«Слово “левый” стало после событий конца 1960-х гг. очень удобным — оно лишено конкретики и подразумевает лишь очень условную политическую окраску. Вроде бы все знают, кто такие “левые”, но под этим наименованием могут уживаться не просто различные, но прямо противостоящие друг другу феномены. И одно из последствий 1968-го в теории и политике заключается именно в том, что из “левизны” постепенно вымывалось конкретное содержание, что делало её, говоря языком “новых левых”, все более безопасной для Системы».
«Изучение современной мир-системы позволяет понять, что наши рабочие и наёмные работники вообще оказываются отнюдь не в худшем положении, да ещё и полученном не в результате сознательной борьбы. Поэтому возлагать революционные ожидания на всех них скопом чересчур оптимистично. Для начала нам необходимо изучить эти слои, увидеть, что нет просто рабочих и некоего пролетарского единства между ними, что в разных отраслях у них разные условия труда и перспективы сопротивления капиталу. По образцу “третьего мира” нам стоит искать формы объединения (помимо профсоюзов) и организации борьбы широко распространённого неформального труда, который в большей мере может обладать революционным потенциалом».
«Наш выбор заключался в том, чтобы стать шестерёнкой в другой борьбе, всемирной борьбе против угнетения и эксплуатации в колониях и диктатурах Третьего мира. Мы сделали конкретный политический и моральный выбор, который будет на нашей совести, пока мы живы. Палестинцы с 1949 г. находятся в ситуации, схожей с датским движением сопротивления. Они оккупированы, сопротивление оккупантам — это их и наше право».
«История группы с Блекингегаде вот уже более двадцати лет волнует умы Дании. Особенно сильным это внимание стало в последние годы, в основном из-за вышедшего в 2007 г. двухтомного 800-страничного изложения истории группы под заголовком “Банда с Блекингегаде” (Blekingegadebanden) за авторством известного журналиста Петера Эвига Кнудсена. В Дании было продано 350 тыс. копий, что сделало её самой успешной нехудожественной книгой, когда-либо изданной в стране. Она была переведена на шведский, норвежский и (в урезанной версии) на немецкий языки. В 2008 г. вышло однотомное “люксовое” издание, включавшее в себя множество документов из полицейского архива».
«У работы Лауэсена есть одно безусловное достоинство. Помимо того, что эта работа представляет собой самый масштабный пример тьермондистского взгляда на проблемы политической стратегии в условиях кризиса неолиберализма, она еще является и, пожалуй, лучшей книгой для знакомства с современным состоянием теории зависимости как способа понимания капитализма – по крайней мере, если говорить о работах авторов из Западной Европы и Северной Америки».
Статья Мишеля Пабло в первую очередь интересна не тем, какие рецепты он
предлагал левым для конструктивного использования югославского конфликта, а
содержащимся в ней анализом роли сталинизма. На примере отношения Кремля к
Югославии и другим «странам народной демократии», к революции в Греции, автор
показывает, какую политику избрала сталинистская ВКП(б) — политику закулисных
переговоров с капиталистическим лагерем, в которых разменной монетой оказались
судьбы компартий, партизанских движений, революций других стран; политику
удушения инициативы и безжалостного подчинения других стран государственным
интересам СССР. <…> Автор показывает, что сталинизм несёт не меньшую, а может, и большую ответственность за провал антикапиталистической борьбы в ХХ веке, чем страны
капиталистического лагеря.
«...Этот томик стихов мужа Женни держала при себе и никому не показывала, иногда перечитывала, а после смерти Маркса, пережившего жену на 15 месяцев, в его сюртуке был найден ее портрет... Маркс был влюблен в свою жену до самой смерти и мучился от того, что не смог дать ей жизни без страданий, заставил пройти через настоящую нищету, которая, по мнению супругов, была причиной смерти трех из шести детей. По словам дочери Маркса Элеоноры, «он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить». В навязываемые сейчас штампы о Марксе эти факты, безусловно, не вписываются».
