободительные движения в двух испанских колониях: на Кубе (1895 г.) и на Филипинах (1896—1899 гг.). В XX в. за ними последовала целая серия революций в зависимых странах: в России (1905-1907 гг.), Иране (1905-1911 гг.), Турции (1908-1909 гг.), Китае (1911-1912 гг.), Мексике (1911-1917 гг.). Это была первая волна социорно-освободительных революций.

Революция в России назревала давно. Отмена крепостного права в 1861 г. и последовавшие за ней другие реформы, открыли дорогу капитализму. Однако развитие капитализма в России шло далеко не по прямой линии. В частности это выразилось в том, что в сельском хозяйстве на смену крепостническим отношениям пришли не столько капиталистические, сколько магнарные (отработочная система). А главное — российский капитализм возникал как капитализм периферийный, паракапитализм. Становление капитализма в России было одновременно и превращение ее в страну, находящуюся в зависимости от Запада.

С конца XIX в. в страну шел поток капитала из стран центра в двух основных формах. Одна из них — инвестиции в русскую промышленность, которые несомненно способствовали индустриализации страны. Другая — займы, которые предоставлялись царскому правительству и использовались в разных целях, включая и вложения в производство.

К 1915 г. иностранные инвестиции достигли суммы в 2224,9 млн золотых рублей. 32,3% их приходились на Францию, 24,8% — Великобританию, 19,8% — Германию, 14,5% — Бельгию, 5,2% —США.[46]Под контролем иностранного капитала находились добыча железной руды и марганца, угля, нефти, платины, металлургическая, электрическая и электротехническая промышленность.[47]

Во второй половине XIX в. стали быстро расти внешние долги. Цифры, приводимые разными исследователями, далеко не одинаковы, что в многих случаях связано с тем, что одни из них дают «чистый» государственный долг, а другие учитывают и гарантированные государством долги, прежде всего железнодорожные. Уже к началу 60-х годов XIX в. внешняя задолженность правительства превышала 500 млн рублей. К началу 90-х годов она достигла 3 млрд рублей.[48]

В вышедшей в начале XX в.. работе крупного российского государственного деятеля Петра Христиановича Шванебаха (1848—1914), достаточно хорошо знакомого с состоянием экономики и финансов страны, «Денежное преобразование и народное хозяйство» (СПб., 1901) весь русский государственный долг на начало 1900 г. определен в 6150 млн рублей, из которых около половины приходилось на заграницу.[49]В результате внешнего долга за рубеж из года в год уходили огромная, как выражался автор, дань — 170 — 150 — 140 млн рублей, т.е. более десятой части средств, собираемых казной с населения. «В год, — писал П.Х. Шванебах, — мы отдаем за границу полтораста миллионов народных трудовых рублей; в десять лет — капитал, перед которым теряется воображение, полтора миллиарда».[50]

«Для государств с расстроенными финансами и для заокеанских республик заграничные долги, — продолжал автор, — стали, как достаточно известно, — быстро затягивающей петлей. Внешние долги приводили... к сделкам, ронявшим достоинства правительств, к утрате экономической, подчас и политической независимости».[51]Думать так о России, как бы ни рос ее внешний долг, заявляет П.Х. Шванебах, недопустимо.

Однако выразив свои патриотические чувства он дальше пишет: «Но можно ли сказать, что внешняя задолженность не создает и для нас некоторой зависимости? Ее отрицать невозможно, раз только верно, что за последние годы внешняя торговля не стала давать избытков, достаточных для покрытия платежей по заграничному долгу, так что, под страхом ослабления наших золотых средств, надо во чтобы то ни стало заключать внешние займы... Наша Ахиллесова пята разоблачена: точка опоры нашей валюты не в нас самих; крупный рост внешнего долга переместил ее в область, не зависящую от наших воздействий, а при известных, всегда возможных обстоятельствах, и от нашего влияния».[52]

В последующие годы внешний долг России продолжал нарастать, а вместе с ним непрерывно усиливалась зависимость от Запада. В 1904 г. из всего «чистого» долга в 6651 млн рублей внешняя задолженность составляла 4071 млн[53]. Как писал спустя два года, в 1906 г., немецкий публицист Рудольф Мартин: «Никогда в мировой истории ни одна страна не имела такого громадного внешнего долга, как Россия».[54]

В 1914 г. по одним данным «чистый» долг равнялся 8811 млн рублям, из которых на внешний долг приходилось 4229 млн (48%.), по другим — превышал 9 млрд, из которых внешняя задолженность составляла 4,3 — 4,6 млрд. Из 4229 млн рублей 80% приходилось на Францию, 14% — Великобританию.[55]С учетом гарантированных железнодорожных займов и долгов по закладным листам Дворянского и Крестьянского банков весь государственный долг России на начало 1914 г. составлял 12725 млн. рублей, из которых внешний долг — 5404 млн.[56]По данным американского финансиста Гарвея Фиска из всей внешней задолженности всех стран мира в 1914 г., составлявшей 6317 млн. долларов, на Россию приходилось 1998 млн. долларов (31,2%).[57]

В течение последних двадцати лет перед войной Россия имела пассивный платежный баланс. В 1894 — 1903 гг. страна выплачивала Западу, примерно, по 240 млн. рублей каждый год, в 1904 — 1908 гг. — примерно, по 305 млн. в год, в 1909 — 1913 гг. — примерно, по 345 млн. рублей каждый год.[58]Одновременно в течение 20 лет перед Первой мировой войной Россия была вынуждена ежегодно занимать в среднем около 200 млн. рублей.[59]

Иностранные историки, признавая все эти цифры, в то же время в большинстве своем отказываются говорить о зависимости России от Запада.[60]В крайнем случае, они признают определенное влияние Франции особенно перед 1914 г., но тут же подчеркивают, что «потеря суверенитета» была «не очень значительной».[61]