«За эти годы среди чёрных радикалов много кого было. Были серьёзнее, были отчаяннее, были умнее, были многочисленнее, были экзотичнее, были интереснее. Но именно “Чёрные пантеры” остались — вовсе не в политике — в американской культуре, как тревожащий и завораживающий, двусмысленный и суровый, опасный и будоражащий романтический образ человека “решившегося”, “перешагнувшего черту”. Издеваясь над культурными националистами, сами “пантеры”, как ни парадоксально, изменили черную общину именно через создание новой системы ценностей».
«Мы находимся в самом начале очень долгого пути по созданию настоящего левого движения в странах “новой периферии”. И хотим мы этого или не хотим, наши страны обречены быть в арьергарде революционного движения в странах “третьего мира”. Неприятно, конечно, но, как известно из марксистской классики, нельзя выставлять собственное нетерпение в качестве аргумента».
«Так в чем же тогда разница между крайне левыми 70-х годов, и современными крайне левыми? В том, что последние приняли территорию! Они приняли ту область деятельности, которую им предоставила буржуазия, они смирились со своей резервацией, со своим загоном, согласились ходить по кругу, избегая — вот поэтому я и говорю о “стратегии избегания” — истинных зон конфликта. <...> Левые прежде всего должны представлять культуру противостояния, ведь классовая борьба никогда не прекращается, и левые формируются в процессе этой борьбы (поколение за поколением) подобно горным осадочным породам».
«Невозможно существовать и жить, когда вас устраняют, а ведь они действительно стараются нас уничтожить. Я уже говорил об этом в терминах классовой борьбы (класс против класса и т.п.), а сейчас спрашиваю с неортодоксальной точки зрения: как вообще можно жить в капиталистической системе? Меня могут спросить, как бороться и противостоять, и тогда я отвечу вопросом на вопрос: как вообще можно тут существовать? Прошло всего полтора месяца с того момента, как я вышел из тюрьмы, сдал электронный браслет и перестал носить номер заключенного, — и я уже начал себя спрашивать: как можно жить в этом повседневном дерьме? Я по крайней мере никогда не знал этого. У меня в тюрьме были вертухаи, которые отпирали и запирали мне дверь, но я хотя бы никогда не видел дурака из компании сотовой связи “Orange”, который в сотый раз спрашивает тебя, не хочешь ли ты подключить все опции… <…> Когда ты проводишь 12 часов на рабочем месте — это что, нормальное существование? Это украденное существование!»
«Мы противостояли “холодной” войне и новорожденной неоконсервативной контрреволюции с ее остервенелым милитаризмом. Помимо прочего, мы довольно четко поняли, насколько сильно империалистическая агрессия против арабских стран и безнаказанность государства Израиль опираются на военизированное умиротворение населения в метрополиях. Здесь они держали свои базы для атаки и вынашивали идеологические концепции нового “республиканского” колониализма (“чистая” война, право на вмешательство, защита “цивилизованных” колонистов, криминализация любых повстанцев). Настолько, насколько мы смогли, мы попытались сломать их монополию на насилие».
«Боевой опыт и идейное наследие АД лишний раз доказывают нам, что даже в условиях глобального неолиберального наступления, массового предательства большинством левых в метрополии своих идей и безнадежности положения тех немногих, кто остался им верен, даже несмотря на огромные технические возможности буржуазии “первого мира” по подавлению опасных для нее противников и перспективы неизбежной гибели многих революционеров, взявшихся за оружие, борьба против капитализма и в пользу всех угнетенных возможна и необходима на любой территории».
«Под антиимпериалистической борьбой мы понимали не какие-то общие принципы или дискуссии по поводу пустых деклараций, или позицию, состоящую исключительно в поддержке чужой борьбы. Мы решили бороться не только против империалистической политики нашей собственной буржуазии в метрополии, но и прямо выступить на стороне революционеров “третьего мира” и совместными усилиями действовать против общего врага – международного капитала».
«Зачем такая очень сильная дискредитация основателя Советского государства? ... Что здесь происходит, в нашем регионе? По-моему, есть одна основная причина. Причина в том, что “Ленин” — синоним антикапиталистической альтернативы сегодняшнему режиму, сегодняшней системе российского полупериферийного капитализма».
«Для начала скажу, в чем я абсолютно согласен с Сергеем Соловьевым. В том, что у меня, конечно же, нет исчерпывающих ответов на все вопросы — в том числе и на многие из тех, которые неизбежно возникают в связи с “Мировой революцией-2”. Более того, что из предложенного в этой статье перспективно, а что нет, можно выяснить только путем проверки на практике. Но для этого должна быть практика. И те, кто ее будет осуществлять, должны заранее знать, что именно они проверяют».
«Каждый из вопросов, поставленных Тарасовым, нуждается в отдельном исследовании. Это и проблема революционной герильи, и «контр-гражданского» общества, и степени исчерпанности капитализма и т.д. К поднятым Тарасовым вопросам можно отнестись двояким образом. Можно — на основании ряда неувязок и недоговоренностей в статье — просто не принять ее всерьез. А можно воспользоваться поводом и острой постановкой вопросов — и инициировать спор. С теорией, и, соответственно, со стратегией у российских — и не только — левых обстоит не настолько хорошо, чтобы отмахиваться от такого обсуждения».
«И не скрою, что второй мой совет представляется мне невоплотимым в жизнь: даже если вы, Сергей, действительно захотите это сделать, думаю, ничего у вас не получится. Вы же уже продемонстрировали свое отношение к “аборигенам”. Больше того, я думаю, что в выборе между идентификацией себя как “левого” и идентификацией себя как “фаната” “фанат” победит. После чего вступление в какую-нибудь социал-демократическую организацию к какому-нибудь Гавриилу Попову или Сергею Миронову не станет для вас проблемой».
«Кроме того, меня, как русскоязычного и проживающего в России, интересует: а что делать-то? Я хочу изменений все-таки прежде всего здесь, а не в сельве Амазонки. Нет, я не против сельвы, но все же меня интересует дела поближе. Что делать при таком предложении Александра Николаевича? Ехать на Крайний Север и учить ненецкий, я все правильно понял? Или на Чукотку? А может, в Якутию? Там учить местные языки? И забыть русских и аборигенов (извините, боюсь некорректно) от него отучать? Хотелось бы узнать непосредственный механизм действия».
«Итого: борьба широких народных масс “первого мира” под чисто гуманитарными и реформистскими лозунгами — это, по М. Васильеву, и есть подлинно верная, в отличие от предложений А. Тарасова, стратегия и тактика глобальной революции?»
«Капитализм нельзя разрушить извне — в буквальном смысле слова. Для этого надо, чтобы с ним боролись инопланетяне. Даже при выбывании — в результате суперэтатистских революций — из капиталистической экономики одной страны за другой мы все равно будем иметь разрушение капитализма изнутри (просто по частям). Думать иначе — это возвращаться к сталинской имперской, то есть несоциалистической и недиалектической концепции “конфликта двух социальных систем” — концепции, которая уже доказала свою ущербность».
«Как забастовщики в рамках одного предприятия или отрасли принуждают руководителей и владельцев предприятия к выполнению своих требований, отказавшись работать и тем самым отказавшись производить прибавочную стоимость, а соответственно и капиталистический барыш, в условиях международной эксплуатации труда и деления наций на бедные и богатые, эксплуатируемых и эксплуататоров, пролетариев и буржуа рабочие классы наций-пролетариев поднимутся на борьбу и захватят политическую власть в своих странах, отменят частную собственность и подорвут классовое господство буржуазии».
«Я в принципе отрицаю право троцкистов критиковать опыт успешных антибуржуазных революций, совершенных герильерос, потому что такое право есть лишь у тех, кто либо сам совершил успешную антибуржуазную революцию (каким-то другим методом), либо у тех, чьи методы еще не опробованы. Но не у троцкистов, которые за без малого сто лет своего существования не могут похвастаться ни одной успешной революцией.
И уж совсем нелепа защита “антиглобализма” только потому, что “антиглобализм” дал возможность российским левым потусоваться среди левых западных, лично поездить по заграницам. “Свойственные российским левым в 90-е годы” “замкнутость, маргинальность, национализм” от этого никуда не делись, вопреки заявлениям М. Васильева: каждая секта по-прежнему – секта, все вместе по-прежнему – маргиналы, сталинисты по-прежнему – националисты».