И лишь в одной из работ — в последнем издании книги Майкла Корта «Советский колосс. Подъем и падение СССР» (1993) прямо говорится об экономической зависимости царской России от Запада. «Несмотря на прогресс в последние тридцать лет, — пишет американский советолог и социолог, характеризуя время после реформы 1861 г., — Россия в 1892 г. была все еще в преобладающей степени аграрной крестьянской страной. Ее соперники в Западной Европе, наоборот, были современными индустриальными державами, и хотя Россия была политически независима, ее экономические отношения с Западной Европой строились по классическому колониальному типу. Россия служила Европе как рынок промышленных товаров и источник сырья».[62]Далее он приводит слова С.Ю. Витте о том, что возрастание доли иностранной собственности в русской экономике может постепенно расчистить путь для триумфального проникновения политического влияния зарубежных держав, и заключает: «Иными словами, Россия легко могла стать другой Индией или другим Китаем — могла быть колонизирована и расчленена индустриальным Западом».[63]

Никто из советских историков не сомневался в зависимости России от Запада. Некоторые из них шли так далеко, что объявляли Россию полуколониальной страной.[64]Другие, признавая значительную экономическую и финансовую зависимость страны от Запада, в то же время считали, что полуколонией она все же не была. Главным источником зависимости они считали не иностранные инвестиции, а гигантскую и непрерывно нараставшую внешнюю задолженность государства.[65]

Ряд советских историков обращал внимание на существенное отличие российского капитализма от западного. Обосновывая положение о том, что в нашей стране существовал иной капитализм, чем на Западе, они ссылались на слова В.И. Ленина о «военно-феодальном империализме» в России в его статье «О двух линиях революции» (1915) и ряде других работ.[66]Их оппоненты, также ссылаясь на В.И. Ленина, доказывали, что в России существовал такой же капитализм, что в Западной Европе и США, но только оплетенный густой сетью докапиталистических отношений.

В свою очередь последние не были едины. Одни утверждали, что Россия конца XIX — начала XX вв. была уже вполне капиталистической страной. Другие подчеркивали многоукладность ее экономики, что приводило фактически некоторых из них опять-таки к идее особого российского капитализма.[67]

Что же касается В.И. Ленина, на которого ссылались представители всех течений, то его взгляды по этому вопросу не отличались достаточной четкостью, что позволяло давать им различное толкование. Но во всяком случае в ряде работ он обратил внимание на отличие русского капитализма от западноевропейского. Поставив в статье «Как увеличить размеры душевого потребления в России?» (1913) вопросы «о причинах экономической (и всяческой) отсталости России» и о том, «почему... развитие капитализма и культуры идет у нас с черепашьей медленностью? почему мы отстаем все больше и больше?», В.И. Ленин дает на них ответ.

Причины, по его мнению, заключаются в том, что «сатрапы нашей промышленности... не представители свободного и сильного капитала, вроде американского, а кучка монополистов, защищенных государственной помощью и тысячами проделок и сделок с теми именно черносотенными помещиками, которые своим средневековым земледелием... и своим гнетом осуждают 5/6 населения на нищету, а всю страну на застой и гниение».[68]

К выводу о том, что в России существовал иной капитализм, чем на Западе, пришли и некоторый иностранные историки. Такое мнение обосновывал, например, швейцарский исследователь Хайко Хауманн в работе «Государственное вмешательство и монополия в Царской империи — пример организованного капитализма?» (1979).[69]

Американский специалист по русской истории Леопольд Хеймсон во введении к сборнику «Политика сельской России, 1905 — 1914» (1979) характеризовал общественный строй России как амальгаму докапиталистических и капиталистических элементов. Как писал он, даже те группы населения России, которые наиболее тесно были связаны с динамикой нового капиталистического времени (коммерческий индустриальный класс городов, «буржуазная» интеллигенция, помещики, модернизирующие свое хозяйство, кулаки) представляли собой «гротескные, карикатурные версии западного капиталистического развития».[70]

И в результате получил отповедь со стороны группы советских историков. «Такая оценка, — писали они, — не нова. Тезис об отсталости России, и в силу этого принципиальном отличии ее политической и социальной структуры от западных образцов весьма распространен в буржуазной историографии. Советские историки не раз указывали на его несостоятельность, на то, что он находится в противоречии с реальными фактами».[71]И все же вопреки подобного рода заявлениям все фактические данные неопровержимо свидетельствуют о том, что в России во второй половина XIX — начале XX утверждался иной капитализм, чем на Западе, не ортокапитализм, а паракапитализм.

В России сохранились помещичье землевладение, сословное деление и самодержавие. Поэтому внешне надвигавшаяся в ней революция выглядела как обычная буржуазная. Естественно, что многие теоретики, в том числе марксистские, приходили к выводу, что в результате ее власть, как это было на Западе, перейдет в руки буржуазии и в стране утвердится полноценное капиталистическое общество. А в дальнейшем, полагали те из них, которые считали себя марксистами, с развитием производительных сил вызреют предпосылки социализма и где-то через сотню или две сотни лет он победит.

В действительности эта революция была антипаракапиталистической. Но очень своеобразной, отличной от такого же рода революций в других паракапиталистических странах. Она вызревала в стране, которая, с одной стороны, была отсталой и зависимой от центра, а с другой, в значительной степени сохраняла статус великой европейской, а тем самым и мировой державы. Эта страна, с одной стороны, продолжала быть аграрной, а с другой, ею были сделаны немалые шаги по пути превращения в индустриальную. В ней, с одной стороны, важнейшим вопросом был земельный и существовала возможность великой крестьянской войны, с другой, утвердилась машинная индустрия и возник достаточно мощный рабочий класс, который страдал как от капиталистической эксплуатации, так от сословного неравноправия. И у этого класса была своя политическая партия, имеющая достаточно четкую выработанную программу. Что же касается русской буржуазия, то она панически боялась революции и была совершенно неспособна возглавить ее и довести до конца.

Успешное развитие революции в такой стране с необходимостью предполагало и требовало не только гегемонии рабочего класса, но и прихода его к власти в лице наиболее радикальной его партии. Только переход власти в руки рабочего класса и его партии мог обеспечить полное решение задач революции.

Это было осознано Владимиром Ильичем Лениным (1870 — 1924), создавшим теорию перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Впервые она была намечена в труде «Две тактики социал-демократии в демократической революции» (1905; Полн. собр. соч. Т. 11).

Почти одновременно другой социал-демократ — Израиль Лазаревич Гельфанд, более известный как Парвус (1867 — 1924), в статье «Что дает нам девятое января» (1905; Парвус. Россия и революция. СПб., 1906) и ряде других выдвинул идеи, которые легли в основу созданной Львом Давидовичем Троцким (наст. фам. — Бронштейн) (1879 — 1940) концепции перманентной революции. Она наиболее полно была изложена в работе Л.Д. Троцкого «Итоги и перспективы. Движущие силы революции» (1906; послед. изд.: Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990).

Не создала собственной концепции, но видела существенное отличие русской революции от прошедших буржуазных революции на Западе Р. Люксембург. Это проявилось в ряде ее статей, среди которых выделяется «Русская революция» (1906; послед. русск. изд.: Люксембург Р. О социализме и русской революции. М., 1991)

Между взглядами В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого существовало определенное различие, но в одном оба они были едины: революция в России, начавшись как буржуазная, завершится приходом к власти рабочего класса, который, не ограничиваясь решением задач буржуазной революции, поставит вопрос о социалистическом переустройстве общества.

Такая трактовка революции в России была несомненно более близка к действительности, чем та, которая ей противостояла. Но и она не учитывала всю специфику российской революции и прежде всего ее антипаракапиталистический характер. Однако нельзя не обратить внимания на то, что мысль В.И. Ленина двигалась по пути к пониманию этой ее особенности.

Об этом свидетельствует приведенное выше его высказывание о характере русского капитализма. В одном из писем A.M. Горькому (1911) В.И. Ленин писал даже о двух «сортах» капитализма: демократическом и черносотенном, из которых первый существует в Западной Европе, а второй — в России и Азии.[72]В работе «О праве наций на самоопределение» (1914) он как о чем-то само собой разумеющемся пишет о том, что «не только маленькие государства, но и Россия, например, целиком зависят экономически от мощи империалистского финансового капитала «богатых» буржуазных стран».[73]В статье «К пересмотру партийной программы» (1917) В.И. Ленин относил Россию к числу стран, «которые подвергаются империалистскому грабежу, которым угрожает раздел и удушение их гигантами-империалистами...».[74]

Во всяком случае, в статье «Пробуждение Азии» (1913) В.И. Ленин прямо поставил русскую революцию 1905—1907 гг., которую он в работах тех лет именовал демократической, в один ряд с революциями в Азии. «Вслед за русским движением 1905 года, — писал он, — демократическая революция охватила всю Азию — Турцию, Персию, Китай. Растет брожение в английской Индии».[75]

Но если В.И. Ленин приближался к пониманию главной особенности русской революции, то она осталась тайной за семью печатями для советской и вообще всей марксистской историографии. Антипаракапиталистический ее характер был в значительной степени скрыт тем, что она происходила в стране, которая, несмотря на свою отсталость, была одной из мировых держав, и тем, что эта революция, начавшись как антибуржуазная буржуазная революция, с неизбежностью должна была стать только антибуржуазной. Но пожалуй, главная причина, такого положения вещей — догматизм.

В большей степени к пониманию природы русской революции приблизились некоторые западные историки. Это выразилось в созданных ими концепциях «революций запоздалой модернизации», «развитийных революций третьего мира», «крестьянских революций», «аграрных революций восточноевропейского типа» и т.п.

Одними из первых были работы американского историка немецкого происхождения Теодора фон Лауэ (1916 — 2000) и, прежде всего, его труд «Почему Ленин? Почему Сталин? Переоценка русской революции, 1900 — 1930» (1964). «Этот очерк, — писал автор, — предлагает новое объяснение прихода к власти Ленина и Сталина. В нем предпринята попытка рассмотреть возникновение русского коммунизма как интегральную часть европейской и мировой истории... а не как изолированный феномен, который в большей части может быть объяснен одними лишь российскими условиями».[76]

Революция в России, по мнению Т. фон Лауэ, была обусловлена действием двух факторов. С одной стороны, как и в случае Великой Французской революции, существовали противоречия между привилегированными и непривилегированными стратами общества. С другой, и русское общество и русское правительство «находились под давлением крутого процесса модернизации (навязанного, в конечном счете, извне, безжалостным давлением политики великих держав). В этом смысле русская революция вызвала к жизни новую категорию — революцию недоразвитых стран».[77]

«Во многих отношениях, — продолжает Т. фон Лауэ, — испытания России в период с 1900 г. по 1930 предвкусили агонии других народов на окраинах Европы, в Азии, Африке и даже Латинской Америке, у которых под западным влиянием пробудились политические амбиции и которые начали борьбу за самоутверждение».[78]

Сходные взгляды развивались в работах Лионеля Кочена «Становление современной России» (1962) и «Россия в революции, 1890 — 1918» (1966), Баррингтона Мура «Социальное происхождение диктатуры и демократии: Роль помещика и крестьянина в создании современного мира» (1966), Теодора Шанина «Россия как «развивающееся общество»» (1985) и «Революция как момент истины. Россия 1905 — 1907 — 1917 — 1922» (русск. перевод: М., 1998) и целом ряде других.