«Атакуя современный “альтерглобализм”, тов. Тарасов также не изрекает никаких откровений. Да, безусловно, левые в России, в том числе участники социальных форумов, во многом осознают его, мягко говоря, противоречивую природу. Однако мы далеки от того, чтобы видеть один только негатив в участии российских левых в движении социальных форумов. На наш взгляд, замкнутость, маргинальность, национализм, свойственные российским левым в 90-е годы, таили в себе не меньше опасностей, одна из которых — это соблазн конструирования далеких от действительности и от исторических фактов мифологем. Социальные форумы дали российским активистам невиданные ранее возможности живого общения, возможности своим глазами увидеть спектр мировой левой — от реформистской до радикальной составляющей, а также возможности понять методы работы институтов империализма с левым и протестным движением».
«С пустырей и из казарм, где производились расстрелы, вытекали ручейки крови, которые заметно вырастали каждой раз, как гремели новые залпы. А 31-го мая одна версальская газета писала: “Вчера на реке Сене можно было видеть длинный кровавый след, несшийся вниз по течению и проходивший под второй аркой со стороны Тюильри. Эта полоса крови не прерывалась”. Это была кровь расстреливаемых в казарме Лобо. И во все время этой гнусной охоты за расстреливаемыми коммунарами присутствовал поп с крестом на груди, который, пробираясь по лужам крови к вновь приведенным, подходил к ним будто бы для утешения и, находясь здесь, именем своего бога освящал расправу над восставшими рабами».
«Объективно сегодня нет условий для совершения социалистической революции: нигде в мире производительные силы не развились настолько, чтобы выйти за пределы экономической формации и индустриального способа производства.<...> Следовательно, необходимо развести понятия революции антибуржуазной и революции социалистической — чтобы не обманываться самим и не обманывать других. Грядущие антибуржуазные революции будут вынужденно суперэтатистскими, и общества, порожденные этими революциями, будут обществами крайне несовершенными, суперэтатистскими, все оправдание существования которых будет в том, что они станут зонами социально-экономических и культурных антикапиталистических экспериментов <...> и послужат плацдармом для революций в других странах, революций, цепь которых в конце концов покончит с мировым капитализмом».
«Первое же серьезное испытание, выпавшее на долю правительства Бурасса в октябре 1970 г., воочию показало его реакционный, антинародный характер и во многом предопределило дальнейшее падение популярности нового режима в Квебеке. В условиях фактического отказа правящих кругов от каких-либо конкретных шагов по решению острой национальной проблемы, /131/ в частности языкового вопроса, нелегальная левоэкстремистская организация Фронт освобождения Квебека (ФЛК), стремясь привлечь канадское и мировое общественное мнение к реально существующей квебекской проблеме, пошла на крайние меры».
"Вековая бедность и необразованность франко-канадцев, тяжелые условия их быта и труда, отсутствие социальной защищенности, давление католической церкви и, наконец, униженность по отношению к имущим англофонам, державшим приводные ремни экономики, стали катализаторами недовольства, которое с одной стороны породило серию глубинных демократических перемен, названных “Тихой революцией” (инициатор — Либеральная партия Квебека во главе с Жаном Лесажем), с другой, вызвало террористический взрыв борьбы левых радикалов в октябре 1970».
«Мировая история знает всего три серьезные
попытки сознательного воплощения
анархистского социального идеала,
теорий анархизма в жизнь: Парижская
Коммуна 1871 г., махновщина и “либертарный
коммунизм” в Испании в 1936–1939 гг. Но в
двух последних случаях имел место
откровенный разрыв с принципами
анархизма <…> И только Парижская Коммуна, не отмеченная
печатью принуждения, эксплуатации и
ограбления трудящихся во имя анархии,
была чистым случаем воплощения
анархистских теорий в жизнь».
«Всего было арестовано свыше 80 тысяч человек, почти три процента населения страны, из которых 75 тысяч были посланы в спешно организованные лагеря, где заключённым не хватало места, воды, еды и медицинской помощи. В худшем из лагерей, в Экенесе, где содержалось около 9 тысяч заключенных, умерло 30 процентов, ― столько же, сколько в японских лагерях во время Второй мировой войны».