В статье К. Кумара «Революции XX века в исторической перспективе», которая впервые была опубликована в 1976 г., а затем включена в качестве главы в книгу «Возникновение современного общества. Аспекты социального и политического развития Запада» (1988), был дан обзор концепций революций нашего века. Среди не названных К. Кумаром работ заслуживает упоминания книга румынского социолога Павла Чампеану «Генезис сталинского режима» (1988).

Все названные и другие авторы связывали русской революцию с необходимостью преодоления отсталости, ускоренной индустриализации, вообще модернизации всего общества, со стремлением догнать передовые страны Запада. Некоторые из них, в частности Т. фон Лауэ, даже указывали, что ускоренная модернизация навязывалась России «безжалостным давлением» великих развитых держав. В ряде работ встречается указание на принадлежность России к иному миру, чем Запад, и даже к периферии.

Но никто из этих историков и социологов не понимал периферию в том смысле, который был вложен в это слово сторонниками концепций зависимости. Они не обратили должного внимания на зависимость России от Запада, на ее эксплуатацию развитыми странами. В результате антипаракапиталистический и антиортокапиталистический характер русской революции не был ими понят, как не был раскрыт подобный же характер других периферийных революций.

Как известно, первая русская революция потерпела поражение. Определенные изменения в результате ее в обществе произошли, но основные задачи революции решены не были. Провалились столыпинские реформы. В результате революция в России оставалась столь же неизбежной, как и раньше.

Революция в России была вначале отсрочена, а затем стимулирована Первой мировой войной. К началу XX в. окончательно сформировался мировой капиталистический рынок, всемирная капиталистическая система и завершился колониальный раздел мира между державами Европы. Обострение противоречий между ведущими державами этой части света и борьба между ними за передел мира привели к Первой мировой войне (1914—1918), в которой Великобритания, Франция и Россия противостояли Германии и Австро-Венгрии.

Поражения в войне и тяготы, ее вызванные, сделали революционный взрыв в России неизбежным. И он произошел в феврале 1917 г. Но буржуазия, получившая в результате переворота власть, как это и предвидели, оказалась совершенно неспособной решить назревшие проблемы революции. Столь же никчемными оказались и российские мелкобуржуазные демократы.

В силу неспособности буржуазных и мелкобуржуазных партий удовлетворить чаяния народных масс приход к власти рабочего класса в лице большевистской партии был предопределен. Взяв власть, большевики буквально за несколько дней решили проблемы, к которым их предшественники боялись даже подступиться в течение нескольких месяцев.

4.3.10. Новейшая история (1917—1991 гг.). Вторая волна социорно-освободительных революций

Придя к власти, большевики первоначально ограничились лишь претворением в жизнь лозунгов буржуазно-демократической революции. Это отчетливо можно видеть на примере декретов II Всероссийского съезда советов. Большевики вначале не ставили своей задачей национализацию даже крупных промышленных предприятий. Они ограничились лишь созданием рабочего контроля.

В дальнейшем началась национализация отдельных предприятий. Но она не носила массового характера и проводилась чаще всего под давлением низов. Центральная власть в большинстве случаев просто санкционировала инициативу мест. И только в июне 1918 г., уже в разгар Гражданской войны, были приняты декреты о национализации крупных предприятий почти всех отраслей промышленности.

Можно дискуссировать о том, существует ли в принципе уровень производительных сил, по достижении которого отпадет объективная необходимость в частной собственности, но бесспорно, что Россия такого уровня к 1917 г. не достигла. С этим были согласны все, не исключая В. И. Ленина. Большевики надеялись, что они сумеют создать материально-техническую базу для социализма. Но даже если считать, что такая задача в принципе была по силам стране, для ее решения требовались годы и даже десятилетия. А реальная жизнь ждать не могла.

При том уровне производительных сил, который существовал в то время в России, общество могло быть только классовым и никаким другим. Поэтому в стране с неизбежностью начался процесс становления частной собственности и общественных классов. Путь к возрождению в полном объеме капиталистической собственности был надежно заблокирован государством. В результате процесс классообразования пошел по иному пути.

В ходе революции и гражданской войны возник достаточно мощный партийно-государственный аппарат, в задачу которого помимо всего прочего входило руководство производством и распределение материальных благ. В условиях всеобщей нищеты и дефицита неизбежными были попытки отдельных членов партгосаппарата использовать служебное положение для обеспечения себя и своей семьи необходимыми жизненными благами, а также для оказания услуг, причем не обязательно безвозмездных, различного рода людям, не входившим в аппарат.

Такого рода практика уже в первые годы после революции получила достаточно широкое распространение. Так постепенно стала складываться система привилегий для руководящих работников партии и государства. И помешать этому не могли никакие меры. Становление такого рода отношений предполагало уничтожение всякого контроля над аппаратом со стороны масс, т.е. ликвидацию демократии.

Этому способствовали условия гражданской войны, которые делали необходимыми использование авторитарных методов управления. Но дело не в самой по себе гражданской войне, ибо пик классообразования пришелся не на военное, а на мирное время. Уничтожение демократии предполагало фактический отказ от выборности в партии и государстве, а тем самым переход к системе назначений сверху до низу.

Самых нижестоящих чиновников назначали те, что были рангом выше, тех в свою очередь — еще более высокопоставленные и т.д. Но где-то должен был существовать верховный назначающий, выше которого не стоял никто. Верховный вождь не мог быть назначен. Он должен был выдвинуться сам. Формирование подобного рода иерархической системы с необходимостью предполагало появление человека, находящегося на вершине пирамиды. За это положение шла борьба.

Одержать в ней победу мог только тот человек, который обеспечил себе поддержку большинства новых хозяев жизни. Но для этого он должен был понимать их интересы и служить им. Таким человеком оказался Иосиф Виссарионович Сталин (1879 — 1953). Однако главой системы вполне могло стать и другое лицо. Это могло сказаться на некоторых проявлениях происходившего процесса, но не на его сущности.

Таким образом, процесс классообразования, с неизбежностью начавшийся после революции в России, пошел по линии возникновения общеклассовой частной собственности, выступавшей в форме государственной, и соответственно превращения основного состава партийно-государственного аппарата в господствующий эксплуататорский класс. В России возник политарный способ производства, возникла политосистема и появился политарх.

Этот новый политарный способ производства, имея много общего с тем, что с конца IV тысячелетия до н.э. существовал в странах Востока, в то же время значительно отличался от него. Материально-технической основой древнего политаризма было доиндустриальное сельское хозяйство. Новое политарное общество было, как и капиталистическое, обществом индустриальным. Его можно было бы назвать индустриально-политарными (индустрополитарным) или просто неополитарным. Неополитаризм возник на почве, подготовленной капитализмом. И дело не только в технике производства и структуре производительных сил.

Само развитие капиталистических отношений создало возможность появления политарного общества нового типа. В последней трети XIX в. начали возникать монополистические объединения капиталистов, которые имели тенденцию к укрупнению. Возникали все более и более крупные монополии. Несколько позднее стала проявляться еще одна тенденция — сращивание монополий с государством, соединение их в единый организм.

Логическим завершением действия этих двух тенденций было бы появление такого монополистического объединения, в состав которого входили бы все представители господствующего класса и которое совпадало бы, если не со всем государственным аппаратом, то, по крайней мере, с его верхушкой. Иначе говоря, логическим завершением развития в этом направлении было бы появление индустрополитарного общества.

Возникновение тенденции развития капитализма по пути превращения в индустрополитаризм не осталось незамеченным. В романе Джека Лондона (1876 — 1916) «Железная пята» (1908) была нарисована впечатляющая картина пришедшего на смену капитализму индустрополитарного общества. В целом ряде работ Н.И. Бухарина, прежде всего в его труде «Мировое хозяйство и империализм» (1915; послед. изд.: Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989) эта тенденция была осмыслена теоретически.

В последующем об опасности превращения капитализма в подобного рода общество много писали экономисты, выступавшие за свободный рынок и против государственного регулирования. Прежде всего можно упомянуть работы Л. фон Мизеса «Социализм: Экономический и социологический анализ» (1923; русск. перевод: М., 1994; 1995), «Бюрократия» и «Запланированный хаос (1949; русск. перевод: Мизес Л. фон. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М., 1993), Ф.А. Хайека «Дорога к рабству» (1944; русск. перевод: М., 1992) и «Пагубная самонадеянность» (1978; русск. перевод: М., 1992), Милтона Фридмена «Капитализм и свобода» (1962) и «Хозяева своей судьбы» (русск. перевод фрагментов из этих книг: Фридман и Хайек о свободе. Минск, 1990).

Россия не была ортокапиталистической страной, но по уровню монополизации промышленного производства и государственного регулирования экономики она стояла не только не ниже, но, наоборот, выше ряда ортокапиталистических социоисторических организмов. Это в значительной степени способствовало формированию в ней политаризма не столько аграрного, сколько индустриального типа.

Политаризм во всех его разновидностях предполагает верховную собственность политаристов на личности всех остальных членов общества. А это означает существование права класса политаристов на жизнь и смерть всех своих подданных. Право это могло проявляться в разных формах, но оно всегда существовало. Любой вариант политарного классообразования предполагает репрессии. Но особенно они были неизбежны в стране, в которой имела место народная по своим движущим силам революция и где была разбужена самостоятельная активность широких масс.

Первый цикл массовых репрессий в СССР пришелся на 1928—1933 гг. Он обеспечил завершение в основном процесса становления в СССР неополитарного строя. Господствующий класс обрел право на жизнь и смерть рядовых граждан. Но для эффективного функционирования политарной системы необходимо было, чтобы политарх имел право на жизнь и смерть не только представителей эксплуатируемого класса, но и членов господствующего, т.е. людей, входивших в состав политосистемы. Такое право И.В. Сталин получил в результате жесточайших репрессий 1934 —1939 гг., пик которых пришелся на 1937 г. На смену олигархическому способу правления пришел деспотизм.[79]

Все сказанное выше вплотную подводит к ответу на вопрос: победила или же потерпела поражение Октябрьская рабоче-крестьянская революция 1917 г. Речь, разумеется, идет не о военной победе революции, которая несомненна, а о социальной победе или социальном поражении. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно четко провести различие между объективными задачами революции и субъективными целями ее участников. Люди, поднявшиеся на революцию, обычно осознают стоящие перед ней задачи не в адекватной, а в иллюзорной форме.

Объективной задачей Великой Французской революции было окончательное утверждение в стране капиталистических порядков. Субъективной целью значительной части ее активных деятелей было создание царства свободы, равенства и братства. Поэтому после победы революции наступило всеобщее разочарование.

Вот что писал о революционных иллюзиях Ф. Энгельс: «Предположим, эти люди воображают, что могут захватить власть, — ну, так что же? Путь только они пробьют брешь, которая разрушит плотину, — поток сам быстро положит конец их иллюзиям. Но если бы случилось так, что эти иллюзии придали бы им большую силу воли, стоит ли на это жаловаться? Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которую избежали немногие исторические деятели».[80]

Объективной задачей Октябрьской рабоче-крестьянской революции было уничтожение паракапитализма и зависимости страны от ортокапиталистического центра. Эта объективная задача революции была осознана ее участниками как борьба за создание в России социалистического общества. Социализм в России не возник. Цель, которую ставили перед собой активные деятели революции, не была достигнута. Если исходить из того, что революция в России, действительно по своей объективной задаче была социалистической, то придется признать ее поражение. В стране на смену одному антагонистическому способу производства пришел другой, тоже антагонистический способ производства.