«Слабость промышленного пролетариата, преобладание в городах ремесленников и вообще мелкой буржуазии, необычайная устойчивость партикуляристских традиций и стремлений, соответствие анархистских идей настроениям и чаяниям значительной части испанского крестьянства и батрачества, стихийная революционная бунтарская традиция испанского народа явились важнейшими первоначальными причинами успеха анархизма в Испании».
«Во времена термидора, как всем известно, затвердевают сердца и слабеют желудки. В таких обстоятельствах многие не могут противопоставить представлению о том, что наверняка всё будет только ещё хуже, ничего, кроме воли к смирению с меньшим злом из предлагаемых; когда это происходит, “дряблые изверги” поздравляют друг друга, подмигивают и хлопают друг дружку по спине».
«С той минуты, как попы, лавочники догадались, что потешные роты работников и учеников — дело очень серьезное, гибель New Lanark'a была неминуема. И вот отчего падение небольшой шотландской деревушки,
с фабрикой и школой, имеет значение исторического несчастья.
Развалины оуэнского New Lanark'a наводят на нашу душу не меньше грустных дум, как некогда другие развалины наводили на душу Мария; с той разницей, что римский изгнанник сидел на гробе старца и думал о суете суетствий; а мы то же думаем, сидя у свежей могилы младенца, много обещавшего и убитого дурным уходом и страхом - что он потребует наследства!»
«Сегодня кажется невероятным, что толпы людей на политической сходке могли с энтузиазмом аплодировать философу классической школы, который умел с одинаковой легкостью говорить как о Канте и Гегеле, так и о Марксе, Фаноне или Дучке. Невозможно поверить, что люди не возмущались, когда этот философ советовал им включать мозги, чтобы понять, о чём он говорит с высокой трибуны. Урок, который я вынесла из этих воспоминаний, заключается в том, что нам надо снова учиться доносить свою мысль, сметая барьеры и рамки, созданные для разобщения».
«Повторю то, что только что сказал Карл: “Мы не можем ждать, и мы не будем ждать”. И я сам определенно не могу ждать. Не только из-за моего возраста. Я вообще не считаю, что мы должны чего-то дожидаться. У меня просто нет выбора, потому что далее терпеть положение, когда ничего не меняется, совершенно невозможно. Я задыхаюсь.
Мне хотелось бы сегодня обрисовать, насколько это возможно, реальную ситуацию новых левых. Это требует определенной теоретической рефлексии, за которую, кстати, я не собираюсь извиняться, так как если у левых и есть аллергия на теоретические изыскания, то это означает, что с ними не все в порядке».
«Вглядываясь в окружающий меня мир, я уже не в состоянии испытывать восторг по поводу майских событий 1968 года, ставших пиком величайшего подъёма в мировой истории. Когда основной задачей является объединение борцов с расизмом, лозунг на стене театра “Одеон” — “Я принимаю свои мечты за реальность, поскольку верю в их осуществление” — кажется уже далековатым.
Тем, кто бодро кричал “ура!”, а потом в удобный момент свернул с революционного пути, — скатертью дорога. С теми, кто взял передышку и ушёл в тень зализывать раны, мы ещё увидимся. Тем же, кто остался, — виват... мы ещё повоюем. Как поётся в той песенке регги: “Однажды Вавилонская башня рухнет под нашим напором”. В день, когда это произойдёт, мы будем нести в руке знамя мая 1968-го года».
«Провозглашение ценностей и идеалов 1968 года быстро “перевоплотилось” в идеологическое обоснование неолиберального капитализма, глобальной системы “общества потребления”, удовлетворив требованиям рынка капиталов, свободного перемещения капиталов и практически неограниченного господства “свободного рынка”. С другой стороны, в противоположность своим первоначальным целям, 1968 год – сломив веру во “всемогущее государство” – отнюдь не проложил путь для “разрушения буржуазного государства”, произошло как раз обратное. <...> В действительности капитал и его институты извлекли прибыль из антигосударственных устремлений 1968 года, конечно, как мы уже хорошо знаем сегодня, цель заключалась в том, чтобы урезать или полностью ликвидировать не само государство, а только его общественные функции, его учреждения и меры в сфере социального благоденствия».