Но в реальности Октябрьская революции 1917 г. была не социалистической, а антипаракапиталистической и антиортокапиталистической. Выше уже говорилось о огромной экономической зависимости России, связанной прежде с ее огромным внешним долгом. За годы первой мировой войны долг этот еще больше возрос. Если на начало 1914 г. «чистый» внешний долг правительства России равнялся 4300—4600 млн. рублей, а с учетом гарантированных займов — 5404 млн., то к октябрю 1917 г. он достиг величины в 14860 млн. рублей.[81]Из всей внешней задолженности всех стран мира, составлявшей к началу 1917 г. сумму в 16385 млн. долларов по паритету, на Россию приходилось 5937 млн. долларов (36, 2%).[82]

Такой колоссальный долг Россия никогда бы выплатить не смогла. Она была обречена превратиться из зависимой страны в настоящую полуколонию. От этой участи ее спасла Октябрьская рабоче-крестьянская революция. 21 января (3 февраля) 1918 г. ВЦИК РСФСР принял декрет об аннулировании внешних государственных долгов. «Безусловно и без всяких исключений, — гласил третий пункт этого документа, — аннулируются все внешние займы».[83]

Социорно-освободительный характер Октябрьской революции более чем наглядно проявился в разразившейся гражданской войне. Ведь как бы ни вещали белые генералы о своем патриотизме, но факты остаются фактами: они призвали в страну иностранные войска и воевали против красных в союзе с интервентами: англичанами, французами, американцами, немцами, японцами, чехословаками, итальянцами и т.д. Кое-где, например, на Севере и в Приморье, белые режимы держались исключительно на иноземных штыках. Белые правительства получали от иностранных государств огромную помощь оружием, боеприпасами, средствами транспорта, обмундированием и т.п.

Помогали белым правительствам иностранные державы далеко не бескорыстно. И в случае победы пришлось бы платить по счету. Пришлось бы выплачивать и прежний колоссальный внешний долг России, и новые долги. И платить пришлось бы не только деньгами, материальными ресурсами и т.п. Белые правительства за помощь в борьбе с красными обещали иностранцам огромные льготы, готовы были передать под контроль Франции, Англии, Японии целые регионы страны. В случае победы белых России не только превратилась бы в полуколонию, но и была бы фактически расчленена.

Как известно, еще 23 декабря 1917 г. член правительства Великобритании лорд Мильнер и премьер-министр Франции Жорж Клемансо подписали в Париже конвенцию «О действиях на юге России», согласно которой «сферой влияния» Англии становились «казацкие территории, Кавказ, Армения Грузия, Курдистан», а к Франции отходили «Бессарабия, Украина, Крым».[84]

Как подчеркивает историк Луис Фишер, впервые опубликовавший этот документ, хотя это соглашение было заключено в военное время, оно было планом послевоенных операций. После победы в мировой войне Англия и Франция ввели свои вооруженные силы в области, предназначенные им по конвенции. Но так как этих войск было недостаточно для достижения первоначально поставленных целей, они стали поддерживать «белых защитников неделимой России».[85]

Факт, что целью интервентов был расчленение и колонизация России, вынуждены были признать и некоторые поборники белого дела. Вот, например, что писал в «Книге воспоминаний» двоюродный дядя Николая II и одновременно муж его сестры великий князь Александр Михайлович (1866—1933) : «По-видимому, «союзники» собираются превратить Россию в британскую колонию, писал Троцкий в одной из своих прокламаций к Красной Армии. И разве на этот раз он не был прав? Инспирируемое сэром Генрихом Детердингом, всесильным председателем компании Рояль-Детч-Шел, или же следуя просто старой программе Дизраэли-Биконсфильда, британское министерство иностранных дел обнаруживало дерзкое намерение нанести России смертельный удар, путем раздачи самых цветущих русских областей союзникам и их вассалам. Вершители европейских судеб, по-видимому, восхищались своей собственной изобретательностью: они надеялись одним ударом убить и большевиков, и возможность возрождения сильной России. Положение вождей белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали своих босоногих добровольцев к священной борьбе против советов, с другой стороны — на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской Империи, апеллируя к трудящимся всего мира».[86]

Поэтому со стороны красных война была не только классовой, но и отечественной. Красные были не только революционерами, но и патриотами. Они боролись за независимость своей родины и против ее расчленения. Белые режимы были одновременно и антинародными, и антинациональными. Поэтому они с неизбежностью рухнули. Большевики победили, ибо за ними шла большая часть народа.

Национальный, патриотический, а не только революционный характер стоявшей перед ними задач осознавали лидеры большевиков. В написанной 11 марта 1918 г. статье «Главная задача наших дней» В.И. Ленин писал: «Мы принуждены были подписать «Тильзитский мир». Не надо самообманов. Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде...Чем яснее мы поймем это, тем более твердой, закаленной, стальной сделается наша воля к освобождению, наше стремление подняться снова от порабощения к самостоятельности, наша непреклонная решимость добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле могущей и обильной».[87]И далее, отмечая, что «... Россия идет теперь — а она бесспорно идет — от «Тильзитского мира» к национальному подъему, к великой отечественной войне...», В.И. Ленин особо подчеркивал: «Мы оборонцы с 25 октября 1917 г. Мы за «защиту отечества»...».[88]

Октябрьская революция была революцией социорно-освободительной, и в таком качестве она победила. Были уничтожены паракапиталистические отношения. Революция вырвала Россию из международной капиталистической системы, освободила ее от экономической и политической зависимости от ортокапиталистического центра.

И это сделало возможным ее быстрое экономическое развитие. Неополитарные социально-экономические отношения, которые в основном сложились к началу 30-х годов, дали на первых порах мощный толчок развитию производительных сил общества. СССР превратился в одно из самых мощных индустриальных государств мира, что в дальнейшем обеспечило ему положение одной из двух мировых сверхдержав.

После Октябрьской революции 1917 г. наряду с ортокапиталистической формацией и паракапиталистической параформацией на Земле стала существовать новая, некапиталистическая параформация — индустрополитарная, или неополитарная. И хотя этот новый общественный строй первоначально возник лишь в одной стране, но эта страна была столько велика и влияние ее на мировой историческое развитие было столь значительным, что это было равносильно появлению новой мировой системы. А после Второй мировой войны, когда в результате целой серии антипаракапиталистических революций неополитарные порядки утвердились в значительном числе стран Европы и Азии, образовалась мировая система неополитарных социоисторических организмов в буквальном смысле этого слова.

До 1917 г. понятия всемирного исторического пространства и международной капиталистической системы по своему объему практически совпадали. После этого события совпадение исчезло. Международная капиталистическая система перестала быть всемирной. От этого всемирное историческое пространство не исчезло. Но теперь оно стало включать в себя две качественно отличные системы социоисторических организмов: международную капиталистическую систему (состоящую из центра — мировой ортокапиталистической системы и паракапиталистической периферии), и мировую неополитарную системы. В рамках этого противопоставлении международная капиталистическая система, включавшая в себя мировую ортокапиталистическую, выступала в целом как мировая капиталистическая система.

В результате всех этих преобразований впервые в истории человечества на Земле возникла ситуация, характеризующаяся сосуществованием и соперничеством двух мировых систем, двух центров. С превращением мира из монополярного в биполярный произошла смена всемирно-исторических эпох: на смену эпохе нового времени пришло новейшее время.

Первая мировая война была следствие и проявлением кризиса мирового капитализма. И после ее окончания этот кризис еще более углубился. Продолжали обостряться внутренние противоречия ортокапитализма. И кроме того он столкнулся с вызовом, который бросил ему новый общественный строй, который долгое время и довольно успешно выдавал себя за социализм.

Вызов этот состоял вовсе не в намерении осуществить «красную интервенцию». Декретом Совета Народных Комиссаров от 29 октября (11 ноября) 1917 г. был введен восьмичасовой рабочий день. А вслед за этим постепенно была создана такая система социального обеспечения, какой не было не только в царской России, но ни в одной даже самой передовой ортокапиталистической стране. И это не могло не оказать влияния на рабочее движение в странах капитала. Нужно было противодействовать этому притягательному воздействию. Уже в 1919 г. представители капиталистических стран заключили в Вашингтоне международное соглашение о введении восьмичасового рабочего дня. Но рабочие требовали большего. Их натиск усиливался.

В 1929 г. разразился самый тяжелый за всю историю капиталистического мира кризис, охвативший все страны. Он свидетельствовал о том, что дальнейшее сохранение полной свободы рынка могло привести к краху капиталистической системы. Насущной необходимостью стало государственное регулирование рынка. На фоне всеобщего кризиса выделялся СССР, плановая экономика которого в эти годы развивалась невиданными темпами.

Перед капиталистическим миром открывались два пути решения назревших задач. Один — развитие по направлению к индустрополитаризму. Возникновения единой государственной монополии обеспечивало, с одной стороны, регулирование экономики в масштабе страны, с другой, — подавление рабочего движения.

Однако мало было усмирить рабочих. Чтобы обеспечить длительное существование такой системы, нужно было что-то дать трудящимся массам в ближайшем будущем и открыть перед ними какую-либо заманчивую далекую перспективу. Это обусловливало милитаризацию общества и подготовку к войне. Победоносная война сразу же открывала возможность грабежа покоренных стран, а затем и превращения побежденных в рабов народа-победителя. Господствующими в таком обществе с неизбежностью должны были стать идеи корпоративности, национализма, расизма и мирового господства.

Данный вариант становление индустрополитаризма не предполагал насильственного уничтожения капиталистических отношений и ликвидацию класса капиталистов. Капиталистические отношения сохранялись, но при этом обволакивались возникающими политарными, что вело к их существенному изменению. Такого рода общество может быть охарактеризовано как политарно-капиталистическое.

Раньше ее подобного рода строй начал формироваться в Италии. По такому пути пошла и дальше всех зашла Германия. В значительной степени это было связано с Версальским договором, который представлял собой попытку победивших империалистических держав лишить Германию места в ортокапиталистическом центре и вышвырнуть ее в периферийный паракапиталистический мир. Так как это одновременно и ущемляло национальную гордость немцев, и обрекало большинство ее населения на безысходную нищету, то неизбежностью был рост патриотических, антианглийских, антифранцузских и антиамериканских настроений, все более принимавших форму реваншизма. Во многом на этой волне пришли в 1933 г. ко власти гитлеровцы, широко использовавшие и патриотическую, и антизападную, и антикапиталистическую, риторику.

В 20 — 30-х годах фашистские или близкие к фашистским порядки установились во многих странах Европы: Португалии, Испании, Болгарии, Югославии, Польше, Венгрии, Румынии, Испании, Литве, Латвии, Эстонии.

Другой путь выхода из кризиса был намечен «новым курсом» президента США Франклина Делано Рузвельта (1882 — 1945). Наряду с государственным регулированием рынка он предполагал существенное повышение заработной платы и создание развитой системы социального обеспечения, что предполагало изъятие государством определенной доли общественного продукта с последующим его распределением среди значительной части населения.

Теоретическое обоснование практика государственного регулирования капиталистического рынка нашла в работе английского исследователя Джона Мейнарда Кейнса (1983 —1946) «Общая теория занятости, процента и денег» (1936; русск. перевод: М., 1948; // Антология экономической классики. Т. 2. М., 1993; М., 1999), которую многие западные ученые считают третьим великим экономическим трудом после «Исследования о природе и причинах богатства народов» А. Смита и «Капитала» К. Маркса.