«С точки зрения задач собственно буржуазной революции, действия якобинской диктатуры (максимум, вантозские декреты) были уже явно излишними. Но в том-то и величие лидеров якобинцев, что, вырвавшись за рамки целей и задач собственно буржуазной революции, они продвинулись так далеко, что потом никакая Реставрация оказалась не способна ликвидировать основные революционные завоевания: революции было куда отступать».
«На самом деле “антиглобалисты” — это ругательство, ярлык, кличка, придуманная
врагами этих людей. Сами себя они “антиглобалистами” не называли и не называют.
Эти люди называют себя “новым антикорпоративным движением”. Или “новым антикапиталистическим движением”. Или — чаще всего — “движением за глобальную
демократизацию” (ДГД). То есть они не “антиглобалисты”, а самые что ни на есть последовательные глобалисты».
«1968 год показал, однако, не только степень гибкости и циничности Системы, но и степень ее обеспокоенности и способности делать выводы. Именно из-за и после “68-го” была развернута серьезная работа по созданию “молодежного гетто”, то есть по развитию, рекламе и эксплуатации (в том числе коммерческой) “молодежной культуры”, по поощрению, изобретению и насаждению молодежных субкультур – по принципу “чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не свергало власть капитала”».
«Я считаю, что Великую французскую революцию следует изучать в контексте того, что происходило в последующие за ней двести лет, иначе нам никогда не понять эту “цепь самых страшных и важных для всей истории событий... возвестивших о наступлении XIX века”. И хотя я отношусь к числу тех, кто рассматривает эту революцию как явление, оказавшее благотворное влияние на человечество и его историю, я считаю также, что в оценке ее должен преобладать научный анализ, а не суждения, продиктованные политическими убеждениями».
«На самом деле представление ситуационистов о революционном опыте не соответствовало ситуации. Май 1968-го был лишь запятой, а они решили, что это точка: “Мы сделали это! Мы придали революционному процессу его высшую форму!” Они ошиблись».
«ГКП ссылается на Розу Люксембург и Карла Либкнехта, на Бебеля и Тельмана — не делая между ними никаких различий и не критикуя никого из них — и представляет программное заявление, более всего напоминающее Годесбергскую программу СДПГ. Причем в глаза бросается не недостаток революционных положений, а избыток социал-демократических».
Не нужен социализм, чтобы повергнуть капитализм, нужен только сам капитализм непосредственно; система, конечно, способна к совершению харакири. Но, действительно, необходим социализм или нечто ему подобное, чтобы свергнуть систему, не погрузив при этом нас всех в варварство. Вот почему настолько необходимы оппозиционные силы: для того, чтобы сопротивляться как можно дольше фашизму, погромам и дикости, которые должны явиться результатом главного кризиса системы.
«Все-таки не надо забывать, что победу на последних выборах принесла способность заполучить электорат Национального фронта, создать подозреваемых, африканцев или мусульман, или молодежь из предместий, туманные фигуры, каковые следует подавлять и за которым следует надзирать, - это важнейшее направление деятельности новой власти, отнюдь не только ее внешнее украшение».
«Эта концепция должна решать вопросы не локальные, а именно глобальные и предъявлять очень высокие требования к своим адептам: очень высокие требования к уровню развития личности, очень высокие требования к способности к самопожертвованию. Строго говоря, эта теория не рассчитана на среднего человека. Новая идеология вынуждена будет исходить из того, что её сторонники должны будут сильно отличаться от среднего человека. Они должны будут иметь способность даже в состоянии тотальной изоляции продолжать оставаться единицей Сопротивления и держать в голове общую картину, общую задачу, общий смысл и сопрягать свои шаги именно с этими общим смыслом, общей задачей. То есть помнить всегда, что цель и задача их – планетарная Революция».
«Одним словом, историю “короткого двадцатого века” нельзя понять без русской революции и ее прямых и косвенных последствий. Фактически она явилась спасительницей либерального капитализма, дав возможность Западу выиграть Вторую мировую войну против гитлеровской Германии, дав капитализму стимул к самореформированию, а также поколебав веру в незыблемость свободного рынка благодаря явной невосприимчивости Советского Союза к Великой депрессии».