Как утверждает, например, американский экономист К.Ф. Флекснер, кейнсианская революция положила конец свободнорыночному капитализму. Он был радикально реформирован и на смену ему в странах Запада пришли разные формы смешанной экономика, сочетавшие капитализм с элементами социализма.[89]

Уже после Второй мировой войны этот путь привел к возникновению того, что получило наименования «государства всеобщего благосостояния» (WelfareState). В одних случаях эти преобразования проводились руками буржуазных деятелей, в других — пришедшими к власти партиями, представлявшими интересы широких трудящихся масс, — социалистическими или социал-демократическими.

Социоисторические организмы, входившие в состав западной мировой капиталистической системы разделились на две группы. В качестве союзников Германии выступили Италия, Япония, а также ряд государств центрально-европейской зоны. Им противостояли Великобритания, Франция и США. Ярый антикоммунизм нацистов и их планы расширения «жизненного пространства» за счет продвижения на Восток создавали возможность союза между этими странами и СССР. Развязанная в 1939 г. Германией Вторая мировая война завершилась в 1945 г. военным поражением и крахом фашизма. Решающую роль в разгроме нацизма сыграл Советский Союз.

После Второй мировой войны началась новая, еще более бурная, чем в первые два десятилетия XX в., вторая волна социорно-освободительных, антипаракапиталистических, а тем самым антикапиталистических революций. Разумеется, все эти революции произошли в странах паракапиталистической периферии. Первая подсистема мировой капиталистическая система — ортокапиталистический центр — полностью сохранилась. Ни одна из ортокапиталистических стран не претерпела кардинальных изменений — не превратилась в общество иного типа. Иначе обстояло дело в странах периферии.

Антипаракапиталистические революции произошли во всех странах Восточной Европы. Они не были буржуазными антибуржуазными революциями. Они носили чисто антибуржуазный характер. В их результате во всех этих странах утвердился неополитарный строй. Интересно отметить, что граница между ортокапиталистической и неополитарной Европой почти полностью совпало с сложившейся к началу второго тысячелетия н.э. границей между западноевропейской и центрально-восточноевропейской зонами центрального исторического пространства. Неополитарной оказалась и Восточная Германия.

Мощная волна социорно-освободительных революций прокатились по Азии и Африке. В результате ее рухнула мировая колониальная система. Быстрому ее крушению в огромной способствовало существование СССР и мировой неополитарной системы. В части стран Азии (Китай, Вьетнам, Лаос, Камбоджа) антипаракапиталистические революции были антибуржуазными и только антибуржуазными. В них утвердился неополитаризм и они вошли в состав мировой неополитарной системы. То же самое произошло на Кубе. В других периферийных странах эти революции были антибуржуазными и одновременно буржуазными. Данные страны добились политической независимости, но остались паракапиталистическими. Были страны, которые заняли промежуточное между первыми и вторыми (например, Бирма) или еще более своеобразное (Иран) место в мире.

Мировая неополитарная система целиком сформировалась из стран, ранее входивших в паракапиталистическую периферию. Но последняя, численно сократившись, тем не менее сохранилась, хотя существования неополитарной системы в определенной степени способствовало уменьшению зависимости периферийных социоров от ортокапиталистического центра. Таким образом и на новом этапе международная капиталистическая система продолжала состоять из двух частей. Но теперь наряду с ней окончательно оформилась и новая мировая система — неополитарная.

Такое положение, сложившееся на Земле после Второй мировой войны, нашло свое выражение в принятом тогда и в науке, и в самом широком обиходе подразделении человеческого общества в целом на три мира: первый (ортокапиталистический), второй (неополитарный) и третий (паракапиталистический).

В этот период мировой истории на первый план выступило соперничество между двумя мировыми системами — неополитарной и ортокапиталистической, возглавляемыми двумя сверхдержавами — СССР и США. Началась «холодная война», которая грозила перерасти в горячую. В условиях, в которых противостоящие силы обладали ядерным оружием, это угрожало самому существованию человечества.

Неополитарный строй обеспечил СССР положение одной из двух сверхдержав. Однако возможности этой экономической системы были ограничены. Она не могла обеспечить интенсификацию производства, внедрение результатов нового, третьего по счету переворота в производительных силах человеческого общества — научно-технической революции.

Примерно с 50-х годов темпы экономического развития страны стали непрерывно уменьшаться, пока к середине 80-х годов не упали почти до нуля. Это свидетельствовало о том, что неополитарные производственные отношения превратились в тормоз на пути развития производительных сил.

Непрерывно нарастал кризис экономики и всего общества. Объективной необходимостью стала ликвидация ставшей совершенно неэффективной неополитарной системы. И она с неизбежностью началась. Именно в этом заключалась объективная задача процесса, начальный этап (1985 — 1991) которого получил название перестройки. Необходимостью была революция. Но вместе ее произошла контрреволюция. Главные завоевания Октябрьской рабоче-крестьянской антипаракапиталистической революции — политическая и экономическая независимость — были утрачены.

В 1991 г. распался СССР. В результате в мире осталась лишь одна сверхдержава — США. В самом большом обрубке СССР, который получил название Российской Федерации, и других государствах, возникших на развалинах этой страны, начал формироваться капитализм. По такому же пути пошло развитие подавляющего числа неополитарных стран.

Почти все страны, входившие в неополитарную мировую систему, стали интегрироваться в международную капиталистическую систему, причем в ее периферийную часть. Почти все они, включая Россию, снова оказались в экономической и политической зависимости от центра. Во всех этих странах стал формироваться не просто капитализм, а периферийный, зависимый капитализм. Для России все это было ни чем иным, как реставрацией положения, существовавшего до 1917 г. Реставрация произошла и в масштабах всего мира взятого в целом. Исчезла неополитарная мировая системы, а международная капиталистическая система снова стала превращаться во всемирную. Человечество вступило в новый этап свой истории — современный.

---