«Я полагаю, наша ситуация куда больше похожа на ситуацию девятнадцатого века, чем на ситуацию двадцатого. Если угодно, она ближе к Марксу, чем к Ленину, метафорически выражаясь. Ленин был в действительности мыслителем, разработавшим новую концепцию революционной политики с идеей о том, что мы можем победить, что революция возможна. Сегодня ситуация не совсем такова: сегодня идея революции сама по себе туманна. Но мы можем поступить так, как поступил Маркс – рассматривать ее как метафору, как образ. Необходимо осмыслить множественность общественного (popular) опыта, философских направлений, новых исследований и так далее. Вы должны проделать все то, что проделал в свое время Маркс».
«Цель настоящего очерка — предложить истолкование событий XVII в., отличное от того, которому большинство из нас обучалось в школе. Это истолкование, если сформулировать его вкратце, заключается в том, что английская революция 1640—1660 гг. была великим социальным движением, подобно французской революции 1789 г. Старый, по существу феодальный, порядок был насильственно разрушен, и на его месте был создан новый, капиталистический общественный порядок».
«Откуда взять этим людям, знающим только изнурительный труд, людям, чья доля с каждым днем становится все горше и горше,— откуда взять им ту возвышенную бесстрастность, которой не без труда достигает даже мыслитель, когда старается превозмочь возмущение, вызванное в нем зрелищем бедствий, отнюдь не являющихся неизбежными? В борьбе с нуждой они уже использовали все средства, какие могли измыслить. И вот наступает царство террора, описанное Карлейлем, “ожесточенная, мрачная битва людей за изменение своего положения, битва против всего, что их окружает”».
«Одним из ключевых событий второй недели февраля, вызвавшим широкую дискуссию в западно-европейских странах, правовым стандартам которых с завидным упорством стремится соответствовать и Россия, (правда пока только на словах, а не на деле), стало принятие Верховным судом Штутгарта от 12 февраля 2007 года решения о досрочном условном освобождении 57-летней Бригитты Монхаупт — одной из лидеров второго поколения РАФ (Rote Armee Fraktion — Фракция Красной Армии).»
«Революционное правительство, сложившееся летом и осенью 1793 г., было символом новой национальной действительности. В то время как Гора колебалась и дискутировала, народные массы, движимые своими потребностями и своей ненавистью, толкали ее вперед и заставляли принимать важные решения, такие, как создание массового ополчения. Сильное правительство было в это время необходимо, чтобы дисциплинировать народное движение и сохранить союз народа с буржуазией, которая одна могла дать тогда необходимых руководителей».
«Многие прославленные светочи тогдашней французской культуры, как это ни прискорбно, испытания не выдержали и почли за благо побрататься с версальской чернью. Под непечатной оскорбительной руганью, обрушенной на головы коммунаров, сплошь и рядом значились подписи не одних мелких наемных поденщиков пера, но и столь громкие имена, как Готье, Леконт де Лиль, Гонкуры, Флобер, Доде, Золя, Ренан, Тэн, Анатоль Франс, Дюма-сын, даже чувствительная народолюбка розоватого оттенка Жорж Санд».
«Государственная Историческая библиотека в серии “В помощь студенту-историку” переиздала две монографии: первый в историографии научный труд по истории Французской революции — Франсуа Минье “История Французской революции с 1789 по 1814 гг.” и исторический очерк А.К. Дживелегова “Армия Великой французской революции и ее вожди”».
«Только посредством насильственного
низвержения республики собственники богатства могли свалить тяжесть ими
же вызванной войны на плечи производителей этого богатства. Таким
образом, невиданное дотоле разорение Франции побудило этих патриотов —
представителей земельной собственности и капитала — на глазах и под
высоким покровительством чужеземного завоевателя завершить внешнюю
войну войной гражданской, бунтом рабовладельцев».
«…Мы отчетливо почувствовали это противостояние, когда еще 15-16-летними школьниками участвовали в демонстрациях (неважно, за школьное самоуправление или против войны во Вьетнаме). В лучшем случае прохожие кричали нам: “Если вам здесь не нравится - убирайтесь в ГДР!” Но нередко мы слышали и другое: “Таких, как вы, при Гитлере мигом отправили бы в печь!” И это были вовсе не отдельные голоса: вокруг таких людей почти всегда собиралось множество их сторонников, и реплики противоположного свойства встречались как исключение».
«Я не задаю вопроса, где же революционный субъект. Раньше левые искали его в «третьем мире», затем и среди маргинализированных слоев общества. Но однажды, после тщательного изучения всех этих поисков, я сказал: «Посмотрите в зеркало. Либо вы увидите революционного субъекта там, либо вы его вообще не увидите». Нас часто спрашивают: сможем ли мы создать и развить нечто такое, что могли бы одобрить и другие? Мы потерпим неудачу, если будем игнорировать этот вопрос».
«На полках в американских магазинах можно найти слабительное с шоколадным вкусом, которое рекламируется с предписанием: «У вас запор? Ешьте больше этот шоколад!» — т. е. ешьте больше того, что само по себе вызывает запор. Структуру шоколадного слабительного можно разглядеть по всему сегодняшнему идеологическому ландшафту; она-то и делает фигуру Сороса такой неприятной. Он выступает за безжалостную финансовую эксплуатацию, объединенную с её контрагентом — гуманитарной заботой о катастрофических социальных последствиях разнузданной рыночной экономики. Обыденная повседневность Сороса — это воплощенная ложь: часть его рабочего времени посвящена финансовым спекуляциям, другая часть — «гуманитарной» деятельности (финансированию культурных и демократических действий в посткоммунистических странах, написанию эссе и книг), которая работает против следствий его собственных спекуляций».
«Граница между протестом и сопротивлением была пройдена — но пройдена неэффективно. И все же то, что случилось, может повториться: соотношение сил не изменилось. Сопротивляться научились. Но позиции власти захвачены не были. Так можно ли поэтому назвать все произошедшее бессмысленным, шапкозакидательским, террористическим, аполитичным, бессильным насилием?»
«Массовые убийства мирного населения в Южном Вьетнаме, убийство Бенно Онезорга, убийство Че Гевары в Боливии, убийства «Черных пантер» в Америке. Выбора не было. Вернее, выбор был таким: либо без конца оплакивать погибших, либо брать в руки оружие — и мстить».
«Было бы недостаточным объяснить поражение Испанской революции только неблагоприятными внешними факторами: интервенцией фашистских держав, блокадой демократических стран и предательской ролью сталинизма. Большевики в России, возглавив народную революцию, выдержали в одиночку и натиск внутренней контрреволюции, и интервенцию 14-ти стран, и многолетнюю экономическую блокаду».
«Как представляется нам, пример Антонова-Овсеенко, который, будучи высокопоставленным эмиссаром Сталина, выступил в защиту революционных завоеваний Каталонии, глубоко отражает трагедию тех старых большевиков, которые решили идти за Сталиным, отрекаясь от своих прошлых убеждений и помогая ему в расправах над своими бывшими товарищами».
«Два направления влияния — децентрализация и директивы
ЕС — являются взаимодополняющими и имеют целью сделать
систему образования более приспособленной к нуждам экономики.
Собственники предприятий, от которых зависят многие решения,
идут еще дальше: они желают во что бы то ни стало
организовывать школы по образцу предприятий, чтобы молодежь
сразу проникалась “духом фирмы”».
«Бюрократическая профсоюзная верхушка не пошла на радикализацию движения, зато пошла на переговоры с правительством, более того – в конце концов согласилась с реформой».
«В России все очень плохо представляют себе, что такое “социальный взрыв” – пусть даже локальный. Забастовка (даже всекузбасская) – это еще не социальный взрыв. Последним настоящим социальным взрывом в России была революция 1917 г. С тех пор прошло без малого 80 лет. Посмотрим, удастся ли новым российским властям довести народ до нового социального взрыва».
«Революции – явления, известные истории многих (если не большинства) стран мира. Для политологов и политиков-практиков особый интерес представляют РЕВОЛЮЦИЯ СОЦИАЛЬНАЯ и РЕВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ».
Все права на материалы сайта принадлежат редакции журнала «Скепсис». Копирование публикаций приветствуется при наличии гиперссылки на scepsis.net и гиперссылки на страницу заимствуемой публикации; коммерческое использование возможно только после согласования с Наш e-mail: